Это всё ты

58

Знай, что я все мотаю, пап. © Ян Нечаев

– Прости… – извиняется Ю спустя пару минут после того, как я заканчиваю рассказ. Вижу, что разгребает ее нехило. Но не соображаю, как должен сейчас реагировать. – Ничего не могу с собой поделать, Ян… Мне так жалко… Очень жаль всех, кого затронула эта история. Боюсь, у вас дома все залью слезами.

– Я бы предпочел, чтобы ты залила мою кровать другим химическим составом, – брякаю на автомате.

Блядь… Шутка, конечно, так себе.

Сам над ней и смеюсь. Ю даже не сразу врубается, о чем речь.

– Прости, зай, – приходит мой черед извиняться. – Животные инстинкты врубаются порой раньше, чем я успеваю включить мозг.

Юния пунцовеет так бурно, что впору забеспокоиться о тотальном перегреве ее маленького соблазнительного тела. Но, в чем плюс, и прекращает плакать.

– О чем задумалась? – сжимая ее ладонь, заставляю себя беззаботно рассмеяться.

– Да так… – и краснеет еще ярче.

– Только не грузись, умоляю.

– Не буду, Ян, – заверяет, задыхаясь от смущения. – Точнее, и в мыслях не было! Вообще! Ничего такого!

Глядя на нее, все, что понимаю – у меня каменеет пресс, тяжелеет член и так, мать вашу, путаются мысли, что запревает «кабина» и потеет «лобовуха».

Думает ли она о том, что я мог бы ее потрогать?

Блядь… Даже если и да, то смущение, которое я у нее вызываю, все еще сильнее плотских желаний.

Терпение. И еще раз терпение.

Культ онанизма – мое все.

А вообще… Сейчас, когда отец дома, и с моих плеч свалился груз ответственности, Юния Филатова вмиг заполняет весь мой мир. Думал, до этого бесоебил тотально. А тут вдруг зацикливает так люто, что трещат электричеством все жилы.

Естественно, я не могу не зажать Ю в гараже. Благо она не возражает. Обвивает мою шею, запрокидывает голову. Едва успевая поймать ее шапку, окатываю хмельным конденсатом шею. С натугой тяну ноздрями воздух и задыхаюсь тем самым цветочным запахом, который рубит беспроигрышно, как самый нежный и при этом же самый агрессивный афродизиак. Вылизываю бархатную кожу одурело, но осторожно. Со вчера багровые кровоподтеки остались. Мне и по кайфу эти метки – моя ведь. И вместе с тем… Сам на себя злюсь, что был так груб и причинил боль.

– Я-я-ян… – выдыхает Ю сладко.

Ловлю эти звуки ртом. В порыве закрепляю контакт физически. Она принимает язык, отражает движения, и мои губы тотчас становятся влажными. А руки… Они, мать вашу, словно кандалов лишаются. Шокируя Ю, да и себя самого заодно, накрываю и сжимаю ладонями ее великолепные сиськи. Дергаясь, зая толкает меня раньше, чем я сам соображаю вернуть контроль над лапами.

Качнувшись, закусываю губы и смотрю с виноватой усмешкой.

– Сорян, – накидываю руки поверх плеч. Тяжело сглатываю, движение кадыка причиняет удушающую боль. Но я медленно перевожу дыхание и притягиваю Ю к груди. Она дышит так взбудораженно, что, кажется, способна взорвать воздух. Дрожит всем телом на каждом нервном подъеме. Я, блядь, костерю себя, но ловлю эти вибрации и сам покрываюсь мурашками. – Не собирался тебя пугать.

– Я просто… Просто не ожидала.

– Хах, – выдыхая, целую ее за ушком. – Я сам не ожидал, Ю.

– Ты… Тебе это нравится? Хочется трогать женскую грудь?

