Когда наступает рассвет

3

Русый мужик с плоским скуластым лицом сидел на обрубке дерева и курил самодельную трубку. Вид у него был нездоровый: скулы заострились, глаза глубоко запали. На пальце тускло поблескивало грубо сработанное медное кольцо.

— Не узнала, девица-молодица? — добродушно прищурившись, спросил мужик. — Значит, забыла уже. А я помню: сидели мы вместе на базаре, а ты читала нам листовку.

— Листовку? Про войну?

— Так-таки вспомнила… Викул Микул я, с верховьев Вычегды. Чолэм тебе да здорово, милая душа!

— Ой, прости, не узнала сразу!.. Здравствуй, дядя Микул! — протянула ему руку Домна.

— Садись к огоньку, вот сюда, на эту коряжину! — предложил Викул Микул, подтаскивая ближе к костру занесенную сюда еще во время ледохода лесину. — Что так поглядываешь на меня? Изменился?

— Сказать правду, изменился. Сколько воды утекло.

— Это верно, не гребень голову чешет, а время!

— Прихворнул? Или горе какое перенес? Исхудал ты очень, дядя Микул.

— Всякое было, милая. И ты, гляжу, тоже изменилась, только в хорошую сторону. Невестой стала, любо смотреть! А я постарел. Война, мор ее забери, не красит нашего брата.

— И тебя сгоняли на войну?

— Сгоняли! Под конец всяких забирали. Держишься на ногах, значит, годен. Слава богу, живым вернулся.

— Далеко воевал?

— До Румынии доходил.

Домна собрала щепок и подбросила в огонь. Костер встрепенулся, запылал ярче. Светло-сизый дым, завихриваясь, иногда обволакивал и ее, но она только слегка отмахивалась. Ей даже нравился горьковатый дымок. Видно, соскучилась и по нему. Было время, не раз вот так сиживала у костра — в страду, когда сено копнили, когда коров пасла, а то еще осенью, когда убирала картошку.

— Никак снова плоты гнать нанялся, дядя Микул? — спросила Домна, проворно отбрасывая от себя стрельнувший из костра раскаленный уголек.

— Какие теперь плоты, — помешивая самодельной алюминиевой ложкой в котелке варево, вздохнул Микул. — Мы с сынишкой на лодке приплыли. Вон мой сынок! — Микул кивнул лохматой головой в сторону реки. Там, приткнувшись носом к берегу, стояла его лодка с поклажей, а около нее, закатав штаны, бродил по мелкой воде мальчишка лет двенадцати. Он собирал камешки, стекляшки от бутылок. — Привез конскую сбрую, сети. На хлеб менять буду. У нас там беда горькая, а не жизнь.

— Плохо с хлебом?

— Ой плохо! Прошлым летом в верховьях Вычегды весь хлеб померз на корню.

— Как же вы живете?

— Так и живем, еле-еле. Пихтовую кору, солому сушим и толчем в ступе. Бабы на молоке замешивают и стряпают. Только от такого хлеба умирают многие, особенно детишки, ну и старики и старухи тоже.

— А что, нельзя купить хлеба?

— Откуда? По всей Вычегде народ голодает. Взять хотя бы село Усть-Нем. Там раньше всегда с хлебушком были, хорошо жили — луга и пашни у них лучше наших. А теперь и они давно пихтовую кору едят. Сами рады бы хлеб купить, да негде. Вот и ездим сюда, за сотню верст. Нужда заставляет…

Микул снова помешал в котелке варево, попробовал ложкой и брезгливо сплюнул:

— Тьфу, совсем пресная! Из сухой рыбы ушку решили с сыном сварить, да без соли и не еда вроде. Опротивела, в рот не лезет!

— И соли нет у вас?

— Нету. За что ни хватись, ничего нет, все подчистую подмели.

Домна развязала дорожный мешок и вынула соль, завернутую в чистую тряпицу.

— На, посоли, дядя Микул! Да возьми ложкой как следует быть, не стесняйся! Бери, бери сколько надо!

— Не обидеть бы тебя, добрая душа! — Микул осторожно, чтобы крупицы не уронить, взял ложкой соль.

Домна еще ему подсыпала.

