Жалкая

Я выныриваю из своих мыслей, осознавая, что мои пальцы впиваются в её задницу, и я отступаю назад, отпуская её, как будто она подожгла меня, прежде чем посмотреть вниз, где на дереве образовалась небольшая красная лужица.

Господи, что, черт возьми, со мной не так?

Из уст Эвелин вырывается громкий вздох, а затем она снова тянет меня за руку к дивану и толкает меня на него, как тряпичную куклу. Она садится рядом со мной, перетаскивая мою кровоточащую руку к себе на колени. Затем берет аптечку и приступает к работе, заливая рану перекисью водорода.

Жжение проникает сквозь мою кожу и заставляет меня шипеть.

— Ау. Блять.

— Упс, — она смотрит на меня расширенными глазами. — Больно?

Становится тихо, когда она достает антисептик и марлю, очищая рану и промакивая её, ее глаза сфокусированы на поставленной задаче.

Мой желудок сжимается, и я пользуюсь моментом, чтобы посмотреть на неё, действительно посмотреть на неё, снова задаваясь вопросом, что она здесь делает и как она относится к профессии, выбранной её семьей. Печаль проносится в моей груди, когда я думаю обо всем, чем она могла бы стать.

Может быть, ещё не слишком поздно. Может быть, я смогу вытащить её.

— Почему ты солгал мне о своём имени? — спрашивает она, не поднимая глаз от места, где она перевязывает рану.

Моя грудь вздымается.

— По той же причине, по которой ты не назвала мне своё.

Она шумно сглатывает и смотрит на меня сквозь ресницы, её глаза быстро двигаются туда-сюда, как будто она пытается заглянуть за фасад и вытащить мою душу. Её губы раздвигаются, и мой пресс напрягается, воздух становится густым и заполняет пространство между нами, пока не возникает ощущение, что я могу разорваться пополам.

Её лицо в паре сантиметров от моего, и когда она выдыхает, я вдыхаю, пытаясь, черт возьми, вспомнить, что она — враг. Что я здесь, чтобы уничтожить её и всех, кто ей дорог.

Что всё это не по-настоящему.

Это не может быть чем-то настоящим.

Внезапно дверь распахивается и ударяется о стену, заставляя нас обоих отпрыгнуть друг от друга. Входит Лиам, направляется прямо к нам и тычет своим толстым пальцем мне в лицо.

— Еще раз так облажаешься, и я всажу тебе пулю в твой гребаный рот. Ты меня понял?

Брови Эвелин вскидываются, и она встает, перемещаясь через всю комнату, чтобы сесть за стол.

Я прислоняюсь спиной к подушкам дивана.

— Напомни мне, когда я начала работать на тебя, Лиам?

Его щеки краснеют, тело напрягается, руки сжимаются в кулаки, словно он собирается ударить меня. У чувака точно проблемы с гневом.

— Когда вы двое закончите меряться членами, не постесняйтесь рассказать мне, что происходит, — перебивает Эвелин.

Он поворачивается к ней лицом, пряди его рыжих волос падают на лоб.

— Не беспокойся о том, что делают большие мальчики, милая. Просто сиди здесь, выгляди красиво и считай цифры, как просит твой папочка.

Значит, она занимается бухгалтерией. Дерьмо.

То, что он назвал её милой, жжет мне нутро, потому что называть её так — это мой способ вывести её из себя, а не его. Каждый раз, когда я говорю это, мой член дергается от гневного румянца, который окрашивает её кожу. Когда ласкательное слово слетает с его губ, мне хочется встать и ткнуть его лицом в стекло, как я сделал это с Тони несколько минут назад.

Лицо Эвелин меняется в одно мгновение. Она наклоняет голову набок и улыбается.

— Что ещё раз?

— Почему бы тебе не дать нам минутку? — продолжает Лиам.

Очевидно, Лиам не заметил изменения.

Эвелин кладет свои изящные руки на большой стол из красного дерева, опускает голову и качает ею вперед-назад, закрывая глаза и произнося слова, похожие на цифры.

— Ну же, Эви. Тебе не нужно все это слушать, — пытается он снова, на этот раз подмигивая ей. — Я знаю, что тебе нравится играть в босса, когда Шкипа нет рядом, но дела мужчин, ладно?

