Хлебушко-батюшка

Устраивалась удобнее, переставляя стул, придвинула счеты. Но считать не считала, только перекладывала с места на место бумаги. Мысли сбивчиво прыгали. Так вот как? Надежда Сергеевна на ток — с ним, в район — с ним. Да, у них — любовь… В окно ворвался ветер, бумажки поползли по столу. Она потянулась за ними, руки у нее била крупная дрожь.

Что делать? Что делать? Валюшка готова была заплакать. Ходить с ним всюду? Пусть все видят. Пусть он узнает. Сказать ему, что измучилась, что больше так не может? Валюшка поджала губы и вдруг с ненавистью подумала о нем. Неужели он слепой? Неужели не видит — от него вся боль?

Когда все стали расходиться, Валя уткнулась в кассовую книгу, ни на кого не смотрела. Чувствовала, как мимо прошла Надежда Сергеевна, — походка плавная, не прошла, а проплыла, легко неся свое складное тело. Прохор на минуту задержался, закуривая, улыбнулся:

— Ну, как, Валюша, не скушно тут с цифирью? Приходи сегодня на ток, поработаем.

Он подошел ближе. Валя подняла отяжелевшую голову; пересиливая себя, разжала губы, в уголках рта поползла улыбка:

— Приду.

Прохор весь вечер метался как угорелый: не хватало то того, то другого — тары, ведер, лопат. В начале ночной упряжки вышел из строя трактор, крутивший ВИМ. Тракторист, молоденький парнишка, покопался, покопался в моторе, растерянно посмотрел на председателя: «Ничего не получается». Прохор сам встал у трактора, крутнул заводную ручку, полез к карбюратору. Проверив карбюратор, выкручивал свечи, очищал от нагара электроды. Вздыхал: вот всегда так, поспешишь — выходит эта спешка боком.

По всему току стучали сортировки, шумели ветродуи. Над покатой крышей горели звезды. За ворохами каменно застыли тени. Свет висевших на столбах фонарей падал рассеянно на припудренные пылью лица. Там, где, фырча, подъезжали машины, было оживленней. Трактор заработал неожиданно — в многоголосый гул тока твердо ворвался его рокоток. Прохор вскочил на сиденье, погазовал, выжав педаль, отпускал ее тихонько — огромный шкив, задрожав, с усилием тронулся, захлопали решета, закрутились триеры. Слез, вытер ветошью руки, отошел в сторону и сел на снятую с передка грабарку.

Снизу, из-под увала, тянуло холодком. Согнувшись — руки ухватились за края грабарки, сапоги носками едва касались земли, — глядел. Там, на току, сгибались-разгибались в поклонах бабы. Выплыло лицо Валюшки. Он узнал ее издали: белый платок повязан по-бабьи, в руках ведро. С того самого утра, когда поговорил со Степанидой, весь извелся, но это было внутри, а внешне — был спокоен и даже шутил. Он заметно сдал и стал худеть. С утра уезжал к комбайнам, глядел, как поднимают зябь, шутил с бабами на току, и часто рядом с ним оказывалась Надежда Сергеевна. Прохор не понимал, чего она хочет, чего добивается, не задумывался над этим, но ему в ее присутствии было спокойней — он не думал о Валюшке, и это сблизило его с агрономшей.

Валя увидела его, глянула сердито, с грохотом подхватила ведро, отвернулась, ведро пошло летать в ее руках от вороха к сортировке.

— Валюшка, да погоди ты. Вот дурная. Забила сортировку, сыплешь мимо. — Баба в пыльном платке вышла из-за машины, прибавила сыпь, поглядела устало. — Ночь велика, намахаешься.