— Ух ты, сколько отвалила! Не скупишься, ласковая! Чего ж я тебе за это дам? Ничего-то у меня нет! — сказал Викул Микул.

— Ничего не надо! Я же, можно сказать, уже дома, теперь не погибну!

— Спасибо тебе сто раз! Попотчую сыночка настоящей ухой сегодня!.. Вот так и живем, милая: спичку надвое делим, чтобы дольше хватило. Бабы наши наловчились и без спичек: у кого печка топится, бегут с горшком за угольками. Всяко приходится изворачиваться. Трудно стало, — вздохнул Микул и предложил — Давай уху хлебать! Сварилась, вку-усная! Эй, Петря, обедать! Хватит по воде лазить, ноги потрескаются.

К огню подбежал востроглазый мальчонка с русыми вьющимися волосами.

Микул снял с огня котелок, разложил на постеленной холстине ложки, хлебнул уху и от удовольствия покачал головой:

— Язык проглотишь… Большая ли щепотка соли, а какой вкус придает. Ешь, сынок, на здоровье! И ты, хорошая, нажимай… Откуда, девушка, приехала?

— Из Питера.

— Ух ты! — раскрыл рот мальчик, забыв про уху. — Платок у тебя красивый. Тоже из Питера?

— Ага! Нравится?

— Красный, как огонь! Вон у парохода флаг тоже такой.

— Ешь, ешь, сынок, не вертись, — сказал отец и спросил у Домны: — Подзаработать ездила в Питер? Где там работала?

— На ткацкой фабрике. Закрылась она, и пришлось домой вернуться.

— Выходит, и в Питере не сладко живется?

— Трудно стало… — И Домна начала рассказывать, как живут петроградские рабочие. Рассказала и о том, как ей посчастливилось слушать Ленина.

На косогоре показался Проня.

— Э-эй! — еще издали крикнул он и бегом спустился к костру. — Здравствуйте, добрые люди! Ну как, не надоело меня ждать?

— Пока нет, — улыбнулась Домна. — Присядь, отдышись, а то вспотел даже.

— Бежал через весь рынок, собак переполошил, — поправляя на голове бескозырку с надписью «Гром», бойко отозвался Проня.

— Бери ложку, садись дохлебывать уху, парень, — предложил Викул Микул.

Проня пристроился к котелку. Его не надо было упрашивать.

— Никак, парень, в Красной Армии служишь? — поинтересовался Микул.

— Угу, — отозвался Проня и придвинул к себе котелок. — Остатки сладки. Все подчищу. Можно?

— Доедай, доедай на здоровье! Сам был солдатом, знаю, — поощрял его Викул Микул.

Остатки ухи Проня выпил прямо из котелка. Викул Микул добродушно усмехнулся:

— На свадьбе твоей дождь будет лить, парень. Примета есть такая. Раскиснете с молодой-то.

— Ничего не будет, — утирая рукавом губы, возразил Проня. — А и помочит, не беда! Чай, не из глины, совсем не размокнем.

Он украдкой подмигнул Домне, но та сделала вид, что не заметила.

— Ну как, отвели «важную птицу»? — спросила она.

— Жену Керенского? Проводили куда следует. Там теперь знакомятся с ней.

— Жена Керенского приехала? — изумленно поднял брови Викул Микул. — Вот диво. Что же ей тут понадобилось?

— Тихой жизни ищет, — высказала предположение Домна. — Это сокровище мои прежние хозяева, Космортовы, с собой привезли: они старые знакомые. Жена Керенского и Космортова вместе учились, с тех пор и знакомы. Когда работала у Космортовых горничной, много раз про Керенскую слышала.

— А сам Керенский где? Почему жена не с ним?

— Он со своей свояченицей, говорят, за границу удрал, — передала девушка разговор, услышанный в вагоне. — Двоюродная сестра этой Керенской оставила ей свою дочку. Девочка, которая с ней, не родная ее дочка.

— Надо же так чудить! С жиру бесятся! — покачал головой Викул Микул.

— Ну их к лешему! — тряхнул вихрами Проня. — Попадись этот Керенский нам в руки, показали бы ему, где раки зимуют! Сколько крови по его вине пролито… У нас тут свое сражение было, — сказал он Домне.

— Сражение? Здесь? А ну, расскажи! — попросила девушка.

