Когда наступает рассвет

3

После отъезда хозяина работа не спорилась. Солнце уже не припекало. Повеяло прохладой. День клонился к вечеру. Была суббота. За неделю тяжелой, напряженной работы люди устали. И наиболее бойкие девчата по одиночке и парами подходили к печи для обжига.

Макар, делая вид, что недоволен, заворчал на них:

— Что вам здесь надо? Почему не работаете?

— Дядя Макар, дай напиться. У тебя всегда свежая, вкусная вода, — отозвалась худенькая Дуня.

— Откуда только достаешь такую чудесную воду? — затараторили вслед за ней и другие.

— Кругом марш! — невозмутимо скомандовал Макар и в острастку даже пригрозил им черемуховой палкой, с которой он редко расставался. — Знаю я вас, озорниц! Марш отсюда!

— Не бойся, не украдем головешек из твоей печи… Дядь Макар, мы соскучились по тебе, а ты нас гонишь, — пошутила Клава.

Девушки шумной стайкой окружили его:

— Дядь Макар, не будем ссориться. Не шуми больно, а то попадет от нас.

— Возьмем и вываляем в пыли. Нас вон сколько, а ты один…

Макар невольно отступил.

— Ладно, трещотки, сдаюсь!

Девушки бережно подхватили его под руки, усадили на валявшийся тут же обрубок кряжа и, разместившись рядом, стали упрашивать рассказать что-нибудь о своей службе в солдатах.

— Ладно, греховодницы! Коли решили отшабашить сегодня, что с вами поделать? — лукаво подмигнул Макар. — Только без караульного нельзя… Тереша, друг! Понаблюдай за дорогой. Покажется хозяин, свистни.

Макар начал набивать свою самодельную трубку.

Веселый гомон поутих. Завязался общий разговор про питерского гостя, хозяйского племянника, который только что был здесь с уездным агрономом. Девушки заметили, каким он стал спесивым и важным.

— С нами даже не поздоровался! — сказала Клава.

— Где уж с нами! Матери родной и то по-коми слова не скажет! — уминая закопченным пальцем табак в трубке, угрюмо заметил Макар. — Не знаю, как он теперь там в Кочпоне с тетушкой разговаривает, а дома у себя, рассказывают люди, был такой случай. Захотелось ему пить. «Вода, говорит, мне надо вода». А мать по-русски вроде нас знает, кинулась к постели. «Куда, спрашивает, золотко, постлать, может, в горнице приляжешь?» Она поняла по-нашему, по-коми, вода — значит: спать ложусь…

Девушки посмеялись над незадачливой мамашей и спесивым сыном. Макар сердито покручивал ус.

— Эти белоручки все такие! Бар из себя корчат. И этот не лучше: выучился, женился на дворянке и — нос кверху! На родном языке ему, видите ли, уже стыдно слово сказать! Есть же такие выродки, прости господи!.. А хорошо бы такого в окоп загнать, пусть послушает, как пули посвистывают. Может, тогда и поймет… — сурово заключил Макар и, заметив Домну, спросил — Расскажи-ка, воструха, о чем беседовали господа?

— Агроном купил у нашего хозяина кирпич. А потом разговаривали про войну. Да мало что я у них поняла. Потом про цеппелины, подводные лодки… Дядь Макар, а что это такое?

Макар пожал плечами.

— Подводную лодку мне, девчата, видеть не довелось, но слыхал — это такое военное судно, которое под водой. А цеппелин видел. Летит по небу такой длинный и толстый, как кишка. Смотреть страшно! Бес его знает, как он там держится на воздухе… А все придумали, чтобы людей убивать. И пушки, и корабли там разные, и огнеметы…

— А что такое огнеметы? — спросила Дуня, поправляя на голове старенький платок с голубыми горошинками.

— Сказать вам, не поверите! Это такая чертовка труба, огненной струей стреляет, все, что есть, начисто сжигает. Довелось мне своими глазами видеть, не приведи господи! Погнали нас в атаку. А он, немец, как даст из этих огнеметов! Что там было! Много моих дружков-солдатиков заживо сгорело, обуглилось…

Девушки слушали затаив дыхание. Макар молчал, разжигая трубку.

