Когда наступает рассвет

1

В суете и заботах бежали дни, незаметно прошел год. Домна по-прежнему работала горничной у Космортовых. Семейство их вообще-то было небольшое — сам архитектор, Софья Львовна, ее мать — выжившая из ума старуха, избалованный и капризный сын Космортовых Алексаша. Хозяева жили по-барски, в особняке. Чтобы следить за чистотой и порядком в нем, Домне еле хватало дня.

Девушка за год, проведенный ею в Петрограде, заметно изменилась, вытянулась, повзрослела. Исчезла ее деревенская застенчивость и угловатость. Она и одевалась теперь по-иному: хозяйка заставила носить накрахмаленную наколку, кружевной фартучек. Походка Домны стала более собранной. И только густые русые волосы были по-прежнему заплетены в тугую косу.

Ютилась Домна в каморке за кухней. Здесь до нее жила другая горничная, русская девушка. Как иногда говорила Софья Львовна своим знакомым, эта девушка так разбаловалась, что вздумала вступать в пререкания. Естественно, пришлось ее уволить.

Трудно приходилось Домне на первых порах в господском доме. Хозяйка сама занималась «воспитанием» девушки: поучала, указывала, требовала. Особенно много шуму было, когда Домна принималась гладить белье барыни. Тут ей никак нельзя было угодить: и выглажено-то плохо, и складки не такие, и уложено никуда негодно. Долго и упорно барыня учила Домну, как надо ходить, как прислуживать господам за столом, как держать себя при гостях. Не раз Софья Львовна хваталась за голову:

— Ах, эта дикарка сведет меня с ума…

Вернувшись из Усть-Сысольска, Софья Львовна продолжала всем жаловаться на свои болезни. Она уверяла всех, что там, на родине мужа, подцепила какую-то азиатскую болезнь, день-деньской перелистывала медицинские справочники, гоняла Домну по городу за лекарствами. Своему доктору жаловалась на боли в сердце, головокружение, целыми днями лежала на кушетке, ругала мужа, что увез ее к черту на кулички, к северным дикарям.

Доктор советовал вести активный образ жизни, говорил о пользе свежего воздуха и дальних прогулок, но Софью Львовну эти советы выводили из себя, за глаза она называла доктора «сапожником» и продолжала глотать порошки, требовала найти хороших специалистов.

Поздней осенью в один из воскресных дней Домна, накормив господ, ушла в свою каморку написать матери письмо.

Эти редкие минуты, когда девушка оставалась наедине, читала письмо от домашних или сама писала им, были самыми радостными в ее жизни. Она как бы с глазу на глаз беседовала и с матерью, и сестрой Анной.

Правда, ни старушка мать, ни сестра не учились грамоте и, чтобы написать письмо Домне, обращались за помощью к какому-нибудь грамотею, чаще всего к хромому соседу Андрону, бывшему солдату. Поэтому их письма на три четверти состояли из поклонов «до сырой земли», приветов от родственников и знакомых. И все же весточка из родного края, каждое слово, согретое теплом материнского сердца, были дороги: они словно доносили дыхание родной пармы.

И на этот раз, прежде чем взяться за письмо, она вынула все старые, полученные от родных письма, внимательно их перечитала.

«Сегодня воскресенье. Мама с Анной отдыхают, — думала она. — Анна, конечно, ускакала к подружкам, а к маме, может быть, пришли соседки…» Мысленно Домна перенеслась в свои родные места, в деревушку Дав, где ей знакомо каждое дерево и где каждая ветка, покачиваясь, как бы приветствовала ее. Глубоко вздохнув, Домна провела рукой по волосам, машинально проверяя, не распустилась ли коса, взяла карандаш и начала писать: «Здравствуйте, дорогая мама и родная сестра Аннушка!»

Оберегая материнское сердце, она не стала писать о том, как трудно ей живется в Петрограде. Написала лишь, что живет на старом месте, получила от хозяев жалованье и на днях вышлет. Просила не беспокоиться за нее, беречь себя, особенно зимой. Расспрашивала про домашние дела, много ли яиц снесла за лето молодушка, как уродилась картошка.