— Слыхала про имение купца Кузьбожева? В Чове оно, ниже города.

— Кто же не знает Кузьбожевых? По всей Вычегде известны. Каменный домина, магазин в городе, рядом со Стефановским собором! — сказал Микул.

Домна добавила:

— А в Чове у них было имение.

— С того имения и началось, — сказал Проня. — Городской Совет решил отобрать вотчину и разделить среди нуждающихся. У них же лучшие луга и пашни вокруг Чова. Но кузьбожевский зять — офицер Горовой, эсерик недобитый — пошел жаловаться в уисполком. А там левые эсеры засели. Они верховодили в ту пору в уисполкоме. Ну ясно, что могло получиться: уисполком не разрешает. Наши кодзвильские, где больше голытьба живет, собрались ватагой, налетели на Чов, избили этого Горового, зачем тот сопротивляется, не дает делить земли своего тестя. Горовой снова в город. Его друзья из уисполкома послали милиционеров охранять имущество Кузьбожевых. Начальник милиции арестовал кое-кого из кодзвильцев. Народ узнал, разъярился. Собралось человек триста. Пришли в город и силой освободили арестованных, разоружили милиционеров.

— Ну и дальше что? — спросила Домна.

— Плохо могло бы кончиться, да из Архангельска на пароходе прибыл отряд красноармейцев. Отрядом командует военный комиссар Ларионов. В городе объявлено военное положение. Эсерики из уисполкома пытались с толку сбить Ларионова: дескать, народ против Советской власти поднялся. Ларионов, не будь дурак, потолковал с народом и понял, откуда ветер дует. Созвали чрезвычайное заседание городского Совета. Изгнали эсериков из состава уисполкома и ввели новых людей, которые за большевиков стоят. Только тогда жизнь в городе вошла в свою колею. Позавчера провели собрание сочувствующих большевикам. Постановили организовать партийную ячейку. Матрос Андрианов, представитель военно-речного контроля, проводил это собрание. У него я вроде в помощниках здесь. И я записался в партию! — закончил свой рассказ Проня и полушутя, полусерьезно спросил у Домны — А ты что, тоже в поисках тихой жизни приехала сюда? Прогадала, коли так рассчитывала.

— Нет, не ищу я тихой жизни. Но, признаться, такого не ожидала встретить.

— А теперь везде так, наверно! — рассудил Викул Микул. — Может, думаете, в нашем селе тишь и гладь да божья благодать? Какое там! Одни, вроде нас, новую власть подпирают, другие к старому гнут.

— Видела бы ты, как у нас тут уездный съезд Советов проходил! — сказал Проня. — Вот уж шумели. Постановили упразднить волостные земства, земскую управу! Чуть до драки не дошло. Съезд решил взыскать с городских купцов контрибуцию в миллион рубликов и на эти деньги закупить хлеба для голодающего населения. Купцы, известно, ерепениться начали, кое-кого в тюрьме пришлось подержать, чтобы спесь сбить. За неподчинение Советской власти посадили за решетку и самого Латкина. Знала его?

— Уездного агронома, что ли?

— Это он раньше был агрономом, а теперь главарь правых эсеров, возглавлял уездное земство.

— Знаю его! — Домна вспомнила, как Латкин с Космортовым приезжали к Гыч Опоню. — Пес он, хоть и гладенький с виду.

— Гладкий он, да вредный! — продолжал Проня. — Эти купеческие сынки все такие, зубами за старое держатся. Знаешь, куда он со своими сторонниками на съезде гнул? Потребовали отделиться, чтобы, значит, свое государство сделать. Да не вышло по-ихнему. А теперь у нас своя партийная ячейка, и подавно им ходу не дадим. Сила теперь на нашей стороне, за народом. А ты, выходит, думала — у нас тут тихая заводь? — рассмеялся Проня. Он вскочил на ноги, приподнял мешок Домны. — О-о! А еще одна ладилась идти. Уморилась бы.

— Не впервые мне котомку таскать! — отозвалась Домна, собирая свои вещи. — Тронулись, что ли? Вон и солнышко к закату уже пошло. Спасибо вам, дядя Микул, за угощение!

— Шагом марш! Только помоги мне руки просунуть в лямки. Ух ты! Не кирпичи ли уж везешь из Питера?