Хлебушко-батюшка

IV

Дом правления приземист. Квадратные над завалинкой окна. В пазах выцветшая под солнцем рыжеватая глина. Когда-то дом обмазывали снаружи, теперь остались от обмазки одни следы. Узенькая комната — кабинет председателя. Во второй, более просторной, несколько столов. За одним из них у раскрытого шкафа сидела высокая полногрудая девушка, щелкала на счетах. Надежда Сергеевна прошлась по скрипучим половицам, тряхнула повязанной косынкой головой: «Ну и хозяин… По конторе видно». Сунула руки торчком в карманы. Проходя мимо девушки, посмотрела в бумаги. Та, оглянувшись, вежливо проговорила:

— Председатель в поле. Скоро приедет.

Захлопнула счетную книгу, сунула ее в шкаф и вышла на крыльцо вместе с Надеждой Сергеевной.

Ее карие, с золотинками, глаза радостно округлились. Темноватые, с бархатистой теплотцой, зрачки светились с любопытством, вопросительно. Стоя на крыльце, Валюшка спрашивала:

— А где вы раньше работали? В районе? А к нам вас послали или вы сами?

Что ей отвечать? Посадили тут деваху-дуреху. Надежда Сергеевна молча отвернулась, посмотрела вдоль чистенькой улицы. Дома, не в пример конторе, крепче. На ближнем раскрыта крыша, поставлены новые стропила. Возле низенькой хатенки костром лежали бревна, валялась щепа. В стороне за сушильным сараем кучи самана. Ниже, под горой, недостроенный двор темнел глазницами окон.

Стояла, потупясь, глядела. Невеселое место. Вот тут и придется жить. Может, поступила опрометчиво, поторопилась, может, и не надо было переводиться в Озеры, — теперь не перерешишь. Да и нужно ли? Деревня, скука — пусть. Уйти от всего, что было… Надежда Сергеевна покосилась на счетовода — деваха по-прежнему стояла на крыльце, простодушно пялила на нее глаза. Уставилась — как на диво; людей, что ли, здесь не бывает? Подрисованные брови у Надежды Сергеевны стали сердито сходиться к переносице.

Неподалеку на току стучали машины, слышались голоса. А память подсовывала свое: первые, полные радости и страсти, дни. Помнится, глядела тогда на Сукманова, не скрывая счастья: «Да где же ты прежде-то был, милый, расхороший мой?» Удивлялась и потом — его нетерпению, горячности.

Везде в районе только и слышала что о нем. Он относился к этому как-то легко и просто, видно, привык. Ей по душе пришлась эта легкость. И по мысли было то, как смело он брался за всякое дело, был всегда весел, никогда не унывал; казалось, все спорилось в его руках. Она думала: с таким человеком и жить будет легко и весело; все пойдет у них на славу, ее обрадовала та готовность, с которой Ерофей откликнулся на ее внутренний зов…

Надежда Сергеевна резко повернулась к Вале:

— Как пройти на ток?

Заторопилась — скорее к людям, в шум, подальше от дум и воспоминаний.

Дорога к току зажата плетнями. Под ними трава, остатки высунувшихся наружу плетей огурцов и тыкв. Надежда Сергеевна бежала, торопливо семеня. Впереди, в конце улицы, за плетнями засинело небо. Оно открылось внезапно, за поворотом — степь и за ней голубая стынь небосвода. Надежда Сергеевна разжала в карманах руки, зашагала спокойней… Собственно, чего ей печалиться? Случилось то, что должно было случиться. Такие вспышки быстро гаснут. То, что для нее было любовью, превратилось для него в удобную связь.

