Хлебушко-батюшка

Все случилось так неожиданно — и эта встреча на дороге, и разговор с Рюхиным, разговор, который так ничего и не решил, и это внезапное приглашение садиться в коляску, Егор не успел толком сообразить, что будет дальше, сел, и они покатили по неровной дороге. Тряска мешала думать, а надо было не только думать, но и решать, как быть.

Впереди показался вагончик. Рюхин подрулил к нему, колеса мягко прошуршали по траве, и все, что било Егору в уши — и резкие выхлопы отработанного газа, и сильный ветер, и шлепанье брезента по коляске, — все разом смолкло. Егор сидел, оглушенный тишиной, и щурил глаза от яркого солнца. Все-таки он приметил, как пусто и неуютно стало у вагончика — ни тележки, ни коня, ни бочек; там, где был котел и таганок, все разорено, осталась на кострище одна зола.

— Ну вот и приехали, — сказал Рюхин, потирая пальцами покрасневшие от ветра веки. — Цепляй вагончик и тащи за Лосиную балку.

Агроном говорил так, будто все было уже решено. Для него так оно и было. Для Егора же только пробил час решения; он понял, что по привычке обдумывать все не спеша он оттягивал его, дольше оттягивать не осталось времени, надо было все сказать Рюхину, и он проговорил, хотя и не с такой твердостью, как хотелось бы:

— Вагончик я отвезу, а пахать там отказываюсь.

— Что-что-что? — Рюхин встопорщил жидкие брови.

— Пахать там не стану, — тверже сказал Егор, и оттого, что выговорил это, ему стало легче; все, что давило его с утра, отхлынуло; он выпрямился и строго поглядел на агронома.

— Прогулял полдня и еще отказываешься от работы? — повысил голос Рюхин. — Да за прогул и отказ выполнять заданье знаешь что бывает?

Он, не включая зажигания, повернул рукоятку газа, крутнул ногой стартер; мотор не заводился; Рюхин наконец догадался, нажал на ключ; «Харлей» взревел, Рюхин вскочил на него и круто, на полном газу вырулил к дороге.

Егор сел на ступеньку вагончика, достал папиросу, закурил. Согнанный дымом, откуда-то поднялся комар и, тоненько затрубив, покрутился возле уха, полетел. Сначала Егор глотал дым часто и жадно, папиросу держал нетвердо, но с каждым разом затяжки становились ровней; наконец он вздохнул глубоко и поднялся.

«Зачем все это Рюхину? — думал Егор, подходя к трактору. — Почему он так старается?» Ему теперь казалось, что Рюхин и сам знает: от распашки полей за Лосиной балкой толку не будет, а отступать некуда — слово дал перед всем районом, и оттого злобствует и того, кто говорит ему правду, принимает как врага. В прошлом году он первым поддержал директора, когда тот предложил начать сенокос на неделю раньше, хотя все кругом, и Рюхин в том числе, накануне говорили, что трава не набрала силы, а план надо выполнять не в гектарах, а в тоннах. А еще раньше, весной, как только пришла из района бумага, Рюхин громче всех кричал, что бригада год-два обойдется без чистых паров, хотя знал, что обойтись без них в хозяйстве нет никакой возможности.

Вспомнив все это, Егор покачал головой. Заведя трактор, подогнал его к вагончику, прицепил вагончик, закурил снова и опять думал о Рюхине. Ему даже жаль его стало: «Вот ведь — вляпался по молодости и не выберется никак». Выплюнув недокуренную папиросу, Егор взобрался в кабину. Через полчаса он был уже далеко в степи.

Дорога шла прямо; трактор гудел ровно, траки, спускаясь с колеса в пыль, негромко повизгивали; немазаные колеса вагончика скрипели. Справа тянулся увал, он то подходил впритык к дороге, то убегал от нее, выгибаясь полукругом, и там, где выгибался, блестели то озерко, то ручей, и возле них зеленели кусты, а за кустами уходили вглубь скрытые зеленые балочки.

Лосиная балка, широкая и зеленая, открылась сначала одним боком, крутым и обрывистым; внизу у самой воды густо росла смородина, чуть дальше стояла черемуха; трава взбиралась почти до самого верха, но обрывистая кромка желтела песком и глиной, сверху из чернозема на глину спускались корни: земля осыпалась, и корни свисали, как спутанный мох, и жарились на солнцепеке. Чем ближе Егор подъезжал, тем балка открывалась шире. Никто не знал, отчего ее звали Лосиной; лоси бывали тут разве что в незапамятные времена, когда вдалеке за рекой шумел дремучий бор; теперь не было ни бора, ни лосей, и от лесистой балки осталась одна теклина, по которой весной сбегала вниз с полей вода.

Сразу за балкой увал повернул к дороге и стал ниже, словно пригибаясь и позволяя ей вскочить и оседлать себя. И дорога, взбежав на увал, как будто приостановилась на мгновение, пораженная открывшимся простором, огляделась и уже тогда побежала дальше и через поля, и через луг, и через кусты, облепившие заболоченную низину.

На полях не было привычного оживления. Пахал один Венька — Егор узнал его трактор по трубе. Пашкин трактор добрался до середины поля и, видать, заглох. Подняв капот, Пашка копался в моторе. Еще два трактора стояли у дороги на меже; трактористы сидели на корточках и покуривали. Егор подтащил вагончик к меже, заглушил мотор.

— Загораем? — сойдя, хрипло спросил он.

— Подвозчика ждем, — неохотно откликнулся тот, что постарше, повернув к Егору скуластое, заросшее щетиной лицо.

Оглянулся и второй тракторист — голова у него была большая, а плечи узкие и покатые, лицо круглое и плоское, и на нем едва виден был приплюснутый нос. Этот потянулся всем телом, засмеялся без причины и сказал:

— Ломанем мы тут.

— Погоди радоваться-то, — хмуро оборвал его старший.

— А че? Земля легкая, гоны длинные. Ломанем, Никитич! — парень хохотнул опять придурковато и покрутил белесой, выгоревшей на солнце головой.

— То-то и есть, что легкая. Ежли по-хозяйски, то ее и пахать бы не след.

Егор отцепил вагончик, постоял; подумав, достал из-за двери деревянные чурки, подложил под колеса. Приехал подвозчик. С ним Устинья. Не оглядываясь, Егор слышал, как трактористы заправляли машины; потом Никитич, гремя ведром, прошел мимо него к балке за водой, спустился по сухой, протоптанной в траве тропинке; где-то внизу на самом дне балки взбулькнула вода; немного погодя показалась его клетчатая кепка, вылез и весь он сам, поставил на траву ведро, отряхнув от земли руки, сказал:

— Говорят, когда-то приходили сюда лоси.

Егор промолчал. Никитич продолжал:

— Стояли тут за рекой леса. Я мальчонкой был, помню, бегали мы туда. Росли там березы, ели, лиственницы. Ленточный бор шел по-вдоль Актуя. Рубить его начали давно, а в войну смахнули остатки. А какие луга тут были! Помнишь?

— Помню, — сказал Егор.

Его окликнул подвозчик и, когда Егор подошел к нему, проговорил:

— Рюхин сказал, чтобы шел ты в Лебяжье. Он отстраняет тебя от работы.

— За что это он тебя? — спросил Никитич.

— Значит, есть за что, — сказал Егор и пояснил: — Я отказался пахать эти поля.

Устинья крикнула из вагончика:

— Не уходи, Егор! Ишь какой смелый нашелся: «Отстраняю от работы»… Не на таковского напал!

— Пойду, — хмуро сказал Егор. — Мне тут делать нечего.

Никитич только головой вертел — глядел то на Егора, то на подвозчика, то на Устинью, то на Пашку с Венькой, которые подошли и стояли молча. Пашка вслед за Устиньей негромко повторил:

— Погоди, дядя Егор. Надо же разобраться.

— Да чего тут разбираться? — сказал Венька. — Дело ясное. Наряд есть — знай паши.

— Верно, кореш, — хлопнул его по плечу белесый парень. — Пошли.

Они вместе, как в строю, повернулись и пошли к своим тракторам.

Белесый оглянулся, весело скаля зубы, а Венька выругался беззлобно, по привычке, и ускорил шаг. Последнее, что увидел Егор уходя: Никитич и Пашка, стоявшие у вагончика. Никитич покусывал губы. А Пашка задумчиво ковырял пальцем в носу. Уже с дороги Егор услышал, как взревел вдалеке трактор Веньки; через минуту завелся трактор на меже — он пошел сразу, подминая с треском будылья бурьяна. Подойдя к спуску с увала, Егор полуобернулся — трактора Никитича и Пашки стояли.