— Много там губят и калечат нашего брата! — пыхнув дымком, заговорил он. — Людей косят, что траву! Получается, как на мельнице: одних перемелют, другие приходят, и снова работает чертова мельница. Видно, пока не перебьют всех, войне конца не будет. А кому от нее польза, от этой войны, подумайте сами? Одним война — это мученье и смерть, для других же… вот таким, к примеру, которые только что тут были… вроде и войны нет. Живут себе на здоровье, гуляют, веселятся… Вот и рассудите, где правда на земле! — Макар спохватился, что высказал лишнее — Про это, девушки, молчок. Я вам ничего не говорил, и вы ничего не слышали.

— Не беспокойтесь, дядь Макар. Мы понимаем, — успокоила его Домна.

— Ну тем лучше. А то за длинный язык живо-два к исправнику «в гости» можно угодить. Кто тогда будет кирпичи делать нашему хозяину, который и калачиками вас кормит, и приданный самовар обещает? — подмигнул девушкам Макар.

— Чтобы его раздуло с этих калачей! — несмело отозвалась Дуня и юркнула за спины подружек.

— А ты чего испугалась? Тут все свои, доченька, ябедников нет среди нас. Не так ли? — быстро окинул взглядом девушек Макар.

Те дружно закивали головами.

Солнце уже снижалось к лесу, когда раздался свист Терентия: он давал знать, что на дороге из Кочпона показалась лошадь.

Вскоре у кирпичного сарая остановилась знакомая пролетка, и, точно куль с солью, из нее вывалился хозяин. Гыч Опонь был заметно навеселе. Отряхнувшись от пыли, он любезно попрощался с гостями. Пролетка тронулась и запылила дальше, к городу.

Проводив молодых людей, Гыч Опонь с ларцом под мышкой по-хозяйски прошагал к сараю и, распорядившись вынести под навес сколоченный на скорую руку столик, уселся на широкий обрубок. Открыв с мелодичным звоном ларец, он по одну сторону его положил связку калачей, по другую, справа, — горку медяков и серебряную мелочь. Хотя время было военное, трудное, однако хозяин все еще придерживался прежних порядков, старался казаться добрым и по субботам, производя расчет с рабочими, вместе с медяками давал по калачу.

— С богом! Давайте, кто первый. Кто спешит в баньку попариться, подходи! — говорил он, потирая и без того рдевший нос. — Господи, благослови нас! Начнемте с тех, которые глину месят. Ты, Дуня, старалась эту неделю. Получай полтину серебром и еще вот калачиком полакомись. Бери, не стесняйся! Что заработала, то и получай! — Гыч Опонь положил в руку Дуни полтинник, затем взял из связки калач — Ешь на здоровье. Калачик-то вон какой румяненький да вкусненький! Хрустит на зубах. Кто дальше? Ты, Клавдя. Удержу из твоего заработка стоимость лопаты. Что, так и не нашелся тот заступ?

— Нет, — ответила Клава вдруг осипшим голосом. Среди подружек она выглядела самой слабенькой и болезненной.

Домна знала, что в иные дни солдатская дочь работала впроголодь, не имея даже куска хлеба. И когда другие в перерыве между работой закусывали, Клава молча отходила в сторону, чтобы не изводиться. Домна не раз делилась с ней своим скудным завтраком. До этого хозяину не было дела. Качая укоризненно головой, он продолжал допытываться у сникшей девушки:

— Как же так, милая? За лопату я деньги платил. Так ведь задаром никто не дает ничего. Я покупаю, а вы теряете хозяйское добро. А может, случайно домой унесла?

— Нет же, нет, хозяин! — испуганно заморгала глазами Клава.

— Тогда куда же мог деться заступ?

— Не знаю…

— Ты не знаешь, и я не знаю, а кто же знает? — продолжал ласково тиранить беспомощную девушку Гыч Опонь. Сегодня после выгодной сделки с уездным агрономом он был в хорошем настроении. Теребя бороденку, Гыч Опонь задумался на миг и, махнув добродушно рукой, пропищал бабьим голосом — Бог с тобой! Не буду сегодня удерживать, подожду. А ты, голубушка, ищи. Заступ не иголка. Если домой не утащила, куда ему деваться! Получай заработок. И калач тоже бери, не буду обделять тебя.

