Когда наступает рассвет

3

Капитан Кук, длинный, сухопарый англичанин, направленный интервентами в вычегодский белогвардейский отряд в качестве советника, выпятил нижнюю губу, что свидетельствовало о крайней степени его раздражения. Откинувшись назад и скрестив ноги, он курил трубку крепкого, ароматного кэпстэна, время от времени пуская клубы голубоватого дыма. Острым взглядом круглых совиных глаз пристально следил он за пухлым пальцем Латкина, скользившим по карте на стене.

— Сейчас, господин советник, можно быть уверенным, что фронт стабилизовался. Аныб стоит прочно, позиции там надежные… Я не преувеличу, если скажу, что мы теперь сильнее, чем когда бы то ни было раньше, уверенно смотрим вперед и надеемся, что с вашей помощью мы освободим уезд от красных!

Латкин вынул из кармана френча носовой платок и вытер лысину.

Кук, не вынимая трубку изо рта, сказал:

— Господин Латкин! Примерно то же самое вы говорили год назад! Мы с вами сейчас разговариваем в Усть-Куломе, тогда как начальнику Вологодской губернии надо бы находиться если не в Вологде, то хотя бы в Усть-Сысольске! А вы все еще здесь торчите.

Кук встал и, сердито попыхивая трубкой, подошел к окну. К штабу подкатили санки. Из них выскочил офицер и вбежал в штаб.

Латкин, простудившийся на днях, осторожно высморкался и, улыбаясь чуть иронически, отозвался мягко, но достаточно ядовито:

— Все это так, господин советник. Но ведь союзному командованию тем более пора было находиться в Москве или хотя бы в Петрограде… Припоминаю, генерал Айронсайд еще прошлым летом обещал…

— Не будем говорить о том, что не относится к делу! — перебил его Кук.

Он прошелся по комнате и снова сел. Посидев некоторое время молча, Кук сказал уже более миролюбиво:

— Будет лучше, если мы спокойно поговорим о делах. Надеюсь, уже поступили указания о формировании нового стрелкового полка?

— Да, господин советник. Полк начали формировать. Это будет четырнадцатый вычегодский стрелковый полк под командованием капитана Прокушева-Медведева. Штаб будет здесь, в Усть-Куломе.

— Надо торопиться.

— Как идет мобилизация?

— На Печору, Ижму, Мезень, в верховья Вычегды— повсюду в места, которые мы контролируем, дано распоряжение провести мобилизацию согласно приказу верховного управления — Северной области.

Кук пробежал глазами поданную ему бумагу и, возвращая, спросил:

— Прибывают солдаты?

— Похвастаться еще нечем, господин советник, но надеюсь… Мы широко оповещаем население о том, что союзники дают нам хлеб, товары. Крестьяне, охотники пойдут служить. А тех, кто будет уклоняться от мобилизации, я приказал считать дезертирами и судить по законам военного времени.

— Расстреливать! — жестко сказал Кук и снова принялся мерять широкими шагами комнату. — Сейчас надо действовать только так! Подчеркиваю: мы ждем самых энергичных действий! Собирайте новые силы, живее формируйте полк. Время не ждет.

— Будет сделано, господин советник, но учтите: потребуется оружие, обмундирование, продовольствие.

— Все будет, продовольствие тоже дадим, но надо выискивать и на месте… А как пушнина? Отправляете в Архангельск?

— Господин советник! Я не агент по заготовке пушнины, а уполномоченный Северного правительства, — пытался возразить Латкин.

Но англичанин сразу осадил его:

— Не забывайте, за все, что мы даем, платить должны вы. Я спрашиваю, как с пушниной?

— Заготовляем, часть отправили… Но я надеюсь, что нас в Архангельске тоже не забудут.

— Нет, конечно, — пообещал Кук и, прощаясь, многозначительно подчеркнул: — Откровенно говоря, как уполномоченный временного Северного правительства вы пока не на высоте, но я все же постараюсь убедить командование представить вас к награде.

Латкин с поклоном, как слуга господина, проводил Кука до порога. В эту минуту он сам себе был противен, но иначе поступить не мог. И едва за дверью скрылась длинная сухая фигура советника, Латкин возмущенно высморкался: единственное, что он мог себе позволить. Англичанин больно уязвил его самолюбие, в последнее время часто подвергавшееся испытаниям. Губернаторскую душу грызли тоскливые мысли. Ничего хорошего от заморских друзей ожидать не приходилось. Они держались нагло и высокомерно, как в колонии. И это приходилось терпеть…

Хотя Латкин и сказал Куку, что будто бы аныбский фронт стабилизовался, на самом же деле он в этом сам очень сомневался. По данным разведки, красные подтягивали артиллерию, боеприпасы, готовились к наступлению. Предстояли ожесточенные бои. А чем они закончатся?