– Хах… Блин, Ю… – эти невинные вопросы отчего-то вгоняют меня, блядь, в такой стыд, что охота закрыть ладонями лицо. Жар прокатывается внутри меня с шипучим и трескучим жжением. Голову сходу заворачивает, будто я реально бухнул. – Очевидно, что да. На оба вопроса. И не просто «женскую», а твою, Ю. Всех остальных я натрогался.

– Кхм… Мм-м… Ясно, – толкает моя зая с нетипичными для нее резкими нотками.

Сразу вкуриваю, в чем накосячил. Со смехом растираю ей спинку и, переваливаясь с ноги на ногу, раскачиваю, словно в танце.

– Теперь только ты, Ю. Клянусь. И никогда свою клятву не нарушу. Никогда, зай. Веришь? Мне нужна лишь ты одна.

Юния смущается. Когда смотрю на нее, вижу, что с трудом поднимает взгляд.

Ах, мать вашу… Эти трепещущие ресницы, эти сладкие веснушки, эти розовые губки.

Раскрасневшаяся и такая милая моя зая, а пробивает бесконтактно током, словно целая электростанция. В сердце. На поражение.

– Верю, Ян.

– Для меня это много значит, – шепчу отрывисто. Так много, что дыхание в который раз спирает. – Лова-лова, Ю.

Прижимаясь к ее губам, язык в ход не пускаю. Просто замираю в моменте, потому как разбирает с такой, сука, силой, кажется, что все чертовы клетки подвергаются гребаной аномалии деления. Каждая на две, три, четыре… Меня множит и шатает.

– Погнали, – толкаю хрипло, машинально касаясь пальцами губ.

Не вытираю, а запечатываю на них вкус Ю.

С отцом встречаемся во дворе. Он выходит из беседки, когда гремит железная дверь, через которую мы с Ю проходим. По пряному аромату мяса понимаю, что он здесь не просто курит, а готовит ужин. Во дворе снег лежит, а ему хоть бы хны. Вспоминаю, как говорил, что скучает по грилю. Причем не по самому мясу, а конкретно по процессу приготовления.

Вижу его здесь, и сердце, мать вашу, тут же притормаживает. Все еще не верю, что он дома. Все еще не верю! Двигаться не прекращаю, но, чтобы подавить резко нахлынувшие эмоции, вынужден несколько раз сглотнуть и с шумом втянуть носом воздух.

– Роман Константинович, добрый день! – восклицает взволнованно Юния, еще до того как останавливаемся.

– Привет, – отвечает папа, прищуриваясь и приподнимая уголки губ.

Возможно, не для всех очевидно, но именно так он улыбается. И лично для меня в этой мимике гораздо больше тепла, чем в самой широкой ухмылке.

– Вы так похожи на Яна… То есть, он на вас! – выдает Ю нервно, заставляя меня рассмеяться. Папа выгибает брови и приподнимает уголки губ выше. – Все ваши мальчики вылитые вы, оказывается.

– Оказывается, – хохочет незаметно подкравшаяся со стороны дома мама. – Мне нравится это определение! Оказывается! Оказывается, все мои дети похожи на тебя, родной! Надо же! Что бы это могло значить?..

– Простите… – выдыхает зая сконфуженно.

Я обнимаю ее за плечи, чтобы успокоить, но остановить смех не могу. Прижимаюсь губами к ее уху и, как ни торможу себя, вибрирую изнутри из-за сдерживаемого хохота.

Хорошо, что мама находит слова и возможность заверить Юнию:

– О, все в порядке, Ю. Мне, правда, понравилось твое замечание!

– Эм-м… Окей.

– Ян, ну что ты девочку на морозе держишь? Веди к ребятам. Мы сейчас тоже придем. Мясо готово.

– Понял.

Заходим с Юнией в дом. Скидываем верхнюю одежду.

– Ой, я шарф, наверное, оставлю, а то у меня на шее пятна… Неудобно.