Несколько раз приходилось Домне отрываться от письма. Только начала писать, как из гостиной раздался голос барыни:

— Домна, где ты пропадаешь? Сбегай в аптеку за лекарством! Побыстрее…

Вернувшись из аптеки, девушка взялась за неоконченное письмо. В дверях каморки появилась хозяйка.

— Ты опять спряталась? Иди в спальню матери. Она жалуется на живот. Сделай ей массаж, да поосторожнее… Ах какая ты, право, копуша! Быстрее же!..

И Домна, оставив письмо, побежала массировать дряблый живот старухи.

А потом разошелся Алексаша — орет на весь дом, не желает надевать чулки. И снова Софья Львовна послала горничную возиться с ним.

И хотя был воскресный день, для Домны он ничем не отличался от обычного.

«Не смогу я так долго жить, не по мне эта работа. Уйти куда-нибудь, что ли?» — в последнее время Домна все чаще задумывалась об этом.

С утра Космортов уехал с визитами в город. Его ждали к обеду.

— Домна, — позвала Софья Львовна усталым, страдальческим голосом, — пора накрывать на стол… Правда, у меня совершенно нет аппетита…

Вернулся Космортов. Он недавно закончил Петергофскую школу прапорщиков и щеголял в офицерской форме. Михаил Кондратьевич обычно пропадал в военном ведомстве, иногда, ссылаясь на служебные дела, по нескольку дней не бывал дома. Но это воскресенье обещал провести вместе с семьей.

— Мишель! Неужели ты серьезно решил стать военным? — спросила за столом Софья Львовна. — Разве нельзя обойтись без этого? У нас есть связи, знакомства. Наконец, можно попросить у великого князя, он, надеюсь, не забыл меня.

— Дорогая Софи! — поцеловав руку жене, сказал Космортов. — В этот грозный час, когда отечество в опасности, я не могу стоять в стороне. Священный долг каждого патриота — защищать престол. Во время войны архитектору делать нечего. В эти дни занимаются не созиданием, а разрушением. Как военный, я больше принесу пользы многострадальной России.

— Ах, ты вечно говоришь таким языком, точно перед тобой не я, твоя жена, а рота солдат! Ты все время твердишь: «Долг, долг!» Для меня непонятно, почему именно тебе надо становиться военным? Есть же другие. Наконец, тебя могут убить!.. Что будет со мной?

— Война есть война, всякое может случиться. Но пока же нет причин оплакивать меня. Буду находиться в Петрограде, при военном ведомстве! — успокаивал жену Космортов. Про себя же он подумал: «Сейчас я просто прапорщик. Но если и дальше все пойдет так же хорошо, можно надеяться и на полковничий чин. Полковник Космортов!» Он самодовольно взглянул в зеркало и потрогал пальцем красиво подстриженные усы.

— Ах, когда все это кончится! — вздохнула Софи.

— Войну мы будем вести до победного конца.

— Ах, довольно! Хватит, — закрывая руками уши, запротестовала Софья Львовна.

Когда хозяева пообедали, Домна осмелилась спросить у барыни:

— Мне надо сходить в город. Письмо домой отослать. Можно?

— Ах, милая, ты опять? — поморщилась хозяйка, хотя последние три недели Домна никуда не отлучалась. — Мишель! Как считаешь, можем разрешить ей прогуляться?

— Почему же нет, если ненадолго, — отозвался Михаил Кондратьевич. — Возвращайся до вечера, мы с женой сегодня едем в театр. Софи, ты, надеюсь, не забыла: в Александринке сегодня дают «Маскарад».

— Ах, право, Мишель, это так опасно, ведь придется так поздно возвращаться домой! Я просто боюсь: теперь всюду эти беспорядки. Горничная хлеба сегодня не смогла достать — булочная так и не открылась. А на Выборгской, рассказывают, в одной булочной все окна разнесли вдребезги.

— Ничего страшного. По городу курсируют конные городовые. Театры работают, как обычно. А всем крикунам министр Протопопов скоро заткнет глотки.

