Когда наступает рассвет

4

Холодным осенним днем в трюме грязного пароходишка Проню вместе с другими арестованными привезли на остров Мудьюг, расположенный в Двинской губе Белого моря. Интервенты использовали остров, разместив на нем ссыльно-каторжную тюрьму. Бежать отсюда было невозможно — кругом вода, безлюдье. Климат суровый: холодные ветры, зимой — метели. В том царстве льда и снега человек при плохом питании и тяжелой, изнурительной работе долго не выдерживал.

Каторжная тюрьма на острове Мудьюг была организована интервентами летом 1918 года, когда английская губернская тюрьма, каменные подвалы таможни и другие застенки уже не вмещали арестованных.

С очередной партией смертников сюда попал и Юркин.

С тоской Проня оглядывал незнакомый остров.

Над островом сумрачное, неласковое, но такое родное северное небо! Чайки с тоскливым криком носятся в туманной пелене моросящего дождя. Видны дозорные вышки, крыши бараков. На южном конце острова чахлые деревья.

Шлюпка не могла подойти к берегу. Конвоиры приказали арестованным прыгать прямо в воду. Проня был моложе всех. Он первым выскочил из шлюпки и очутился по пояс в ледяной воде.

Выбравшись на сухое место, Проня почувствовал, что закоченел. Стараясь согреться, он топтался на месте, подпрыгивал, разминался. Все заключенные сбились в кучу, чтобы согреть друг друга. Бородатые конвоиры орали:

— Прекратить возню! За нарушение порядка — расстрел… Равняйсь! Шагом марш!..

Голодные, закоченевшие люди, еле передвигая ноги, направились в лагерь, обнесенный двумя рядами колючей проволоки.

Потянулись жуткие дни каторжной жизни. Проня даже предполагать не мог, что ему доведется испытать такой ад. Выполняли бессмысленную и изнурительную работу. По всякому поводу заключенных безжалостно избивали, морили в карцере. Спали они на голых нарах — не разрешалось подстилать под себя ни травы, ни мха. Запрещалось даже разговаривать друг с другом.

Такие порядки установили интервенты. Затем охрана острова была передана белогвардейцам. В охрану подобрали тех, кто отличался особой жестокостью. Возглавлял этот лагерь бывший начальник сибирской каторжной тюрьмы палач Судаков, не расстававшийся с увесистой дубинкой.

— Я здесь царь и бог! Что хочу, то и сделаю с вами! — в исступлении кричал он заключенным.

Как-то раз Проня подвернулся палачу под руку. Случилось это ночью. Кто-то стрелял прямо по баракам. Вскоре в помещение ворвалась банда тюремщиков во главе с Судаковым.

Начальник тюрьмы приказал вынести убитых и раненых и обыскать помещение. Он любил подобным образом забавляться по ночам, вот так неожиданно ворваться к спящим людям и перевернуть все вверх дном. Теперь же Судаков, по-видимому, опасался побега заключенных и обыск производил особо тщательно. Заметив торчащий в стене гвоздь, Судаков схватил его сильными пальцами, раскачал и выдернул. Набросился на Проню.

— Гвозди вздумал вытаскивать!

— К гвоздям я не притрагивался! Ты же сам вытащил! — защищался Проня.

— В пререкания вступаешь, собака! — Судаков ткнул Проню дубинкой в грудь. — Бежать собрался!

Говори, с кем готовишь побег? В карцер! На двенадцать суток!

В карцере Проня жил, как в кошмарном сне. Это была яма без окон и без нар. В ней было холодно, как в леднике. Ни присесть, ни прилечь.

В долгие часы одиночества он думал о том, как нескладно сложилась его жизнь, как мало успел сделать. Вспоминал товарищей. Не раз вспоминал о Домне. Нравилась она Проне. До самого Питера дошла в поисках своего счастья!

«Где она теперь? Что делает? — думал он. — Ей и в голову не придет, где я сейчас».

На третий день пребывания Прони в карцере к нему втолкнули пожилого, изможденного мужчину.

— Кто ты, друг? — негромко спросил Проня, когда дверь захлопнулась.

— Мартынов моя фамилия… — с трудом переводя дыхание, отозвался мужчина.

— Мартынов?.. Василий Артемьевич? — От неожиданной радости у Прони перехватило дыхание.

— Я Мартынов. А кто ты? Откуда меня знаешь?

— Откуда знаю? — Проня обнял Мартынова, прижал голову к его груди и зашептал: — Помнишь, Василий Артемьевич, берег Сысолы у Красного яра, костер под Кочпоном?.. Ты читал нам статью Ленина. Потом хлебали уху из котелка. Такая была вкусная уха. Помнишь?..

— Постой, парень! На берегу Сысолы? Уха? Верно, хлебал уху… Проня Юркин?

— Я, Василий Артемьевич!

Они крепко обнялись.

— Изменился, не признал тебя, Проня, сразу. Встретились мы с тобой, надо сознаться, в безрадостном месте. — Мартынов погладил парня по голове и тяжело вздохнул. — Одно меня радует. Если ты здесь, значит, крепко наперчил белогвардейцам.

— А я жалею, что мало их, гадов, переколотил. Глупо в руки попался…

Он рассказал Мартынову, как все это произошло.

— Попался, как кур во щи… — закончил он сердито.

— Впредь, парень, наука, — утешил его Мартынов. — В другой раз будешь умнее.

— Теперь все, Василий Артемьевич… Живым отсюда не выбраться.

— Заранее нечего себя хоронить. Бороться надо до последнего вздоха! Я старше тебя, но надежды не теряю.

Обнявшись, согревая друг друга теплом своих тел, они заснули.

Холодный и сырой карцер породнил их. Проня теперь знал о Мартынове все: как после Февральской революции работал он на лесопильном заводе в Архангельске, был комиссаром, боролся за Советскую власть на севере. Но пришли интервенты. Мартынов ушел в подполье, его выследили, поймали.

Незадолго до выхода из карцера Мартынов рассказал Проне, что в лагере готовится массовый побег.

— Хочешь бежать вместе с нами? — спросил он Проню.

— Еще бы! Я давно думаю об этом. Да разве одному выбраться?

— В одиночку трудно. А если всем дружно — можно!..

С тех пор Проня жил мыслью о побеге.