Это всё ты

20

Ю – область моего безумия. © Ян Нечаев

«Воу…» – выписывает отрывистым сипом в моей башке, когда Ю поднимается с места и идет к кафедре.

И дело не в том, что сегодня на ней брюки, которые убийственно четко обтягивают ее сексуальную задницу. Без всяких, мать вашу, провокаций, я уже так рассвистелся по ней, что охрип даже мой внутренний голос.

Я говорил, что френдзона – поебень полная? Запишите еще раз. И никогда ни при каких обстоятельствах не ведитесь на подобную хрень.

В то время как для Ю я – друг, она для меня… Мать вашу… Она в моей долбанутой голове, в моем блядском сердце, в моей радиоактивной крови, в моем бешеном пульсе… Да сука! В чертовых брызгах на моей постели. Я руки стер! Наяривая по Ю как одуревший от гормонов юниор.

Думал, время, когда у меня встает от призрачного вида сосков, пробившихся, как подснежники, через пару слоев ткани, канули в Лету.

Ха-ха. Рецидив, привет.

С Ю у меня бесконечный март. И вечный спермотоксикоз.

Как опившаяся валерьянки скотина, отправляю цветочки да смехуечки, а сам в это же время представляю, как насилую языком ее шею, губы… Весь, сука, рот.

Пошлого кота в стикерах нашел. Отправляю эту типа милую тварь только Ю. Еще бы я с кем-то так опускался и позорился! С ней же все, опять-таки, невзирая на всю дурь, с явным намеком на истинные чувства.

Только Ю вот вообще никаких инсинуаций не понимает. Присылает ответные милашества. Хотя, может, что-то по Фрейду и есть в том… Выкидывает зайку, потому что я так называю? Хорошо, что она не в курсе: у меня это чисто коитальная фишка. Сам не знаю, как ляпнул, обращаясь к ней. Раз, другой, и приелось. Будоражит кровь.

Блядь… Мозолит мне, конечно, похоть мозг. Знатно.

Как ни одергиваю себя, как ни призываю относиться адекватно, как сам себя не чморю… Стоит Ю поднять ленту нашей переписки, у меня будто позвоночник выдергивают. И пока отсутствует тот самый стержень, член, как бы это ни казалось грубо, троекратно восполняет твердость моей, ебать-копать, персоны.

Бабочки кружат в животе, как черные вороны. Если я дома, то моя рука рано или поздно тянется к мотне. Пара сообщений, и я сдергиваю спортивки, чтобы сжать подрагивающей рукой член.

Дрочка – все, что я могу себе сейчас позволить. И если бы тот зашкварный прикол про шерсть являлся частью нашей реальности, вы бы увидели ее у меня на ладонях. Хотя я, сука, настолько целеустремился, что, вполне возможно, вы все-таки узрите эти редкие кадры.

Блядь…

Проблема в том, что с тех пор, как возобновилась эта проклятая дружба, я не могу никого трахать. Это что-то нездоровое, из раздела психосоматики – касаюсь кого-то левого и ловлю резкое отторжение.

После того, как заряжает с Ю, не могу. Не могу, и все.

Снова генетика, мать ее, дает о себе знать. Ну, хромает в моем роду такая хромосома, что если на чем-то зацикливаешься, то переклинивает тотально, пока не добьешься своего.

Хреново, что этим чем-то оказался кто-то.

А точнее, девушка, которая, блядь, не может быть моей. Ну, не может! Понимаю я! Но сражаться со стремлением ее заполучить… То же самое, что сражаться с самим собой. Расход энергии такой идет, что в принципе только это от идиотских поступков и спасает.

Ну а совесть, которая попыталась нагнуть меня угрюмым мотивом «дрочить на девушку друга – предательство», я успокоил молниеносно. Если я не могу разрядиться иначе, не взрываться же мне в агонии. С чистой совестью, но в завафленных трусах? Увольте, я не совершал постриг в монахи. Зажмурюсь, закушу губы и доебу свою руку, так же тайно, как и все, что мы делаем с Ю.

С моей Ю. С МОЕЙ.

