Хлебушко-батюшка

Над сухой землей летали паутинки. На обочинах, пропыленные, стлались подорожники; сухо дыбились бурьяны. Сбоку желтела низкая стерня. Навстречу пробежала машина, проскрипела бричка.

Прямо от дороги на пологий склон увала взбегали гребни свежей пахоты. Трактор пыхтел изо всех сил, выбираясь из ложбины. Четкие выхлопы все реже. Вот-вот они оборвутся и вся махина осядет назад. Но выхлопы не оборвались. Медленно, неуклюже машина взобралась на горку, перевалила. Мотор заработал ровнее, за лемехами, вздуваясь, подымалась земля, навалом оседала набок.

Надежда Сергеевна сошла с дрожек, глянула на серую лязгавшую громадину, на черное — в кабине — лицо тракториста, присела на корточки, запустила руку в мягкую влажную землю. Вывороченные корневища пахли пресной сыростью.

— Глубина нормальная, — сказала, не глядя на Кленова.

Она словно прятала в себе что-то, пыталась уйти от каких-то мыслей и не могла. Мысли эти были о Ерофее и — впервые — не в его пользу. Оттого и смущалась, оттого и прятала их где-то глубоко в себе.

Кленов ждал ее на дрожках, а Надежде Сергеевне так хотелось побыть одной. Взглядом из-под бровей она скользнула по клеверищу. Неподалеку стояли стога и зароды. С бурьянистой межи дунувший ветерок пригнал перекати-поле. За гонами, за клеверищем пустые поля. Воздух прозрачен, видно далеко… Что-то не так в ее жизни. Чего-то она упустила, недоглядела. Хотелось не то плакать, не то сесть тут на взгорке и сидеть, обхватив колени руками, глядя прямо перед собой на изломанную линию горизонта. Надежда Сергеевна оглянулась на поджидавшего ее председателя, вернулась к дрожкам.

Отправились дальше. Ветер поднял на дороге столбик пыли, покрутил, понес и опустил его над полем. С запада поплыли облака, день нахмурился — вдалеке на оставшемся позади озере потемнела вода. Шурша, запокачивалась полынь. По светлому жнивью побежали тени.

На самом увале — толока, неудобная земля. Прохор спрыгнул с дрожек, напрямик через бурьяны шагнул на голую, точно вытоптанную плешь, где клочкасто, как редкие волосы на облысевшей макушке, росли полынок и жабрей. Походил, глядя на потрескавшуюся от жары корку. Сапоги запылило. Голенища обстрекала полынь.

— Что будем делать с этой землей, агроном?

— Залужать ее надо.

— А как посмотрит на это управление? — Прохор впервые после встречи с Василием Павловичем улыбнулся.

— При чем тут управление?

— Они считают: это наша целина.

— Но хозяева-то мы или не мы?

— Я вижу, ты со мной согласна. — С лица его так и не сходила улыбка. — Будем отстаивать свое. Будем вместе убеждать Василия Павловича.

— А если не убедим? — засомневалась она.

— Пойдем в райком. Пойдешь вместе со мной?

— А чего мне терять? — Надежда Сергеевна приоткрыла губы; верхняя у нее была немного коротковата и золотилась светлым пушком.

Она не сводила с него своих огнистых глаз. Боль в сердце утихла, и за это Надежда Сергеевна была благодарна ему.