Жалкая

24. НИКОЛАС

Я полагал, что «присматривать за моей дочерью» означает присматривать за ней во время мероприятия, но это явно не так. Меня назначили быть нянькой, кормить и поить Дороти, в то время как другие парни могут заниматься чем угодно. Меня это напрягает, заставляет задуматься, почему я не с ними.

Дороти, с другой стороны, не выглядит расстроенной из-за того, что её не включают, что не совсем удивительно, потому что она не подходит для этой жизни. Как будто она хочет быть частью бизнеса, но не понимает, что это за бизнес.

Кроме того, Фаррелл слишком опекает её, чтобы позволить ей действительно обладать какой-либо властью. Показывать своим врагам — даже тем, с кем вы заключаете сделки, — кто для вас важен, — это верный способ дать им оружие против вас в дальнейшем.

Взаимоотношения — это слабость, а когда вы играете в опасные игры, вы должны быть крепостью силы.

И вот я с Дороти, ем брускетты с закусками и пью вино в ресторане отеля. Это шикарное место, и хотя я знаю, что должен сосредоточиться на том, чтобы завоевать её доверие, чтобы её было легче встать на нашу сторону, я не могу отделаться от желания, чтобы через стол сидела не она.

Её волосы шелковистые и гладкие, красивого коричневого цвета, любой мужчина убил бы за то, чтобы погрузить в них свои пальцы.

Но я бы предпочел видеть их спутанными и черными.

Её глаза мягкие и открытые, безмятежные, словно окунаешься в спокойную воду в солнечный день.

Но мне хочется почувствовать, как они бушуют, словно шторм.

И когда она откидывает назад голову и смеется, я думаю, как бы это звучало из чьих-то других пухлых губ.

— Это твой натуральный цвет волос? — спрашиваю я, пытаясь отвлечься от мыслей о том, что не имеет значения.

Дороти улыбается и проводит рукой по прядям.

— Да, а что?

Я пожимаю плечами.

— Просто интересно. Твоя сестра красит их. Мне было любопытно, делаешь ли ты то же самое.

Она опускает глаза, но её улыбка расширяется.

— Эвелин начала изменять свою внешность, как только умерла наша сестра. Бог знает почему… может быть, чтобы её внешность соответствовала её черной душе.

Она хихикает, как будто её слова смешны, но это не так. На самом деле, мне от этого немного грустно.

— Мне жаль, что с твоей сестрой такое произошло.

Её губы поджимаются, и она протягивает руку, берет с центральной тарелки кусочек бекона, завернутого в брускетту, и кладет его в рот. Она жует, затем делает глоток вина, прежде чем заговорить.

— Мы не были близки.

— Но они с Эвелин были?

Я не собирался задавать так много вопросов, но снова Эвелин занимает все мои мысли, и её имя продолжает слетать с моих губ, а я не могу ничего с этим поделать. Кроме того, Дороти кажется немного пьяной, и было бы глупо с моей стороны упустить возможность.

Она делает ещё один глоток Каберне, носок её ярко-красной туфли постукивает о ножку стола.

— Несчастный случай на судне.

— Авария?

Я, конечно, уже знаю, но то, как Дороти ерзает, как изменилось все её поведение по сравнению с беззаботной девушкой, которой она была несколько минут назад, заставляет любопытство бурлить во мне.

Она вытирает уголок рта салфеткой, а затем кладет её обратно на колени.

— Просто несчастный случай. Я была там, понимаешь? Несса никогда не обращала на меня внимания, не то что на Эви, но всякий раз, когда она отправлялась на воду с мэром Норманом… она брала меня.

Её глаза странно блестят, как будто она вот-вот заплачет. Только она никогда этого не делает.

— Знаешь, они даже не нашли её тело, — размышляет она, снова поднимая бокал с вином. — Она просто где-то там, разлагается на дне озера Мичиган.

— Господи, Дороти. Это нездорово, — сморщусь я.

Она смеется, делая ещё один глоток своего напитка.

— Как я уже сказала… мы не были близки.

Я улыбаюсь и киваю, но не чувствую всё, кроме легкости. В этом разговоре было странное подводное течение. Что-то такое, что заставляет мою интуицию тыкать меня в позвоночник, и я делаю мысленную пометку поглубже изучить смерть Ванессы Уэстерли.

Внезапно я чувствую, что штанина моих брюк шевелится, туфелька Дороти проходит по голени и опускается обратно.

— Знаешь, все эти разговоры мне надоели, — мурлычет она. — Не хочешь уйти отсюда?

Нет.

Я не могу трахнуть её.

У меня нет никакого интереса трахать её.

— Конечно, — я прочищаю горло.

Мы получаем чек и записываем его на мой счёт, прежде чем пройти через вестибюль и подняться на лифте на двадцать первый этаж, где находится её номер. Я останавливаюсь перед её дверью, и когда она открывает её, чтобы войти внутрь, я остаюсь в коридоре.

Она поворачивается ко мне, вскидывая брови.

— Ты не идешь?

Я качаю головой.

— Каким бы заманчивым ни было это предложение, я бы не хотел оказаться в списке смертников твоего отца.

Она опускает взгляд, медленно скользя им по моему телу.

— Я никому не скажу.

Тошнота дразнит мой желудок, когда я наклоняюсь и целую её в щеку.

— В другой раз.

Следующие два часа я слоняюсь по своей комнате, размышляя между тем, чтобы остаться на месте на случай, если кто-нибудь придёт, или рискнуть и пойти к моей сестре. Это глупо, но я схожу с ума, сидя здесь и ничего не делая.

Роуз побеждает.

Я выскальзываю из своей комнаты, пользуюсь пожарной лестницей и торопливо спускаюсь на четыре пролета вниз, пока не добираюсь до запасного выхода.

Наша квартира находится не в этой части города, но не слишком далеко, и я могу добраться туда пешком минут за двадцать. Я знаю, что должен держаться подальше, это неразумно и определенно небезопасно, но я не могу устоять перед искушением повидаться, пока я здесь.

Хотя бы на минуту. Просто чтобы убедиться, что всё хорошо.

Когда мне остаётся три квартала до места назначения, я нахожу старый телефон-автомат, спрятанный на заднем парковке заправки Gas’N’Go. Я бросаюсь к нему, оглядываюсь вокруг, прежде чем войти в маленькую стеклянную кабинку и достать мелочь из кармана.

— Возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку, — бормочу я, подпрыгивая на носках, чтобы моё тело не чувствовало прохладного чикагского воздуха.

Включается её голосовая почта.

Проклятье.

Я пытаюсь ещё раз и сдаюсь, вешаю телефон обратно, прежде чем пройти последние три квартала, оглядываясь через каждые несколько метров. Вокруг никого нет, но я не могу избавиться от жутких мурашек, периодически пробегающих по спине.

Многоквартирный дом высокий и бежевый, четырехэтажная дыра, в которой достаточно рабочего оборудования, чтобы считаться «пригодным для жизни». Я поднимаюсь, пропуская каждую вторую ступеньку, пока не дохожу до парадных ступеней и вхожу в дверь, мой живот напрягается от нервов, хотя я не уверен, почему я нервничаю. Я не видела её несколько месяцев, но она всё ещё моя сестра.

Лифт справа обклеен предупреждающей лентой, как и последние два года, и я без раздумий прохожу мимо него, направляясь к лестнице, ведущей в нашу квартиру на втором этаже.

Мои шаги эхом отражаются от бетонных стен, когда я торопливо поднимаюсь по ступенькам.

Я дохожу до нашей двери, большая буква 4А сверкает на фоне приглушенной красной краски, и я поднимаю руку, чтобы постучать, ударяя костяшками пальцев до боли.

Никто не отвечает.

Тревога сжимает мой желудок.

Одиннадцать вечера, где она может быть, черт возьми?

Я стучу снова, на этот раз прижимая ухо к двери и дергая дверную ручку. Я знал, что должен был взять с собой ключ, но я не хотел иметь при себе ничего, что можно было бы забрать. Никогда не знаешь, когда твои вещи попадут в чужие руки.

Но никто не отвечает.

Вздохнув, я прислоняюсь лбом к двери, грусть пробирает меня до глубины души из-за упущенной возможности. Я не знаю, сколько ещё продлится это дело, но я уже отчаянно хочу увидеть Роуз, надеясь, что она вправит мне мозги.

Без неё я просто полая, ржавая оболочка, играющая роль живого, дышащего человека.

Шум из коридора заставляет меня поднять голову, и прежде чем я успеваю повернуться, в моем ухе раздается щелчок предохранительного выключателя, а затем я чувствую резкое нажатие металла на заднюю часть моего черепа.

— Не хочешь объяснить, какого черта ты здесь делаешь?