Когда наступает рассвет

9

Был уже поздний вечер, по работа в штабе не затихала. Люди входили и выходили, громко разговаривали. Иные, устав после тяжелых боев, спали прямо на полу, им не мешал штабной шум. Больше всего здесь было телефонистов, связных, бойцов комендантского взвода.

Выйдя от командира, Домна поискала, где бы ей можно было отдохнуть. Но везде было полно людей. Входящие перешагивали через спящих. Лишь в небольшой комнате, где сидели телефонисты, ей показалось посвободнее. Она к ним и обратилась:

— Может, разрешите отдохнуть?

Телефонистка обернулась и узнала Домну.

— Отдыхай, нам мешать не будешь.

Она была в красноармейской одежде, с подстриженными, как и у Домны, волосами, лет на пять постарше.

— Раздевайся!..

— Я посижу тут в сторонке, — направляясь к скамейке у окна, сказала Домна.

Пожилой телефонист с задумчивым взглядом усталых глаз, наматывая на железную катушку потрепанный телефонный кабель, сказал ласково:

— Мешать нам не будешь, девушка, разденься и отдыхай. Вон на плите, в чайнике, кипяток, хочешь — пей.

Домна поставила винтовку в угол, сняла шинель, расстегнула воротник гимнастерки и с облегчением вздохнула, будто с ее хрупких плеч свалился груз. Вынув из узелка кружку, хлеб и кусок сахара, она, вполголоса разговаривая с телефонистом, с удовольствием стала пить горячий чай.

У натопленной печки было тепло. Привычная к лишениям походной жизни, здесь Домна чувствовала себя как дома.

Стемнело. В штабе ярко горели лампы, Домне не хотелось спать. Ей надо было многое обдумать. Она уселась в углу, чтобы не мешать штабным, достала иголку с ниткой и стала пришивать к шинели болтавшуюся пуговицу. Так легче было сосредоточиться.

«Завтра в это время я, наверно, буду в Аныбе, — размышляла Домна. — Знать бы, как все там сложится?..»

Конечно, патруль на заставе остановит, проведет в деревню. В штабе станут расспрашивать: откуда, куда? Вполне возможно, продержат день-два. Могут побить. Придется тебе терпеть. Допрос есть допрос. Потом выпустят. Что им делать с бедной крестьянской девкой, ищущей работу?.. Ну, а тогда можно и действовать: расспросить жителей, съездить в Усть-Кулом.

Она готовилась к тому, как ей вести себя, о чем говорить, как держаться. Может быть, придется и слезу пустить, чтобы разжалобить тех, кто ее будет допрашивать. Конечно, их слезой не проймешь…

О зверствах белых она много слышала. Рассказывали, как совсем недавно здесь, в Нёбдине, белые зверски замучили молодую учительницу Трубачеву. Говорили, что в Айкино искололи штыками и убили коммуниста Коинова. А его жену раздели и столкнули в полынью. Вспомнила Домна и Викул Микула.

Домна знала, что идет в логово зверя, и представляла, какое воронье себе свило гнездо на Аныбской горе. Она видела изуродованные жертвы в освобожденных деревнях. Долго ли изверги будут лить людскую кровь?

«Главное, не терять хладнокровия и не бояться их», — успокаивала она себя.

Конечно, кто скажет, что ее ждет? Не зря же говорится: если бы знать, где упасть, соломки бы там подостлать.

Домна надеялась на свою выдержку и находчивость. Ну, а если, что случится?..

«Маму жалко, как они там с Аннушкой? Где сейчас?..» И, отгоняя тягостные мысли, стала думать о подругах, с которыми встречалась на вечеринках, водила хороводы. В памяти всплыли и образы фабричных девушек — Ксюши, Зины, жены Ткачева — Груши. Представила проспекты Петрограда, по которым когда-то ходила, радостная и взволнованная.

«Кончится война, съезжу в Петроград, — думала Домна. — Может быть, и учиться буду там».

Домне захотелось повидать Проню. Она сказала телефонистам, что идет в санчасть, надела шинель и вышла.

Проня сам выбежал навстречу. Он уже заметно повеселел, видно, чувствовал себя получше.

— Давно тебя жду! — обрадовался он. — Знал, что сегодня придешь…

— Откуда знал? Ты что, кудесник?

— С утра левый глаз чесался!

— Значит, придется плакать, — сказала Домна. — Как выздоравливаешь?

— Уже, видишь, хожу! Я живуч, — оживленно говорил Проня. — Хорошо бы выйти на улицу, подышать свежим воздухом!

— Не заругают?..

— Да нет же! Мне это полезно. — Проня попросил набросить на его плечи шинель и, поддерживаемый Домной, направился к выходу. Он был радостно возбужден и говорил, почти не умолкая.

Заметно потеплело. «Для меня хорошо!» — подумала Домна, слушая Проню. А Проня рассказывал о себе, о том, как угораздило его попасть на остров Мудьюг, как бежал оттуда и после госпиталя попросился в красноармейский отряд, с которым и попал сюда.

