Это всё ты

41

Дурею от любви. © Ян Нечаев

– Во сколько ты сегодня должна быть дома? – толкаю, приближаясь к Ю, в то время как обязан оставаться в воротах и защищать их.

От нее.

Она против меня с мячом. Готовится пробить. И имеет хорошие шансы всадить гол. Но мне пофигу. Мы же не ради футбола остались после тренировки вдвоем, правда?

Да, блядь… Конечно же, не ради футбола.

Ю поднимает глаза. И я тону в ее океанах.

– Эм… Думаю, около девяти тридцати, если попрошу Валика с Викой подтвердить, что мы раздаем в торговом центре листовки о предстоящем финальном матче, – бормочет задушенно и стремительно краснеет.

– Попроси, – шепчу я, опуская взгляд к ее губам.

Она пунцовеет еще ярче и принимается их кусать. Приходится это остановить. Освобождаю плоть пальцами, оттягиваю, а потом лижу открывшийся ротик языком.

Позабыв о мяче, Ю вцепляется в мою футболку пальцами и покорно ждет дальнейших действий, явно рассчитывая на полноценный поцелуй.

«Господи, дай мне силы быть мужчиной…» – мелькает в моей башке, но не особо внятно.

Целую ее сладкие губки. Если бы не обилие слюны, сдающей мой зверский голод, и те возбуждающие влажные звуки, которые так или иначе формируются, пока чмокаю Ю, этот контакт можно было бы назвать целомудренным. По крайней мере до того момента, как я проскальзываю в ее горячий ротик языком.

Мое сердце стопорится. Но только затем, чтобы в следующий миг, когда маленькая дрожащая Юния Филатова – мечта всей моей жизни – качнется ближе, выдать ей в ладони такую мощную очередь, которая в нужный момент становится убийственной для нас двоих.

В щепки. Разлетаемся. Пылающим эфиром топим наверх.

И похрен, кто нас там будет встречать.

В моем мозгу скрипучие помехи. По венам адская смесь – это горючее. В сердце множится любовь – она и управляет этим полетом.

Обжигает душу. Заставляет тело дрожать. Но я принимаю, проживаю, выпускаю щедрыми тиражами наружу.

Для моей Ю. На мою Ю. В мою Ю.

Стрелка падает за двести. Забываю о технике безопасности и необходимости притормаживать, хотя бы на поворотах.

Нет никаких названий для НАС. Никаких определений. Никаких требований. Никаких ограничений. И никакого, блядь, осуждения.

Я знаю, кто я, и что является в моей жизни главным. Несу ответственность перед отцом, матерью, братьями. Предан им до последней капли крови. Как бы ни было тяжело, остаюсь сильным ради них, потому что знаю, что не могу подвести.

Но это не значит, что в этом же крепком духом и телом человеке не может жить простой влюбленный пацан. Поэтому стоило ей только намекнуть на взаимность, я разом все щиты сложил, избрав путь быть максимально открытым.

«Я тебя тоже…»

И понеслась.

Любовь в каждом моем взгляде, в каждом слове, в каждом действии.

Оторвавшись от пышущих жаром розовых губ Ю, с не меньшим кайфом просто прикладываюсь лбом к ее переносице.

– Ты меня лова-лова? – хриплю, придерживая за талию и заставляя словно в танце раскачиваться.

Выдаем глаза в глаза все. Но я хочу слышать, как она говорит, задыхаясь.

– Угу.

– Что? – смеюсь, упиваясь искренним смущением своей девочки. – Скажи. Лова-лова, м?

Втягивая с перебоями воздух, Юния так же выразительно прочищает горло.

– Лова-лова, – шелестит приглушенно.

Оставляю на ее губах еще один благодарный поцелуй, беру за руку и вывожу из спортзала.

– Хочешь со мной в душ? – задвигаю якобы на приколе.

Скашивая взгляд, вижу, как Ю спотыкается. Ржу, а она закашливается.

Слюна не в то горло ушла?

– Ян… Ты…

Слов моя Бесуния не находит.

– А что такого? Почему бы не спросить? Все сложное просто, Ю, – говорю же, соблюдаю полную откровенность. – Я буду спрашивать, ты раз откажешь, два откажешь… Через неделю тебя этот вопрос перестанет шокировать, а через две – ты согласишься.