У Свята есть Юния. Но у него никогда не будет моей Ю. Стыдливой, но порывистой и любознательной. Иногда дерзкой. Изредка азартной. Веселой и свободной. Одним словом, настоящей. Аутентичной, мать вашу.

– Твоя смущалка с двойным дном, – выписал как-то рецензию Филатовой Тоха. – Пробей первое, и под тихим омутом обнаружишь сногсшибательных бесов.

– У тебя состав тронулся? – разозлился я. Хотя, даже не будучи таким экспертом по бабам, каким, несомненно, являлся Тоха, чувствовал в Ю примерно то же. – Сказал же, она девочка моего близкого друга!

– Знаем мы эти запреты. Плавали.

– Завались, мать твою. Просто завались.

Однако…

Сказать честно, интуитивно я с первых дней в режиме охоты. Дай Ю лишь один мало-мальски внятный знак, и я не сдержусь, наброшусь. Но все ее сигналы по нынешний день смешанные. Порой она сама льнет и трется об меня так, что у меня в глазах искрит. Но стоит только зажать ее в ответку чуть наглее, чем должен, пугается и отталкивает.

Ни с одной девчонкой, кроме Ю, я не дружил. И я, блядь, не в курсе, что допустимо, а что нет. Предполагаю, пока мой язык не у нее во рту, а рука не в трусах – все нормально.

Верно ведь?

А, похуй. Не утруждайтесь успокаивать меня. Без смысла. Все равно уже не отступлю. Я раскис в этой чертовой френдзоне. Полностью.

Еще и эти конфеты…

Да у нас, блядь, культ чупа-чупса.

Виват ему. Слава. Респект. Аминь.

Когда Ю отправляет яркую сосалку в рот и начинает ее там с явным удовольствием гонять, выглядит это чертовски умилительно. И вместе с тем… Сжатие и выпячивание и без того манящих меня губ, влажное причмокивание, откровенное полизывание, мелькание розового языка – все это орет такой сексуальностью, что пихает меня с края пропасти.

Я должен перестать покупать ей дьявольские чупа-чупсы. Но я продолжаю, обостряя тем самым собственный тайный культ. Культ онаниста, блядь.

Я хочу этот язык. На любую часть себя. Но на член, конечно, страшнее всего. Адски.

Понимаю, что это Ю. Моя маленькая и нежная Ю.

Не отыскать долбаных слов, чтобы описать, как сильно я в своем грешном воображении кайфую, и как же сильно я этого, мать вашу, стыжусь.

Ю – область моего безумия.

Непреодолимая. Темная. Божественная.

Такая вот ебалда эта ваша дружба.

Судьба моя довольно увлекательна. Но и весьма трудна.

– Выходишь сегодня? – спрашивает Самсон якобы между прочим, припечатав меня презрительным взглядом.

Выкатываю фак раньше, чем удосуживаюсь ответить на этот тупой подкат.

– Тебе тусить, что ли, не с кем?

– А тебе, я смотрю, теперь всегда есть с кем. На нычку.

Сжимая зубы, сдерживаю все то дерьмо, что толкается наружу, едва это слышу.

– Че ты ко мне доебался? – приглушенно цежу по слогам.

– Все мои школьные друзья в курсе того, что случилось в моей семье. Когда я смотрю на них, вижу это в их чертовых глазах. Поэтому да, ебал я с ними тусить. А у тебя, сразу видно, кишка толста. С тобой легко.

– И что же такого ужасного случилось в твоей благочестивой семейке? – иронизирую гнусно. – Может, твоего отца, как моего, нарекли преступником столетия и запихнули за решетку?

– Хуже.

– Что, блядь, может быть хуже?

– Мать мою застрелил ее любовник.

– И…

Честно говоря, я, черт возьми, не знаю, как на это реагировать.

– Мне, конечно же, срать на приколы твоей семьи. Я тебе сказал, что мне на хрен друзья не уперлись. Но ты какого-то лешего решил, если неустанно доебываться ко мне, мы полюбэ закорешимся, верно?

– Типа того. Хочу снова довести твою трепетную душонку до истерики. В прошлый раз понравилось.

– Сейчас, сука, отхватишь, – предупреждаю агрессивнее.