Домна быстро прибралась в комнатах и пошла переодеваться. Она спешила уйти, пока хозяева не передумали.

Но не только из-за письма Домна торопилась в город. В те редкие дни, когда удавалось вырваться из дому, Домна заходила к дворнику Кузьмичу. Он был единственным знакомым человеком в городе. Старый Кузьмич жалел Домну и часто, остановив во дворе пробегающую с покупками девушку, заинтересованно расспрашивал ее, что пишут из дому, не обижают ли хозяева, приглашал почаевничать.

Однажды Кузьмич сказал Домне:

— Приходи, дочка, к вечеру, если сможешь. С хорошим человеком тебя познакомлю.

Тогда и познакомилась девушка с Иваном Петровичем Ткачевым. Ткачев, приходившийся Кузьмичу родственником, изредка наведывался к одинокому старику.

Это был высокий, сухощавый человек с небольшой черной бородкой, обрамлявшей впалые щеки. На фронте он попал под газовую волну, пролежал несколько месяцев в госпитале, выписался белобилетником. Работал он на прядильно-ткацкой фабрике. Он и теперь кашлял, дышал тяжело и часто.

Потому и торопилась Домна к Кузьмичу, что знала, сегодня старик ожидает Ивана Петровича, а Домна давно задумала поговорить с Ткачевым.

Сегодня они встретились, как старые знакомые. Иван Петрович расспрашивал девушку о новостях из дому, о ее жизни в господском доме.

— Глаза бы мои не смотрели на этих бездельников! — рассказывала она Ивану Петровичу. — Никогда им не угодишь. Есть у них старая мать, выжившая из ума. Намедни чашкой в меня запустила — зачем, говорит, кофе холодный? Сама не пила сначала, остужала, чтобы не обжечься, а потом я же и виновата стала. И все они такие!..

— Зато ты сыта, — заметил рассудительный Кузьмич. — А это кое-что да значит по нынешним временам!

— Опостылело все. Иван Петрович, помогите на завод или на фабрику устроиться.

— Правильно решила, девушка, — подумав, сказал Ткачев. — Сам знаю, что значит ходить перед барами на цыпочках. Да только трудно устроиться. Заводы останавливаются. Сырья нет…

— И вашу фабрику закроют? — спросила удрученно Домна.

— Нашу пока не собираются. Хозяин наш изворотлив, как дьявол: получил заказ на солдатскую бязь. Работой мы обеспечены. А многие теперь без дела сидят. Все ищут работы. Боюсь обещать. Попробую спросить.

— Пожалуйста, Иван Петрович! Знакомых никого. Одна я тут, одинешенька!

— Ладно, — сказал Ткачев, поднимаясь. — Прислугой быть мало толку… Не желаешь ли прогуляться со мной на Петроградскую сторону?

С Ткачевым было не скучно. Разговор шел как-то сам собой. Ткачев чем-то напоминал Мартынова: такой же простой, общительный. Ему было о чем рассказать: потомственный рабочий, родившийся и выросший в большом городе, человек, побывавший на войне…

Сначала зашли на почту — Домна отправила письмо и деньги матери. Затем направились на Петроградскую сторону.

Город был шумный и пестрый. Со звоном пробегали по рельсам трамваи. На улицах полно народу, все куда-то спешат. И только немногие прогуливаются неторопливо: с собачками, с зонтиками.

Встречались солдаты и матросы. Некоторые неуклюже ковыляли на костылях, у других — руки на перевязи. И каждый раз при виде этих искалеченных людей у Домны сжималось сердце. Почему-то казалось, что вот так неожиданно она встретит и Проню Юркина. Он прислал ей письмо, в котором писал, что его определили на морскую службу матросом. Больше писем от него не было. Может быть, и он так же где-то ковыляет на костылях?

На Литейном мосту им повстречались конные городовые. Вооруженные всадники по двое в ряду проехали мимо и скрылись за углом. Ткачев проводил их недружелюбным взглядом и сказал негромко: