Хлебушко-батюшка

XII

Машина продиралась сквозь грязь по узкой дороге. Всю ночь лил дождь, дорога разбухла; было сыро, ветрено и холодно. Возле Озер облачность изредилась, но ненадолго.

Впереди, рядом с шофером, сидел Корзунков. Василий Павлович притулился сзади. По сторонам тянулись обкошенные обочины, пустые луга, мокрая стерня. Возле темнеющего рябью Актуя шофер остановил машину, спустился по берегу с ведерком. Василий Павлович вылез размять затекшие ноги. Корзунков остался в машине. Над радиатором вился парок. Пахло нагретым бензином. Василий Павлович встал грудью к ветру — в лицо пахнуло свежестью, терпким запахом увядших трав, пресным холодком вспаханной земли.

— Дождь-то льет… — Он повернулся к Корзункову, заговорил о том, что наболело на душе: — Яков Петрович, пожестче бы надо. Кое-кого на бюро для острастки. А то ведь и хлеб не уберем, и обязательство не выполним.

Корзунков внешне был спокоен. «Ничем не прошибешь его, чертушку», — подумал Василий Павлович.

— Почему не выполним?

— У Сукманова и у того задержки. Подбодрить бы людей — всыпать кое-кому. Зашевелились бы.

— Ну, всыпать мы всегда успеем. План-то почти все колхозы выполнили.

Василий Павлович обиженно поджал губы.

Шофер налил в радиатор воды, сел на свое место, подождал, пока начальник управления, кряхтя, забрался в задок.

Озеры встретили мокрыми домами и пустынными улицами. Клепова в конторе не было. Поехали в поле. Возле сворота к скотным дворам Василий Павлович тронул шофера за плечо. «Газик» застопорил на всем ходу. С увала спускались грузовики, в кузовах выше кабины прижата байстрыками солома.

— Чьи вы? Откуда?

— Колхозные.

— Почему не на отвозке зерна?

— На току перемежка, — один из шоферов высунул из кабины суховатое, тронутое оспинками лицо, улыбнулся. — Выпал свободный часок. А тут прибегли с ферм: подвезите соломы, крыши крыть нечем. Ну мы — отчего же не подвезти? Дело нужное, зима скоро.

Вечно у Кленова увертки: опять не все машины возят зерно. Зима, конечно, не далеко, но могли бы и обождать немного. Махнул шоферам — валяйте, поглядел на Корзункова, ища поддержки.

— Вот, видал как?

— Что ж, на его месте и я бы поступил так, — сказал секретарь.

Озеры скрылись за поворотом. Василий Павлович положил руку на дверцу кабины. Дорога тянулась нескончаемо, под увалами в отдалении мелькали заимки. Василий Павлович шевельнулся. Рука скользнула, снял ее с дверцы, полез за папиросами. На ходу, наклонив голову, прикурил; теплый дымок ударил в нос. Раздувал ноздри, затягивался — кровь отлила от лица, в груди помягчело.

Свернули на проселок. Он весь зарос травой — две разбитые колесами колеи. Луга, болотце, кочкарник. Все чаще на проселке попадались непроезжие места. Василий Павлович выглянул: вдалеке на увале ходила под ветром пшеница. Давненько не бывал в этих местах. Шумя с натугой, отплевываясь бензиновым дымком, «газик» взобрался по неезженой дороге на увал, задохнувшись, остановился. Первым из машины вышел Корзунков. Василий Павлович открыл дверцу и чуть не охнул — в груди резанула боль. Посидел, осторожно слез. Как будто ничего… Пошел смелее.

Поле было большое. Тяжелые литые волны катились, начинаясь от края, и убегали вдаль по увалу.

— Хороша пшеница, — Корзунков погладил ладонью колосья. — Чья это?

— Кленова.

— Вот с ним надо нам по душам потолковать. Он может дать хлеб. А на твоего Сукманова надежды у меня мало. Колхозники пишут: если сдать все, что он наобещал, Ключи совсем останутся без хлеба.