— Помнишь Мартынова?.. Ссыльный жил в городе, нас он еще на лодке катал? Помнишь? Я тогда бусы тебе подарил.

— Помню, конечно. А что потом было с ним? Где он теперь?

— При побеге его ранило в ногу… До берега-то мы кое-как добрались. Долго блуждали по лесу, чтобы не попасть в лапы белых. Лекарств не было, помочь ему ничем не могли. Нога распухла. Мы его несли по очереди на руках…

Проня оборвал рассказ. Домна тихо спросила:

— Умер?

— Умер…

Шли молча, каждый думал о своем.

— Хороший был человек! — промолвила Домна.

— Да. — Проня помолчал, вспоминая — На берегу мы, бежавшие, разбились на две группы. Нашей удалось пробраться к своим, а вторую группу белые поймали. Расстреляли всех… Это я уж потом узнал.

Дойдя до пригорка, с которого дорога круто спускалась в лог, разделивший село пополам, Домна и Проня остановились.

Вечер был тихий, между облаками то показывались, то вновь исчезали звезды, и все кругом зыбко виднелось в неверном свете. Небосклон на востоке прочерчивала светлая полоса, напоминая Домне памятный рассвет на Неве.

Девушка задумчиво спросила:

— Помнишь Петроград, Проня?

— Все помню! Везет нам с тобой, Домна! Своими глазами удалось повидать революцию, да и сами ее делали вот этими руками. — Проня сжал в кулак здоровую руку. — А как мы с тобой столкнулись у Финляндского, помнишь?

— Еще бы. За широченной твоей спиной мне тогда ничего не было видно.

— Уж так и не было! — засмеялся Проня. — Вот я хорошо помню, как ты мне в бок саданула. — И оба весело рассмеялись.

Неожиданно совсем рядом бесшумно пронеслась ночная птица. Очевидно, вылетела из глубокого лога, поросшего ельником. Домна вздрогнула.

— Напугала, противная!

Проня обнял девушку за плечи, рассмеялся:

— Вот уж не думал, что ты такая трусиха. Это сова на охоту вылетела. Вот и все.

Домна улыбнулась ему.

Они вернулись к санчасти и остановились у высокого крыльца с резными столбцами. Домна протянула ему руку.

— Завтра мне, Проня, рано вставать. Иди и ты отдыхай.

Проню встревожили ее слова.

— Собираешься куда?

— Иду в Подъельск, — поколебавшись, ответила Домна.

— На заставу?

— Туда…

— Береги себя, без нужды не показывай храбрость, — посоветовал он.

— Не беспокойся обо мне! — Домна посмотрела на него и, подумав, сказала: —А бусы я до сих пор храню..

— Сберегла? — обрадовался Проня.

— Сберегла. Я тебя вспоминаю, когда гляжу на них…

— Меня?

— И катание на лодке, и Соборную гору, и как ты там разбрасывал листовки. Какие были счастливые дни! — Она вдруг прильнула к нему и прошептала — Как хорошо жить на белом свете! Правда?

Домна тихонько засмеялась. В темноте Проня плохо видел ее лицо и не мог понять причину смеха. Ои не стал спрашивать Домну, чему она смеется. Он и сам! испытывал беспричинную радость и волнение.

— Скоро белым конец! — сказал он неожиданно.

— Скоро!

— Здесь я много знакомых встретил: в пулеметной команде — Андрея Долгого, в лыжной — Арсения Бежева… Во время боя за Нёбдино Вежева тоже ранило, но не сильно, — продолжал он торопливо.

Домна вынула из кармана гимнастерки что-то свернутое в комочек и сунула в руку Прони.

— Я перед тобой в долгу, — сказала она. — Возьми.

— Что это?

— Кисет. Сама сшила. Кроме тебя, мне больше некому его дарить. Возьми. Как сумела — вышила, не осуди, если не так красиво получилось.

— Это мне?

— Тебе, конечно.

— Мне? — Счастливо улыбаясь, он быстро и горячо зашептал: — Домнушка! Если бы ты знала, сколько раз я вспоминал о тебе! Ты же для меня самая близкая, самая дорогая…

Он хотел еще что-то добавить, но Домна шаловливо схватила высунувшуюся из-под шапки белокурую прядь его волос и ласково дернула за нее:

— Об этом, дружок, потом, в другой раз… Больным спать давно пора. Беги в санчасть. Вернусь, обо всем поговорим. Ладно, милый?

Домна взяла руку Прони и крепко сжала в своей.

Знал бы он, что ждет девушку, задержал бы руку, не отпустил любимую. Но человеку не дано знать, что ожидает его завтра.

Так они и расстались…

На другой день в Подъельск на крестьянских подводах прибыл отряд красноармейцев. Среди них находился круглолицый, с задорными глазами молодой боец. Это была Домна Каликова.

Перед рассветом