Её глаза распахиваются и становятся острыми, как лезвие, когда она берет пару конвертов с угла стола и серебряный нож для писем, а затем идет к двери.

— Конечно, виновата.

Мои брови поднимаются, удивленные тем, что она так быстро увяла, но я должен был предвидеть, что будет дальше. Она дотягивается до Лиама и с силой пихает его в стену, используя всё своё тело, чтобы прижать его, нож для писем давит ему в промежность, а тонкий каблук сапог, которые она всегда носит, впивается ему в ногу.

Он отталкивается от неё, упираясь руками в её плечи, и я пытаюсь вскочить между ними, но быстро понимаю, что в этом нет необходимости. Она легко подчиняет его себе.

На самом деле, это довольно комичное зрелище: невысокая девушка, рост которой не дотягивает до 160 сантиметров, и высокий мужчина ростом более 180 сантиметров в её власти.

Я сижу, наполовину в отвращении от того, на что она способна, а на другую половину — в благоговении перед силой, которую она вдруг стала излучать.

— Знаешь, — начинает она. — Мне всегда было интересно, каково это — отрезать мужчине яички.

Он снова дергается, но она смещает свой вес, её острый каблук впивается в его ногу, пока он не начинает стонать от боли. Его руки напрягаются, но даже он не настолько глуп, чтобы пытаться что-то сделать, пока она держит острое лезвие против его члена.

Она наклоняет голову.

— Может, мне попробовать на тебе?

— Эви, ну же. Не сходи с ума сейчас, — его голос напряжен. — Твой отец убьет меня, если мне придется причинить тебе боль.

— Сходить с ума? Я не схожу с ума, — говорит она, оглядываясь на меня. — Люди думают, что у меня проблемы с контролем импульсов. Можешь в это поверить?

Она смеется, а я застываю, застряв на полпути в своем кресле и на полпути к тому, чтобы встать, жжение в моих бедрах не идет ни в какое сравнение с паникой, бурлящей в моей середине и подкатывающей к горлу.

Глаза Лиама переходят на меня, и я… я не знаю, что, блять, делать. Я должен остановить всё это, правильно было бы остановить это, но другая часть меня, возможно, более мстительная часть, хочет позволить этому продолжаться. Вмешаться — это риск. На который я не могу позволить себе пойти.

— О нет, — воркует она Лиаму. — Брейден не может тебе помочь. Он заверил меня, что невероятно хорошо умеет следовать указаниям, — её рука вдавливает нож для писем дальше в промежность Лиама. — Правда ведь, щеночек?

Он хнычет.

— Извинись, — требует она.

— Прошу прощения, — хрипит он.

Она цокает.

— Прямо как любой мужчина. Даёшь нам абсолютный минимум и ожидаешь, что мы будем удовлетворены. Скажи это искренне, Лиам, и, возможно, ты не выйдешь из этой комнаты евнухом.

Он сглотнул.

— Прошу п-прощения, Эви. Я был неправ. Я больше не буду проявлять к тебе неуважение.

Она поднимает руку и дважды мягко шлёпает его по щеке.

— Хороший мальчик.

Отпустив его, она поворачивается и быстро отходит, не утруждаясь даже посмотреть в его сторону, словно полностью уверенная, что он не станет искать возмездия у неё за спиной.

Мой взгляд, однако, не покидает его ни на секунду. Просто чтобы убедиться.

Но он ничего не делает. Он просто прочищает горло и поправляет свою помятую одежду, выпрямляясь у стены.

Возвращаясь к столу, она перебирает в пальцах нож для писем и ухмыляется. Мы с Лиамом храним каменное молчание, и она достаточно быстро это замечает.

Она начинает хихикать, и, клянусь, ни один звук не вызывал у меня такого холода, как этот.

— О, успокойтесь. Я просто пошутила. Все так, как ты и сказал, Лиам. Я здесь только для того, чтобы заниматься папиными бумажками. Я оставляю «бизнес» вам, большим, сильным мужчинам, — её взгляд перемещается на моё перевязанное запястье. — Вы явно отлично с этим справляетесь.

Она снова улыбается, той же тонкой улыбкой без зубов и горящими глазами, что и всегда, и тогда я понимаю, что Эвелин Уэстерли не на светлой стороне.

И её абсолютно невозможно спасти.