– Давай. Стартуй, – подбивает, даже не поворачивая ко мне башки. – А то сидишь тут, блядь, растекся соплей. Забыл, кто тебя подтолкнул к целке Недотроги?

Стоит ли упоминать, что после этого случается наша очередная с Самсоновым драка? Сбиваю его на пол, насрав на то, что у старика-профессора нашими трудами на волне дежавю окончательно рухнет крыша.

– Ну вот, что ты творишь? – отчитывает меня Филатова после.

А меня ведь и без того подбрасывает на адреналине похлеще, чем на тех долбаных аттракционах, которые мы покоряем каждые выходные. Сижу на парте, зажимая коленями бедра Ю, смотрю ей в лицо и думаю о том, как она улыбается между первым и вторым разом – все еще смущенно, но уже с откровенной жаждой большего.

– Сколько еще Василий Петрович будет закрывать глаза на ваши потасовки? – тарабанит Ю, сотрясая бутылкой с антисептиком, который, вообще-то, не предназначен для открытых, как у меня, ран. Но я, блядь, милостиво молчу, терпеливо позволяя ей натирать им свою рожу. Игнорирую и то, что, поливая ватный диск, Ю, черт возьми, забрызгивает мне штаны. – Когда ты уже поймешь, что так нельзя? Твоя вспыльчивость работает против тебя. Ты себе вредишь! Ян!

Пялясь на ее лицо, слабо вслушиваюсь.

И… Блядь…

Зычно шиплю, когда Ю впечатывает ватный диск в угол моего рта. То ли там рана глубже, то ли место чувствительное – прожигает по нервным окончаниям люто! Отшатнувшись, на инстинктах вываливаю язык, чтобы слизать чертову хрень. В это же время Ю… Упираясь мне в колени ладонями, подрывается на носочки, вытягивает губки и дует мне в рот сладким холодом.

Замираю. Встречаю ее взгляд. Сердце колоколом разбивает грудь.

Уволакиваю язык, чтобы иметь шанс вдохнуть. И сразу после него, не сдержавшись, стону. Стону, мать вашу, на всю аудиторию – по пустому помещению эхо плывет. И, как вы понимаете, звук этот вовсе не от боли. Но наивная Ю, очевидно, решает, что я умираю, и начинает компрессорно выдавать потоки воздуха в мой рот.

Шумно. Интенсивно. Протяжно.

Ума не приложу, где я беру силы, чтобы остановить это адекватным путем.

Ладно, не совсем адекватным.

Соскакивая с парты, неосознанно толкаю Филатову. Удерживаю от падения за бедра. И едва пальцы впиваются в мякоть ее плоти, я, блядь, скольжу дальше и нагло сжимаю сводящую меня с ума задницу.

Лапами на себя. Член к ее животу.

Это, знаете ли, как наступить на оголенный провод. Прошивает разрядами снизу вверх так мощно, что в глазах моментально тухнет. А следом загорается красным свечением.

Губы – на шею. Язык – на тарахтящий пульс. Хлесткий удар. Звериный укус. Свирепый засос.

Вот это, мать вашу, аттракцион. Чума. Моя чума.

Только вот…. Удовольствие утекает горячим песком между пальцев, когда Ю дергается и ожидаемо долбит меня ладонями в грудак.

Закидывая ее задницу на парту, предусмотрительно ржу.

Мне типа весело. Ага. Пиздец. Я просто так развлекаюсь.

Судя по взгляду, даже Ю в это сейчас не верит. Таращится, как на чудовище.

– У тебя остановилась фонограмма? – дразню хрипом, продолжая посмеиваться, сука, как торчок. – Что там дальше по поводу драк?

– Ян…

– Не отчитывай меня, Ю, – грожу ей, блядь, пальцем. Хотя уверен, что взглядом гораздо больше выдаю. – Это наказуемо.

Она не отвечает.

Спрыгивает с парты и, прижав какую-то хренотень к груди, уносится из аудитории в таком состоянии, словно у нее отказали легкие, искрошились вены и растрескалось сердце.

Пока смотрю ей вслед, у самого все трещит внутри.

Не стоит идти следом за ней. Не сейчас.

Но… Блядь… Я иду.