– Ян…

– Дыши, – напоминаю заботливо, когда останавливаемся у двери, которая ведет в женскую раздевалку. Глядя Ю в глаза, продолжаю так же четко и уверенно, хотя, честно, нахлобучивает меня в этот миг нехило: – Я восхищен твоим целомудрием. Обещаю тебе быть смиренным и терпеливым. Но с верой в сердце, что настанет день, когда ты выберешь меня как мужчину, чтобы познать все виды любви.

Это, вероятно, самый откровенный текст, который я когда-либо толкал. Переполненный смущением, едва сдерживаюсь, чтобы не выдохнуть после этой речи, как после штанги, вес которой ты, натянув все жилы, с трудом выжал. По раздувшимся в припадке масштабного напряжения мышцам летит дрожь. Но я стою, как будто не бомбит – нерушимо. Не сгибаюсь – грудь на полный разворот плеч. Не закрываюсь – взгляд прямо в блестящие глаза Ю.

Ее лицо горит, а дыхание срывается. Она часто моргает. Но ничего не отвечает.

Я нахожу в своей голове любимый альбом: «Поцелуи с Ю». Разворошенные кадры, конечно же, бьют в голову как самое крепкое бухло и люто рубят мне по нервам. Но суть не в том. Разворачиваю этот лагерь, чтобы напомнить себе, как Ю возбуждается, и заверить себя, что все у нас будет.

Она боится и стесняется, но она уже этого желает.

Я же видел, как Ю терлась об меня, как отчаянно сжимала бедра, и как при этом дрожала. Ее так сильно накрывало, что мне, блядь, больно было. Особенно, когда уловил запах ее возбуждения. Сам не знаю, как не опрокинул ее в ту же секунду.

Потрогать хотел, чтобы облегчить хотя бы муки Ю. Но она испугалась. И дреманула от меня в лес. Это, естественно, приглушило все порывы. Задвинул свою похоть под санкции. И дальше… Тренировать терпение.

Только бы не докатиться до откатов или каких-то бездушных автоматов.

Охота раскрывать Ю. Пускай медленно, черепашьим, мать вашу, ходом, но продвигаться вперед.

– Ладно. Иди, – говорю как могу мягко, хотя голос под весом эмоций хрипит и рвется давить. – Встретимся здесь же минут через пятнадцать, ок?

– Угу, – мычит Ю и сбегает.

Как ни странно, после того, как преодолеваю порыв войти следом за ней, чувствую, как тело постепенно расслабляется. В душе остатки пожара тушу. Передергиваю, конечно же. Культ есть культ. Я если чему-то предан, то предан до конца.

Хах.

А если серьезно, пугает меня то, что на самоудовлетворение все меньше времени уходит. Как бы не докатиться до состояния какого-то ебучего скорострела.

Но что поделать, если я, мать вашу, постоянно на пределе?

У меня никогда не возникало проблем во время траха. Однако именно сейчас я вспоминаю одну из лекций сексуального воспитания от отца. Он как-то так заметил тогда, что если девушка сильно нравится, откатать программу на сотку в первый раз практически нереально. Типа если не получится, это нормально. Не терять веру в себя и не стесняться. Мол, может быть с каждым.

Хах.

На хуй я это вспомнил?

Сейчас вот реально страшно становится.

Господи, дай мне силы… Дай мне силы, Господи!

Выдохнув, заставляю себя покинуть душевую. Одеваюсь, собираю шмот, выхожу в коридор и еще минут пять жду Ю.

Сердце почти успевает успокоиться, но я все равно первое время помалкиваю.

– Уладила с семьей? Все норм? Можем кататься? – спрашиваю, пока пролетаем родной проспект.

Даю себе добро задержать взгляд, даже когда вижу, как Ю краснеет.

– Да, все в порядке. Можем.

– Отлично.

Скольжу ладонью по ее колену, словно только сейчас получил на это разрешение. Замирая, не наглею. Она и так дрожит, пока поглаживаю большим пальцем.

– Можно я у тебя кое-что спрошу? О твоем отце?

