Когда наступает рассвет

— Совершенно верно. Дорога открыта.

— Этим следует воспользоваться. До населенного пункта Часово я поведу отряд сам. Дальше будете действовать самостоятельно. Советуйтесь с господином губернатором. И вот еще что… — Орлов помолчал, обдумывая. — Не следует ли вам переменить фамилию? Это из тактических соображений: знакомые места, примелькавшаяся фамилия и прочее… Надеюсь, вы меня понимаете? Ну и с солдатами будет легче.

— Считаю ваше предложение разумным, господин капитан! — сказал Прокушев. — Но как это сделать?

— Проще простого! Я проведу приказом: на усть-сысольском направлении командование отрядом по ручаю капитану… ну, скажем, Медведеву… Подчиненные будут знать вас под этой фамилией. Как находите, господин губернатор?

— Ничего не имею против: Медведев так Медведев! — усмехнулся Латкин.

— Будем считать и этот вопрос решенным! Итак, господа! Капитана Медведева нельзя оставить необмытым. Прапорщик Обрезков! — громко позвал Орлов и, когда из соседней комнаты пулей влетел прапорщик, сказал ему: — Саша! Открой новую посудину. Знакомься: это капитан Медведев! Он будет командовать отрядом на усть-сысольском направлении. Прошу всех выпить за капитана Медведева! — Орлов залпом опрокинул свою рюмку, поморщился, закусил сыром и, поправляя кобуру, спросил у Обрезкова: — Отряд готов для похода?

— Так точно, господин капитан! Как прикажете поступить с пленными?

— Сколько их?

— Трое!

Орлов сделал полуоборот к Прокушеву и спросил:

— Капитан, это ваши пленные, вы и распорядитесь.

Прокушев сухо сказал:

— Это идейные коммунисты. С собой их брать нет смысла, лучше избавиться от них…

— Расстрелять?

— Да.

Орлов, подумав, приказал Обрезкову:

— Приведите сюда. Посмотрим, что за идейные. Я их мигом обращу в свою веру.

— Ничего не выйдет! — выразил сомнение Прокушев. — Я их знаю.

— Не таких ломали! — недобро буркнул Орлов и, насупив брови, стал ждать арестованных.

Придерживая рукой шашку, фельдфебель Чуркин пропустил впереди себя пленных красноармейцев. Орлов, запустив руки в карманы галифе, некоторое время рассматривал пленных, затем резко выкрикнул:

— Кто вы? Докладывайте быстро, я спешу!

— Не всё ли вам равно, кто мы? — отозвался старший из пленных, красноармеец лет тридцати пяти, со связанными за спиной руками. На лбу у него зияла глубокая ссадина, кровь запеклась вокруг раны с пучком волос. Было видно, что он отчаянно сопротивлялся, когда его брали в плен: рукав гимнастерки был порван, не хватало пуговиц на вороте. Покосившись на Прокушева, пленный бросил с нескрываемым презрением: — Спросите у него. Он знает…

Мягко ступая на носки, словно подкрадываясь к добыче, Орлов подошел к пленному и процедил сквозь зубы:

— О, да ты, оказывается, умеешь говорить. А мне докладывали: молчун. — Орлов быстро прошелся по комнате. — Коммунисты?

— Разве не сообщал этот? — покосился на Прокушева все тот же красноармеец с ссадиной на лбу.

— Сказал, что вы идейные!

— Ему виднее.

— Так вот что, идейные! У меня нет времени с вами канителиться! Говорите прямо: хотите жить? — переводя взгляд с одного на другого, спросил Орлов.

— Кто ж не хочет жить? — отозвался другой, светловолосый, с мягкой вьющейся бородкой.

— Вас пристрелят через полчаса. Но можете остаться живыми, если перед своими товарищами, которые добровольно сдались в плен, откажетесь от своих идей и скажете, что коммунисты — грабители, безбожники и с ними надо бороться. Даю честное слово — останетесь жить. Понятно?

Красноармейцы молчали. Затем тот, у которого болтался оторванный в плече рукав, посмотрел на товарищей и, усмехнувшись, сказал им:

— Слышали, что предлагает? Да еще под честное слово! Так и царские жандармы не умели… — Затем твердо сказал Орлову: — С нами можете поступить как хотите, но купить нас не удастся! Перед белогвардейцами, кулацкими сынками унижаться не будем. Слыхано ли, чтобы большевики отрекались от своих идей? Мы не из таких, как вот этот предатель Прокушев или этот эсер Латкин, за чин губернатора продавшийся интервентам. Мы идейные коммунисты! Этим все сказано…

— Прикуси язык, скот! Тут некого агитировать. Фельдфебель, выведи! Не жалей нагайки.

Фельдфебель вытолкал за дверь раненого красноармейца, руки которого сзади были перехвачены впившимся в кожу телеграфным проводом. Через минуту из соседней комнаты донесся свист казацкой нагайки и приглушенные, сквозь стиснутые зубы, стоны.

Орлов подошел к оставшимся красноармейцам:

— Ну-с, теперь?

Русоволосый боец лет двадцати дышал учащенно и порывисто.

Латкин заметил это и с сожалением покачал головой:

— Тебе трудно? Развязать руки! Совсем еще молодой, жить да жить такому. Обещай, и все уладится. Разве трудно сказать несколько слов солдатам?

Молодой боец посмотрел на товарища, слегка толкнул его локтем, сказал тихо:

— Держись, друг, не раскисай! С ними надо вот так. — И, подняв на Латкина гневный взгляд, плюнул ему в лицо.

В то же мгновение удар в подбородок сбил его с ног.

— Ах ты негодяй! — в бешенстве сказал Орлов и начал бить красноармейца пинками. Потом он вызвал дежурного офицера: — Отдать и этих в распоряжение Чуркина! Пусть проучит.

Арестованных увели. Орлов брезгливо вытер руки носовым платком, залпом выпил рюмку коньяку и приказал вошедшему прапорщику Обрезкову:

— Дайте команду на марш боевому охранению. Господа офицеры, приготовиться к походу!.. А этих, идейных, — в прорубь!