— В этом надо разобраться.

— Разберемся.

Василий Павлович пошел обратно к машине. Ветер дунул ему в лицо, забрызгал дождем. Щеки стали мокрыми. Ссутулившись, он брел по травянистой кромке. На сердце опять стало тяжело.

Кленова они увидели издали — тот стоял на краю поля, ветер развевал полы дождевика. Сразу за травянистой межой начиналась зябь — узкая ленточка свежей пахоты. Трактор прошел тут недавно, земля пахла тонко и пряно, от нее наносило пресным запахом вывороченных корневищ; с дальнего, невидимого в ложке края доносился рокоток. В стороне у дороги гнедой конь щипал траву. Кленов нагнулся, сунул пальцы в прохладную мякоть земли, взял комочек — был он черный, пухлый, рыхловатый, — размял. Услыша пофыркивание «газика», поднялся. Отряхнув с ладони крошки земли, ждал, вглядываясь. Василий Павлович вылез, молча кивнул на приветствие, обвел внимательным взглядом пахоту.

— Ранняя зябь? — не то спросил, не то сказал утвердительно. И увереннее: — Это хорошо. Только начали?

— Второе поле. Первое кончили вчера.

— Сколько тракторов на ходу?

— Все до единого.

— Сколько на отвозке зерна?

— Василий Павлович… ни одного.

— Та-ак. — Василий Павлович задышал прерывисто, с надсадцей; ноздри у него раздулись; он оглянулся на Корзункова: вот видал, мол. — Машины возят солому. Трактора пашут зябь. А зерно лежит на току. Ну, как нам с тобой говорить? — выдохнул он хриповатым, с печалинкой голосом.

Во рту было горько. Ему казалось, что самоуправство Кленова — тот предел, та крайняя черта, до которой может дойти его терпение; он забыл и о зяби, забыл и о ремонте скотных дворов — обо всем том хорошем, что раньше и лучше других делал Кленов; этот Кленов никак не хотел считаться с тем главным, что занимало сейчас район, — со сдачей хлеба, и он в эту минуту слепо ненавидел его.

— Погоди, Василий Павлович, — остановил его Корзунков.

Кленов поднял голову.

— Как со мной говорить? А вот как. Давайте сядем вот хотя бы… — он обвел взглядом местность, ничего не нашел подходящего, — вот хотя бы тут, в вашей машине. И потолкуем. Идемте, идемте.

Корзунков шагнул за ним. Василий Павлович приоткрыл от неожиданности рот. Все трое подошли к машине и прислонились, не садясь.

— Давно мне хотелось потолковать с вами.

— Ну, так о чем же? — спросил Василий Павлович. — Давай выкладывай.

Он скосил на Кленова сердитые глаза.

— Живете вы одним делом — хлебозаготовками.

— А ты поставь себя в наше положение.

— Ставил.

— Ну и как?

— Незавидное у вас положение.

— Ты хочешь сказать, что за хлебозаготовками мы не видим ничего? Ошибаешься.

— Скажите, каким вам представляется будущее района?

Василий Павлович хмыкнул.

— Каким, каким… Будущее района — в специализации. Направление — зерно, молоко, мясо, на отгонных пастбищах — шерсть.

— А в нашем хозяйстве?

— Как будет развиваться ваш колхоз — скажешь ты. — Василий Павлович рассердился: — К чему ты это?

— А к тому, — сказал Кленов, — что не получится у нас так гладко, как вы говорите. Сдадим мы хлеб сверх плана, а что останется на фураж? Погорит, как пить дать, наша специализация.

— Почему же? — вступил в разговор Корзунков. — С концентратами мы вам поможем.

— Поможете? Ей-богу? — обрадованно вскинулся Кленов.

— Я обещаю.

— Ну, если будут концентраты, то мы живем.

— Но и вы должны помочь району.

— Чем же? — насторожился Кленов.