Удивлен, но не показываю. Откровенность же, обещал себе.

– Спрашивай.

Хорошо, что нужно следить за дорогой.

– Дело возобновили?

– Пока нет. Только подали ходатайство в суд.

– Я… – шепчет Ю взволнованно. – Ян, я гуглила информацию. Прости.

Убирая руку с ее ноги, сжимаю руль сильнее, чем хотел бы. Моргая, не отрываю взгляда от мокрой дорожной полосы. Планомерно перевожу дыхание.

– Ну гуглила и гуглила, зай. Тебе не за что извиняться, – заключаю искренне.

– Просто… Мне теперь страшно, Ян. За тебя. Дело об убийстве. Это очень серьезно. А ты сам ищешь каких-то свидетелей, доказательства... Если твоего отца подставили… За этим наверняка ужасные люди стоят. Как ты не боишься?

Единственное, что я осознаю сейчас – несмотря на всю ту хероту, что ей навязывали люди, на мнение которых она полагается, как на истину, Юния допускает вероятность, что мой отец может быть невиновен.

Это уже надежда.

– Я сражаюсь за правду, Ю. За свою семью. За своих близких. У меня нет права бояться.

Она выдает какой-то судорожный вздох и вдруг сама находит мою кисть, чтобы сжать ее обеими руками.

– Все, кто считают тебя плохим, глупцы! – чеканит Юния в порыве.

Качнув головой, заставляю себя засмеяться, прежде чем посмотреть на нее.

– На самом деле, моя маленькая Ю… Внутри каждого человека есть темнота. В ней свои демоны, – поделившись этим, вынужден вернуть внимание на дорогу. Но тему не сворачиваю. Вытаскиваю из своей души то, что обычно прячу от всех. – Добро или зло – это всегда выбор. Сознательный. Я не без греха. Отнюдь. Есть чернота и в мыслях, и в действиях. Но в масштабе стараюсь беречь все то светлое, что в меня вложили родители. Отец больше всех, – беру паузу, только чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком. – Знаешь лучше других, я был пиздец каким трудным ребенком. Но мой отец… Мой папа, – позволяю себе смягчить тон до тех интимных нот, которые раньше допускал лишь внутри семьи. – Он проявлял такое терпение в моем воспитании, которым чисто по-человечески невозможно не восхититься. В ретроспективе, конечно. Раньше я, упертый баран, не понимал. А сейчас считаю, что именно это послужило железобетонным фундаментом. Тем, что не дало мне провалиться. Тем, от чего я смог оттолкнуться. Это база, понимаешь? Возможность не потерять себя. Стать сильнее. Стать мудрее. Стать достойным человеком, Ю, – открывая самое сокровенное, вновь смотрю на ту, которую хочу видеть рядом с собой. – От меня зависят все сейчас. Разве я могу их подвести? – риторика, конечно. Сомнений не оставляю. – Папа десантник. И хоть я сам пока ни в каких войсках не служил, от отца часто слышал одну фразу, которая буквально врезалась в память. Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно. Понимаешь смысл? Вот я и бегу, Ю. Вот я и бегу… Два с половиной года бегу.

Так получается, что говорить заканчиваю, когда глушу мотор. И моя Ю, едва это слышит, издает какой-то странный всхлипывающий звук и бросается ко мне. Обнимает, сдавливая грудь не столько физически, сколько… Да я дышать не могу, так накрывает. Не раздувается диафрагма. Не поднимается клетка, в которую дробно долбит сейчас мое сердце. Не наполняются скрученные в тряпку легкие.

Разогнать эту слабость дает возможность смех.

– Ну ты че, Ю? Зачем так реагируешь? – сиплю на пониженных. Неловко поглаживая подрагивающие плечи, пытаюсь отлепить ее от себя. – Ну хватит, зай… Иначе больше подобным делиться не буду.

Последнее заставляет ее встрепенуться. Вскидывая голову, она заглядывает мне в глаза, добивая, блядь, еще и своими слезами.

– Делись, Ян! Пожалуйста! Я… Ты восхищаешься своим отцом, а я… Я восхищаюсь тобой, Ян! Ты меня поразил больше, чем когда-либо.