Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов)

Начавшаяся 9 августа 1945 г. советско-японская война получила освещение в эмигрантской прессе только 11 августа. В частности, в газете «Время» был размещен приказ военного министра Японии Анами, где говорилось, что Советский Союз вероломно напал на Японскую империю и Япония «полна решимости при любых затруднениях разгромить врага и выиграть эту священную войну за охрану Ниппонской империи». Дальше министр с самурайским хладнокровием заявлял: «Если придется есть траву, грызть землю или быть под открытым небом, то я уверен, что даже и при этих условиях среди смерти будет жизнь» [Время, 1945, 11 авг.].

Между тем, русские эмигранты совсем не горели желанием умирать за Великую Восточную Азию и японского императора. Попытки японских властей поднять на западной линии казаков оказались безрезультатными. Опасаясь со стороны русских предательства, японцы уничтожили часть Хайларского РВО (23 человека), из тех, кого удалось мобилизовать в первый день войны. Вместе со своими бойцами погиб майор Пешков [Смирнов, 2015 г, с. 219–221]. Командование Сунгарийского отряда отказалось от предложения сотрудника ЯВМ сформировать диверсионный отряд для борьбы с советскими войсками и распустило рядовой состав. После чего в расположении гарнизона на Сунгари-2 под руководством полковника Смирнова осталось не больше 30 человек [Там же, с. 202, 203]. Мобилизованные на восточной линии русские военнослужащие и полицейские старались избежать участия в боевых действиях и при первой возможности уходили в сопки или сдавались в плен советским частям.

С началом военных действий японские власти объявили мобилизацию русских резервистов и полицейских. Из их состава на ст. Ханьдаохэцзы началось воссоздание 1-го русских воинский отряд под командованием майора Гукаева. Пользуясь нарастающим хаосом, Гукаев переложил восстановление отряда на плечи капитана Ядыкина, а сам с семьей выехал на ст. Шитоухэцзы[671]. Кроме 1-го РВО из русских были сформированы пять диверсионных отрядов. Диверсионные отряды располагались на 22-й версте, ст. Ханьдаохэцзы, Мулинских копях и в пос. Эрдаохэцзы. Каждый отряд насчитывал 30–40 бойцов, имел на вооружении винтовки, гранаты и взрывчатку. В задачу диверсионных отрядов входила борьба с советскими танками и уничтожение коммуникаций в тылу Красной армии, но ни один из них не принял активного участия в боевых действиях [Там же, с. 207, 208].

Наоборот, русские полицейские и отрядники из РВО служили проводниками и переводчиками в частях Красной армии. Кроме того, в первые дни войны в ряде районов на восточной линии СМЖД были созданы русско-китайские партизанские отряды, в состав которых входило немало бывших полицейских, знавших окружающую местность и хорошо владевших оружием. Одно из наиболее крупных партизанских соединений действовало в районе пос. Коломбо. В его состав входили русские и китайские партизанские отряды деревень Силинхэ, Лодя, Аржан, Сепича. Соединение возглавлял Н. И. Розальон-Сошальский, в прошлом командир Эрдаохэцзийского полицейского отряда, его ближайшим помощником был С. Н. Кобеляцкий, в свое время возглавлявший Мулинский отряд. Партизаны вели боевые действия в тылу японской армии, а после ее разгрома уничтожали и вылавливали рассеянные группы японских военнослужащих. Только пленными партизаны передали советским военным властям более семисот японских офицеров и солдат [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 31 517, л. 84; д. 31 876, л. 47].

На западной линии часть бывших асановцев и пешковцев входила в отряды самоохраны, которые в отдельных случаях вступали в столкновение с небольшими японскими подразделениями [Воросов, 2011; Зоркальцев, 2013; Каменев, 2001]. Большую роль бывшие асановцы сыграли в создании и деятельности отрядов самообороны в Харбине, возглавляемых Штабом обороны Харбина (ШОХ), координировавшимся из советского консульства. Командный состав Сунгарийского РВО участвовал в организации охраны моста через Сунгари в районе ст. Сунгари-2. Часть эскадрона ротмистра Мустафина, находившегося на заготовке сена в районе ст. Аньда, охраняла станцию и военные объекты, располагавшиеся в ее окрестностях [Смирнов С., 2015 г, с. 203–205].

Таким образом, часть русской военной эмиграции, особенно молодежь, оказала существенную помощь частям Красной армии в борьбе с японскими войсками, в то время как другая часть бывших военных с затаенной надеждой или обреченностью приговоренных к казни ожидала прихода победителей. Даже те, кто готовы были бежать, не могли покинуть населенные пункты на западной и восточной линиях из-за быстрого наступления советских войск. Только Харбин некоторое время имел связь с югом.

Японские власти предложили представителям эмигрантской администрации и бывшим политическим активистам выехать на территорию Северного Китая, но желающих оказалось очень немного. Состав, выделенный японцами для эвакуации русских, ушел из Харбина полупустым. Эмигранты не доверяли японцам — одни считали, что это ловушка, другие готовились к приходу Красной армии. Свою роль здесь сыграло и советское консульство, которое всемерно продвигало идею, что эмигрантам ничего не угрожает, советские власти сделают все, чтобы защитить интересы эмигрантов. Как отмечал П. П. Балакшин, лейтмотивом всех разговоров консульских сотрудников с эмигрантами стали слова «оставаться на местах» [Балакшин, 2013, с. 25]. Были и те, кто надеялся на приход в Маньчжурию американских войск.

Из Харбина уехали генерал Власьевский, Родзаевский[672], полковники Демишхан (начальник 5-го благотворительного отдела ГБРЭМ), Коссов и некоторые другие. Когда в преддверие отъезда из Харбина Коссов, начальник 2-го отдела ГБРЭМ, предложил находившимся в его подчинении инструкторам военного дела эвакуироваться на юг, никто из них не выразил желания присоединиться к своему начальнику [Смирнов С., 2015 г, с. 202].

В период советско-японской войны прекратили свою деятельность еще сохранявшиеся организации бывших военных. Русская военная эмиграция в Маньчжурии окончила свое существование.