Надежда Сергеевна вышла из переулка на простор. Цепь низеньких, с приклетками, амбаров. Саманная завозня. В стороне, за складом, расчищенная площадка, крытый навес. Под ним островерхие вороха, возле них машина. Позади, как из раструбов, — желтая пыль. Надежда Сергеевна приостановилась… Может, сама того не зная, ждала, как всякая баба, — вот Ерофей ей скажет: «Брошу все. Уедем. Заживем вместе». А он так ничего и не сказал. Не сбылось и то, о чем открыто говорили в Новониколаевке зимой. Тогдашний первый секретарь прочил Ерофея в райисполком — в председатели. Его самого перевели в соседнюю Берсеневку, а нынешний секретарь, Яков Петрович, только еще присматривается к району и к людям… Надежда Сергеевна горьковато усмехнулась: теперь она сама себе станет пробивать дорогу. Начало прямо-таки героическое: инспектор управления сельского хозяйства пошла агрономом в колхоз. Непонятно, чего больше было в этом неожиданном решении — внезапного и горького желания распрощаться с прежней, до боли опротивевшей жизнью, стремления уйти от себя, от опостылевшей самой себе бабы, или горячей бравады перед кем-то — вот, мол, видали, какая я, — а может, женской уступчивости — с весны искали агронома в Озеры, говорили и с ней, она сначала отказывалась, а теперь вдруг взяла и согласилась. Как ни странно, был в этом согласии и тайный расчет: Озеры недалеко от Ключей — и если у них не все кончено с Ерофеем… Она не договаривала, что тогда будет, — сама не знала, куда повернет ее горячий и влюбчивый нрав.

Впереди верховой не спеша правил конем — гнедой меринок фыркал после пробега, тряс красивой головой; узда тонко позвякивала. В посадке, в наклоне сидевшего верхом человека почудилось что-то знакомое. Он? Ерофей? Узнал, что она здесь, и приехал? Оцепенев, ждала. Из-за дома в глаза било солнце. Верховой подъехал, слез с коня, перекинул через его косившую огненным глазом голову ременные поводья, подошел. У нее отлегло от сердца. Это был здешний председатель Прохор Кленов. А она-то подумала… Как влюбленная девочка. Надежда Сергеевна глубже сунула руки в карманы.

Прохор поздоровался, заговорил:

— Надумали к нам? Доброе дело. Толкового помощника по полеводству у меня нет. Ну что ж, если не возражаете, давайте сразу знакомиться с хозяйством.

Он привязал у завозни коня, повел Надежду Сергеевну к току.

На ток прибежала и Валюшка. Увидела Прохора, ходившего с Надеждой Сергеевной, раскраснелась; задумчивые глаза глупые-глупые, не то от девчоночьего безоблачного счастья, не то еще от чего-то. В последнее время с ней происходит что-то непонятное. Когда это началось.

…Весной ехали вместе в поле. Земля оделась зеленым пухом; в бочажинах блестела вода; на увалах зыбуче плясало марево. Ходок мягко прыгал по тряской дороге. Прохор взглянул на нее и отчего-то смутился; опустил на колени вожжи, и конь пошел шагом. Она почувствовала смущение председателя, и под сердцем у нее стало горячо-горячо. Она тоже поглядела на него и так же опустила глаза. Валюшка ждала, что Прохор заговорит, но он молчал, перебирая в руках вожжи.

— Помнишь Петьку? — спросил Прохор.

— Помню.

Валюшка вспомнила тракториста Петьку, длинноногого, нескладного и шумливого. Зимой он поругался с бригадиром и уехал в город. Но при чем тут Петька? Валюшка думала, что Прохор будет говорить о них. Она подняла глаза и встретила его взгляд, такой ласковый и непривычно горячий, что все в ней ответно зазвенело от счастья.

Но Прохор опять стал говорить о Петьке.

— Глупый он. От себя никуда не уйдешь. Пишет, что тянет его к себе земля. Видит по ночам наши увалы, дома на пригорке.