— Еще раз прикиньте, подсчитайте, сколько вы можете сдать хлеба. Это очень важно, Кленов. Когда вы думаете собрать правленье?

— Вечерком соберем.

— Мы подъедем с Василием Павловичем.

В машине Василий Павлович сказал недовольно:

— Зря ты с ним так. Ничего они не решат, а если и решат, то не так, как надо.

Возле амбаров пусто. На улице под плетнями нахохлились на непогодь куры. За плетнями догнивала прожухлая, без единой зеленинки картофельная ботва. Ерофей шел ссутулившись — плечи опущены, руки в карманах, взгляд из-под нависших бровей туманен. Закрой глаза, и вот она, во гневе, Надежда Сергеевна…

Контора. Шаги тяжело проскрипели по сенкам. Ввалился в кабинет, не снимая дождевика, сел. За окошком наливались чернотой тучи. Кругом — ни души. С улицы позвали:

— Ерофей…

Он выглянул в открытое окошко. На коне, вровень с подоконником, бригадир.

— Начали жать на Колывани пшеницу.

— Много скосили?

— Самую малость. Была плешь, как желтая заплатка. Смахнули. Сыровато зернцо.

— Выбирайте участки. — Ерофей поднял голову и со злостью: — Я за вас делать буду? Не знаете? Не учены? Ждать больше нечего, убирать надо.

Отошел от окна. Вот и еще мука: незаметно уходит с тока зерно, тают вороха. Осталась одна Колывань… Съездить, сказать Василию Павловичу: ошибся, простите великодушно. Выслушает, посмотрит молча, отвернется. И тогда — пропал. За стеной в тон его мыслям уныло барабанил дождь. Подоконник был мокр. По улице с тока шли бабы — обедать. Пока никого там нет, надо сходить туда.

На току пустынно. Два вороха накрыты брезентами, под навесом в углу семена. Ворох возле веялок. Заведующий током вышел из-за наветренной стены с метлой в руках. Поставил метлу в угол, нерешительно приблизился.

— Приходили машины?

— Приходили.

Он нахлобучил фуражку, пошел в гараж за машиной — решил еще раз проехать по полям и полевым токам.

Возле дальней заимки остановился. Ходил по заброшенному току, носком сапога разгребал мякину, крутил головой: зерно. «Не провеяли, оставили». На обратном пути повстречал забуксовавший «газик». «Кого это занесла сюда нелегкая?» Открылась дверца. Человек в брезентовом плаще вышел на дорогу, за ним — другой. Василий Павлович и Корзунков? Вот так встреча… Ерофей, нагнув голову, вглядывался в их лица. Жар хлынул ему в голову. Подъехал ближе, соскочил проворно в грязь.

— А ну-ка, давайте!

Втроем поднажали на машину, вывели ее на чистое место.

Они объехали поля. Колывань встретила их безмолвием. Дождь и ветер наделали бед. Пшеница была смята. Посреди нее на возвышении одиноко маячил комбайн. Узенький влажный прокос, соломенная стена разметана кругами, колосья пригнулись к земле. Ссутулившись, Ерофей вел Корзункова и Василия Павловича по прокосу. Сырая стерня шуршала глухо, сапоги вязли. Ерофей нагнулся, сорвал набухший колос. Не дошло зерно…

— Это все, что у вас осталось?

Корзунков глядел на него пронзительно.

— Да, все тут.

— Не густо.

Он отвернулся и пошел к своей машине.

…На другой день утром, едва Ерофей ступил на крыльцо конторы, прибежал заведующий током Петрован Бахтин, доложил:

— Машины пришли.

«За хлебом…»

Вдоль улицы порывами дул ветер. Потемнело. Высокая лохматая туча надвинулась на Ключи, выжидающе повисла. Ерофей стоял, не зная, что сказать заведующему током.

Когда ободняло, позвонили из управления и, узнав, что машины не загружены, попросили отправить их в Озеры.