Все чаще закрадывались мысли о том, что его планы безнадежно проваливаются. И ничем не отодвинуть роковую развязку. Сегодняшний противник не слабые партизанские отряды, а части регулярной армии. Удручали и неудачи союзников: Красная Армия разбила Колчака, Юденича. Откатился на юг Деникин. Нечем было похвастаться и Миллеру. Латкин сознавал, что под ногами у него горела земля.

Разговор с надменным Куком только подогрел тревогу. Нет, не случайно спешат они собрать и вывезти с севера все, что можно. По всему видать: катастрофа надвигается…

Невеселые мысли Латкина нарушил дежурный офицер, доложивший:

— Господин губернатор! Просит приема какой-то крестьянин. Что прикажете?

— Крестьянин? — переспросил Латкин. — Впустите…

Дверь отворилась, и вошел мужик лет сорока.

— Что скажешь, любезный? — спросил Латкин.

В старой парке[19], в унтах, чернобородый мужик перекрестился и, поклонившись, поздоровался:

— Здоровье, Степан Осипович! Из деревни Рябки, Зайцевым прозываюсь.

— А я губернатор, а не Степан Осипович, — недовольно нахмурился Латкин. — Что скажешь? Какая нужда привела ко мне?

— Да вот… господин губернатор… с жалобой к тебе. Просто погибель пришла, деваться некуда. Обижают…

— Кто тебя обижает? — Латкин уже жалел, что разрешил впустить мужика. Он ожидал посланца от старшины из Керчомьи с хорошими вестями и подарками, а не жалобщика. — Говори, не бойся. Кто обижает?

— Солдаты, господин губернатор! Видишь ли, целых десять человек вселили ко мне. Ну пусть бы уж жили, да пакостят, окаянные. Овцу вчера зарезали. В ларь ли, голбец, не спрашиваясь, заглядывают, что увидят, забирают. Сноха молодая плачет, боится выйти в сарай бросить коню сена. Недавно послал баню топить, а она отказывается: не пойду, говорит, опять эта кобелиная свора за мной погонится! А дочку соседа и вовсе испоганили солдаты.

— Это правда? — притворился изумленным Латкин и даже покачал головой.

— Если говорю, то уже правду, вот он, бог-то! — взглянув на иконы, перекрестился мужик. — Как-нибудь нельзя ли их утихомирить? Обещали хлеб, товары, а вместо того грабят.

Латкин, терпеливо слушавший крестьянина, при последних словах взорвался:

— Вот как ты отзываешься о наших воинах?! Солдат, которые защищают тебя от врагов, ты смеешь обзывать грабителями? Вас грабили коммунисты! Забыл продразверстку? На твоем месте я бы ничего не пожалел, чтобы помочь доблестным белым войскам. Настоящие крестьяне несут нам мясо и масло, дают и коней и коров. А тебе паршивую овцу жалко!

— У кого много, тому, может быть, и не жалко, а если последняя, как дашь? — уже тише вымолвил мужик. Он еще хотел что-то сказать, но Латкин не стал его слушать.

— Лучше скажи: сколько лет тебе?

— Мне? — запнулся мужик. — На пречистой сорок исполнилось.

— Сорок? И мне столько же, а я воюю за веру православную. А ты почему скрываешься? Думаешь, за тебя будут другие драться, а ты будешь баранину дома жрать? Знаешь приказ о мобилизации?

— У меня медведь руку изувечил, пальцы не гнутся. — Мужик высунул из рукава парки левую руку. На руке кожа синевато-красного цвета, пальцы едва сгибались.

Латкин отвернулся, расстегнул тесный воротник рубашки, сжимавший шею. Ему хотелось убежать от этого противного мужика и от всего, что его окружало. Выпить бы сейчас рюмку рому! В последнее время Латкин прибегал к этому средству все чаще.

— Так что, господин губернатор? — спросил крестьянин.

Вместо ответа Латкин вызвал дежурного:

— Передай, пусть проверят, почему этот человек не мобилизован. Если укрывается, немедля судить как дезертира! Уведите…

— Степан Осипович, как же так? — взмолился мужик, но дежурный, напирая, закричал:

— Выходи! Кому говорят?

«Ах, мерзкая рожа! Совсем испортил настроение!» — зло подумал Латкин, наблюдая, как выпроваживают мужика. Он вспомнил об Ульяновском монастыре, о его настоятеле. Почему бы не съездить к игумену? Есть удобный предлог…

Латкин, не мешкая, распорядился подать упряжку, сказав, что едет в монастырь, по срочным продовольственным делам, и, когда крытый возок прибыл, залез в него и приказал ямщику погонять коня.

Не забыл Латкин прихватить несколько бутылок рому — гостинец настоятелю.