Сзади дорога петляла под увал; сбоку на взгорке молодо шелестели березы; по сторонам дороги над вспаханными и засеянными полями золотисто поднимался парок. Прохор, ломая в себе какие-то чувства, качнулся, зачем-то отодвинулся от нее, натянул вожжи, остановил коня и повел кругом рукой:

— От этого разве куда-нибудь уйдешь? Где еще так почувствуешь: это твой дом, твоя деревня, твоя земля. Корень твой тут. — Он кивнул на березы: — Могилки и те — твои, там деды, прадеды бог знает до какого колена. Без всего этого человек — сирота. А у нас уходят, махнув рукой, и потом мыкаются по белу свету как неприкаянные.

Прохор говорил и говорил, в его словах были и боль и грусть, но Валюшке казалось, что где-то за этими словами скрывается то, что никак не соберется он выговорить. Ей тоже стало грустно и больно.

— Мне матери жалко, — сказала она.

— Да, матери наши и не в такое горькое время землю свою не оставили.

Он слез с дрожек, обошел вокруг коня, поправляя для чего-то упряжь.

Сел Прохор чуть в стороне и больше за всю дорогу ее не касался. Он точно боялся сделать что-то непоправимое, а Валюшка ждала чего-то — того, что так и не было сказано.

С ними и потом бывало: сидят они в конторе одни. Он думает, Валюшка щелкает на счетах костяшками, считает. В голове — думки и цифры; все мешается; на минуту она притихнет, чтобы схлынул сумбур мыслей и цифр, не глядя, почувствует, как он смотрит на нее, но едва успеет поднять взгляд — Прохор уже, сопя, уминает в пальцах папиросу, будто и не глядел. Ей и радостно, и смешно, и больно отчего-то.

Сегодня все счетные работники на току. Одну Валюшку, председателеву любимицу, они по уговору между собой оставили в конторе. Главный бухгалтер, Анна Ивановна, полная, с грузными, почти мужскими плечами женщина, завидев ее, округлила в черных поддужьях ресниц хитроватые глаза.

— Валюшка! Ты здесь? — удивилась; усики на ее полной губе насмешливо дрогнули. — Чего прибежала?

— Я, теть Ань…

— Да вижу уж, вижу, — перебила ее Анна Ивановна и покосилась на председателя.

— Я, теть Ань, сменить тебя пришла. — Валюшка выговорила и поглядела на него же.

— Ладно, становись на мое место, — отошла от веялки многодетная учетчица Полина Астахова и пообещала: — Проведаю ребят и в конторе посижу.

— Спасибочко, теть Поль, — Валюшка благодарно вскинула пушистые ресницы, и на Астахову глянули такие счастливые глаза, что и она улыбнулась широко и понимающе.

— Дурит девка, — бормотнула она, уходя. — Да ведь когда и подурить, как не в молодости. Весь свет для нее сейчас в ём. А он и не замечает. Неужели Ксюха как его стреножила, так и до се не отпускает?

У веялки Валюшка долго не проработала. Отгребая зерно, глядела мимо, и деревянная лопата скребла пустоту. У Анны Ивановны опять заходили в веселой дрожи усики.

Председатель уехал с агрономшей в поле. Валюшка встала, слонялась у сортировки, не находя себе места. Анна Ивановна отобрала у нее лопату.

С первой же машиной Валюшка уехала в поле, к комбайнам. Разравнивая в кузове ногами зерно, почувствовала, как в груди что-то кольнуло: Прохор и Надежда Сергеевна шли вдвоем по стерне, вместе нагибались и о чем-то весело говорили.

Вечером Валюшка сидела на крыльце. Положив голову на колени, глядела на тихий закат. Небо за Актуем горело ровно и бездымно. Сиреневые тени тянулись через луг, пропадали за кустами. Много раз виденное приволье. Глядела прежде, ничего этого не замечая, а нынче отчего-то грусть-тоской зажглось все внутри. Мимо прошагала из пригона мать. Валюшка поглядела ей вслед. В пригоне, шумно вздыхая, укладывалась на ночь корова. На фоне высветленного неба промелькнули ласточки. Валюшка смотрела очарованно, чувствуя, что у нее словно открылось какое-то глубинное зрение.