— Спасибо, Афанасий Петрович!

— Бога благодари! Это он наш кормилец и благодетель.

Скуповато расплачивался хозяин, но девушки и такому заработку были рады.

— Той, кто прилежнее всех старается, осенью самовар подарю, — как и всегда в субботу при расчете, напомнил Гыч Опонь. — Он у меня уже дома стоит. Хорошее приданое будет. Самовар новенький, как огонь горит.

Домна ждала, когда очередь дойдет и до нее, но хозяин упорно ее не замечал.

Подошел Макар. Хозяин сунул ему в ладонь несколько монет и калач.

— Мало… — встряхивая на ладони недельный заработок, угрюмо проговорил Макар.

— Бери, коли так, еще один калач! — расщедрился Гыч Опонь и, подавая другой калач, ласково добавил — Бери, Макарушка, бери. Пусть полакомятся детишки…

— Постой ты с калачом… За работу мало платишь, я говорю. Обижаешь нас.

— Это я-то обижаю? Господь с тобой, Макар. Не пьян ли ты, дружок, сегодня?

— Нет, я не пьяный, Афанасий Петрович. Сам посуди, теперь все втридорога стало: и хлеб, и продукты, и одежда. А ты все еще по старым ценам рассчитываешь. Ну что я на эти медяки куплю для семьи? — перетряхнул на ладони монеты Макар.

— Хватит. У меня, чай, не казна! — сухо отрезал Гыч Опонь.

— Сегодня, хозяин, продал кирпич, большие деньги получил, наверно. А нам гроши даешь.

У Гыч Опоня от неожиданности на какой-то миг словно отнялся язык. Считал он себя кормильцем этих бездельников, а ему вон что осмелились сказать в глаза.

— Сегодня ты слишком боек на язык, Макар! — наконец выдавил он из себя. В глазах его заметались недобрые огоньки, но он сдержался. Макар все-таки солдат, ногу потерял на войне, медалями награжден, да и человек нужный. «Но потачку давать тоже нельзя», — решил про себя Гыч Олонь.

— Я тебе, Макарушка, вот что добром скажу: коли не нравится у меня, иди, где лучше платят. Я тебя, дружок, не задерживаю. С богом! И никого не буду задерживать. Не глянется у меня — скатертью дорога!

— В том-то и дело, что некуда нам деваться от этой проклятой жизни! — Макар шагнул вперед и протянул свои обожженные ладони. — Вот они, мозоли наши. Старые от винтовки, а свежие — на тебя работая, получил… Обидно! Ты и девушек безответных заставляешь до упаду работать, а платишь гроши. За это, выходит, воевали мы, что ли?

— Воевал ты, Макар, за веру, царя и отечество! — торжественно сказал Гыч Опонь и поднял палец кверху.

Но Макар махнул рукой:

— Слыхали это! Уши прожужжали…

— Как ты смеешь! — возмущенно воскликнул Гыч Опонь. — Хотя и медали у тебя, а за такие слова, знаешь, что могу с тобой сделать? Неуважение к царю высказываешь…

— Я по-хорошему с тобой, хозяин, а ты грозишься, — спокойно заметил Макар. — Разве нельзя по-хорошему с нами говорить?

— Получил расчет и — с глаз долой! Сказано мною — отрублено! — уже не сдерживая себя, выкрикнул Гыч Опонь. — Освобождай место!

Домна, молча наблюдавшая за ними, рванулась вперед. Еще минуту назад она не решилась бы на этот шаг, но теперь словно какая-то сила толкнула ее стать перед хозяином лицом к лицу:

— Афанасий Петрович, не надо так! Дядя Макар хороший человек, не обижайте его. У него же семья, детишки…

— Ах, и ты тут! — недобро сказал он. — А ну-ка скажи, где целый день болталась? Почему не работала?

— Утром ногу повредила. А так все время работала. Вот девушек спросите, — начала было оправдываться Домна. Но, заметив, с каким недоброжелательством уставился на нее хозяин, замолчала.

Кто-то из девушек заметил несмело: