Жалкая

23. ЭВЕЛИН

Стол мэра больше, чем кажется на камеру.

Я беру кубинскую сигару из его шикарного портсигара и откидываюсь в кресле, кладу каблуки на показной дуб и прикуриваю сигару. Сейчас здесь никого нет, но после короткого разговора с его секретаршей я убедила её взять ранний обед и позволить мне подождать в его кабинете.

В конце концов, мы с мэром старые друзья, и это идеальное время для встречи с ним. Все остальные уехали в Чикаго раньше, мой отец заявил, что хочет, чтобы его ребята «насладились городом» перед мероприятием Оскара, но я осталась, сказав, что мне нужно быть здесь с маками.

Это не ложь, ботаника — очень трудоемкая работа, и мне действительно нужно часто проверять их, чтобы обеспечить постоянный поток опиума для изготовления «Летучей обезьяны».

Но я не поэтому не поехала.

Дверь кабинета распахивается, и входит Оскар. На его бледном лице выражение сосредоточенности, а его иссиня-черные волосы жесткие и идеально уложенные, зализанные назад с блеском политика. Его шаги замедляются, когда он видит меня, его рука останавливается там, где она ослабляла узел на галстуке.

— Так, так, так. У нас тут маленькая Эвелин Уэстерли, — его взгляд пробегает по моему телу. — Совсем взрослая.

— Привет, Оскар, — отвечаю я, выдыхая облако дыма.

— Тебя прислал отец? — он подходит ближе.

Я щелкаю языком, кладу кубинку на угол его стола. Его глаза следят за движением, сужаются, когда часть пепла падает на его шикарный пурпурно-золотой персидский ковер.

— Я здесь по поручению моей сестры.

— Которой?

Я наклоняю голову, внимательно наблюдая за его лицом. Я не ожидала, что он это скажет.

— Какой, по-твоему?

Его глаза прищуриваются, и на несколько мгновений наступает неловкое молчание, в котором мы заперты в напряженном взгляде. Наконец, по его лицу расползается ухмылка.

— Ты издеваешься надо мной?

— Знаешь, — я игнорирую его вопрос, проводя кончиками пальцев по дереву его стола. — Это хороший предмет мебели. Крепкий. Прочный, — стул скрипит, когда я двигаюсь вперед, стуча костяшками пальцев по столешнице. — На таком столе можно многое сделать.

— Хм, — его улыбка растет. — Так вот почему ты пришла ко мне? Чтобы проверить, насколько прочным может быть мой стол?

— О, Оскар, — смеюсь я, встаю и иду к нему. Его глаза полуприкрыты, и сильный запах одеколона проникает в мои ноздри, когда я приближаюсь. Я обхватываю пальцами его галстук, разглаживаю его и расправляю узел, прежде чем поднять голову и встретиться с ним взглядом. — О тебе что-то говорят, знаешь? Я подумала, что ты захочешь узнать.

— Правда? — он вздергивает бровь. — Что говорят?

— Говорят, что ты был в постели с Кантанелли.

Он скалится.

— Я тебя умоляю.

— Ты был близок с Нессой, так что считай это одолжением… визитом, чтобы напомнить тебе, откуда ты родом, — я похлопываю ладонями по лацканам его костюма. — Мне бы не хотелось, чтобы о таком важном человеке, как ты, ходили неприятные слухи.

Его тело напрягается.

— Вы угрожаете государственному чиновнику, мисс Уэстерли?

— Просто беседа со старым другом, — я пожимаю плечами.

— Ну, как бы ни была забавна эта беседа, — тянет он. — Сейчас не самое подходящее время. У меня через тридцать минут заседание городского совета.

— Конечно, я позволю тебе заняться этим.

Я обхожу его и иду к двери, мои каблуки щелкают по деревянному полу и отражаются от бежевых стен. Мои пальцы обхватывают металлическую ручку, и я поворачиваю её, но прежде чем полностью выйти, я делаю паузу и поворачиваюсь к нему лицом.

Он смотрит на меня, засунув руки в карманы, с выражением растерянности на лице.

— Знаешь… жаль, что у нас нет времени протестировать этот стол, — я вздыхаю. — Думаю, я просто спрошу комиссара Бока(второстепенный персонаж в Волшебнике страны Оз), насколько он прочный.

Я подмигиваю, и его ноздри раздуваются.

— Пошла вон из моего кабинета.

Смеясь, я поворачиваюсь на месте и ухожу, и чувство угрозы проносится по моим венам, как наркотик.

Через три часа я снова с маками, вдыхаю их аромат, пока пишу. Точнее, пока я пытаюсь писать. У меня творческий блок уже шесть дней, с тех пор как позволила Брейдену шептать стихи моей коже, пока я кончала от его языка.

Слова — это твоё безопасное пространство.

Я снова и снова провожу ручкой туда-сюда, конец ручки стучит по костяшкам пальцев, а затем по странице, создавая возбужденный ритм.

А Дороти он тоже шепчет стихи?

У меня внутри всё кипит от этой мысли, и я стону, бросая блокнот на землю. Закрыв глаза, я считаю в обратном направлении, сосредоточившись на дыхании и пытаясь заземлить себя. Но в моем мозгу проносятся воспоминания о Брейдене и Дороти. Они вместе развлекаются в Чикаго?

Я чувствую себя… использованной. Убогой. Слабой. Я должна была знать лучше, чем поддаваться. И дело не только в этом, я постоянно поддаюсь, снова и снова, упиваясь тем, как он заставляет мое тело петь. Я должна была прислушаться к своему внутреннему голосу, когда он с первого дня размахивал своим огромным красным флагом, как предупреждающим знаком, крича в моем подсознании.

Но впервые после Нессы чужой голос пробрался в трещины, и я начала слушать его вместо себя. Как собака Павлова, он без труда приучил меня принимать абсолютный минимум со своей стороны. Я жаждала общения, враждебность превращалась в возбуждение, когда он оказывался рядом, просто потому, что он уделял мне внимание.

И не важно, было ли оно негативным или позитивным, он хотя бы видел меня.

К тому же, я могу нехотя признать, что он лучший сексуальный партнер, который у меня когда-либо был.

Позволь мне быть твоим спокойствием в хаосе.

Чушь собачья.

Вздохнув, я запускаю пальцы в свои спутанные волосы, дергая за корни, пока жжение не прояснит мои мысли. Это не помогает, более того, чем дольше я сижу в тишине, тем больше я воспроизвожу в памяти каждую нашу с Брейденом встречу, ища какую-то причину за пределами физического, которая объяснит тягу, которую я чувствую.

И когда я дохожу до того вечера, когда он рассказывал мне о своей маме, прозрение срабатывает, как лампочка, взорвавшаяся в моем мозгу.

Вскочив со своего места на полу, я практически бегом несусь к своему телефону, беру его и набираю номер Коди. Он отвечает на третьем гудка.

— Не вовремя, малышка.

— Как умерла мама Брейдена? — выплевываю я.

— Я… кого?

— Парня, которого я попросил тебя проверить. Разве ты не говорил, что его мама умерла?

— Ааа… да. От рака. Когда ему было восемнадцать. Слушай, я могу тебе перезвонить?

Я бросаю трубку, в голове и в каждой конечности моего тела появляется боль, за которой следует гнев.

Чистая, неподдельная ярость.

Этот ублюдок солгал мне. Снова.