Прохор усмехнулся: «Вот дурная». Он поднялся и прошел туда, где нагружали машины. Машинально следил за погрузкой. В кузов с наращенными бортами сыпалось зерно. От навеса к полуторке бегали мужики. На спинах чушками белели кули. Мужики, покряхтывая, брали их с весов, подбежав к машине, ставили торцом на край кузова. Там кули подхватывали, волоком тащили к кабине, приваливали тесно, в ряд. Прохор подошел к мужикам. А ну, еще подналяжем! Ну-ка, вот этот куль — самый тяжелый. Раз-два, взяли! Он подхватил куль, согнувшись пополам, понес. От натуги жилы на лбу вздулись, кровь со звоном бросилась в голову, стало трудно дышать. Второй куль показался легче. Прохор грузил вместе со всеми — лицо в поту, под мышками мокро, на спине пыль. В течение ночи несколько раз подходила Надежда Сергеевна, посмеивалась:

— Вы так всех загоняете.

— Ничего, — он останавливался на минуту, закуривал.

Агрономша смотрела на него прозрачными глазами. Он затягивался сильнее, бросал папироску, шел к кулям. К утру устал до чертиков.

Когда стало синеть в воздухе, снова подошла Надежда Сергеевна. Бабы отряхивались, взяв ведра, уходили. Было тихо. Небо заволокло дымкой. Над дальним увалом едва намечалась заря. Надежда Сергеевна встала близко, сняв платок, повязывалась по-домашнему. Коротко взглянула на председателя:

— Пойдемте.

Как ни в чем не бывало, шагала с ним рядом. У него все-таки хватило духу — оглянулся: где Валюшка? В густой толчее баб не увидел ее, встревожился. Лишь потом разглядел: она улепетывала впереди. Шагал рядом с агрономшей, молча дымил, рассеянно скользя взглядом поверх гребнистых кровель. Не сразу заметили, что взяли в сторону. Трава была прохладна. Где-то неподалеку слышался тихий шум воды. Возле низкого ската у Актуя Надежда Сергеевна остановилась.

— Посидим, отдохнем? Утро-то какое хорошее…

Она глядела на дымный, туманный восход. Там сквозь серую пелену розовело небо. За пустыми полями виднелись темные стога. От Актуя тянуло сыростью. Надежда Сергеевна зябко повела плечом.

— Сыровато.

— Ничего, солнце выглянет, все высушит, — Прохор смущенно примял в траве папироску, устало улыбаясь, кивнул в сторону тока: — А нынче ночью здорово мы штурманули. Махнули все подчистую. Будем ждать теперь с поля. Вы сегодня туда загляните.

— Угу-м, — Надежда Сергеевна, не поднимая головы, кивнула.

— А я схожу на ферму, — он слабо улыбнулся. — Давненько не бывал там.

Прохор встал, постоял, будто считая неудобным вот так уйти. Не оглядываясь, тронулся; возле плетня, сворачивая в переулок, порылся в карманах, вытащил папиросы и спички, долго закуривал. Из-за склоненной головы вырвался сизый дымок, растаял в воздухе… Надежда Сергеевна отвернулась, глянула вниз — там в тихой заводи блестела вода, в нее холодно смотрелось небо с белым облачком в глубине.

Встала, побрела по тропинке. Из-за низко спустившегося облачка брызнуло солнце. На ближнем увале черно заблестела земля. За плетнями на влажной увядшей траве матово светились паутинки. Бабы, позавтракав, опять шли на ток, перешучивались, словно и не работали ночью. Надежда Сергеевна позавтракала и тоже отправилась на ток. У края навеса бабы разгружали машину с зерном. Шофер стоял на подножке. Надежда Сергеевна подошла, спросила:

— Идут комбайны?

— Стоят. Сыро еще.

— А зерно?

— Остатки вчерашнего.

— Я с вами.

Шофер открыл дверцу с другой стороны.

— Залазьте.

Надежда Сергеевна объехала комбайны. У двух приезжих комбайнеров с Кубани задержалась. Обратно шла по жнивью пешком. У межи остановилась, сорвала несжатый колосок, размяла. Подняв глаза, увидела на дороге «газик». Кто бы это? Разве начальство какое? По меже к ней шел Сукманов. От неожиданности она отступила на шаг. Все в ней замерло. Ерофей оглянулся по сторонам и подошел к ней, покорный и виноватый.