– Гонишь, зай? Ты же спаришься. Блядь, точно мама говорит, я свинюка. Прости, – извиняясь, чмокаю в одно из тех самых «пятен». – Прикрой волосами, – сам укладываю пряди. – Вот так. Ништяк. Ниче не видно, клянусь.

– Точно?

Ну… Если не шевелиться.

– Конечно. Пойдем.

– О-о-о, моя Афродита! – протягивает Илья с совершенно неадекватными интонациями, едва мы входим в столовую, где они накрывают на стол. – Я в тебя так влупился, пипец! Ты мне каждую ночь снишься!

Это че еще за хуета?

Когда понимаю, что ему там снится, меня молниеносно в жар бросает.

– Остынь, блядь, брат, пока я тебе «кабину» не снес, –предупреждаю приглушенно, но агрессивно.

Да и по взгляду, думаю, все понятно. Илюха смотрит волком, но спорить не смеет. Демонстративно отворачивается.

– Блядь, брат, – ржет тем временем Егор.

– Опять из-за этой девчонки ссоритесь, – бухтит мелкий.

– Заткнись! – рявкаем на него всей троицей.

Он нам, конечно же, факи выкатывает. С двух рук.

Ржем хором, что бесит малого больше всего.

– Тупые мудилы.

– Давай-давай, продолжай, сопля, – подначивает Егор. – Давно мы не наблюдали, как мама тебе рот мылом моет.

– Да ты, бл… – бомбит Бодя. – Пусть кому-то из вас пасть вымоет! Гребаные шакалы!

– Мы свое отмыли, – гогочет Илюха.

– Мало!

– Ой, ну, прекратите, – пищит Ю. – Не надо так… Вы же братья.

Мы еще громче ржем.

– Черт, зай, – обнимаю ее. – Мы не прям всерьез друг другу глотки рвать готовы. Это так… Легкий стеб. Кровные братья – это всегда как банка с тараканами. Кто-то кому-то на башню присел, и понеслась. Но лапы друг другу мы отрывать не планируем. Даже мелкому. Да, Бодя?

– Да!

– Илюх, а ты че скажешь? Объясни Ю, что такое воспитательный процесс в семье с четырьмя комплектами яиц.

– Это… Бойня.

– Сделай своей зае тройню таких же вандалов, как вы, – фыркает малой, ошарашивая нас всех таким щедрым предложением. – Пусть сама убедится. А я вот уже сейчас уверен, что она ни хрена не справится.

– Это что там за идеи, а?! – кричит из гостиной мама.

Я смеюсь, только чтобы растормошить застывшую Ю.

– Не отключайся, прошу, – выдыхаю ей в висок. – Ну, сорян, зай. Сорян. Привыкай, пожалуйста, потому что терпеть тебе это все еще долго. Пока эти яйценосители не вырастут.

– Так что тут за идеи, яйценосители? – строго одергивает входящая в столовую мама. – Бодя, тебя сколько, радость моя, предупреждать? Ты еще не понял, что будет с твоим черным ртом, поросенок, за все эти «на хрен», «похрен» и «ни хрена»?!

На самом деле все, включая старших парней, замолкают и вытягиваются по струнке с самыми серьезными лицами. Ведь следом за мамой идет папа, а с ним уже никакие шуточки и отмазки не прокатят.

– Ма, – бормочет Бодя, поглядывая на отца глазами, полными слез. – Да хрен – это растение же, ну… Именно его я и имел в виду!

С трудом сдерживая смешки, упираем с братьями взгляды в пол.

– Конечно! Именно его!

– Не надо… Не ругайте Богдана, – вступается неожиданно Ю. – Он, наверное, на нервах слова попутал. У меня так тоже бывает.

Тут уже ни мы, ни мама, ни папа стопорнуть рвущийся из нас хохот не можем. Разряжаем обстановку дружным и громогласным.

– Очень я сомневаюсь, что ты такие слова употребляешь, Ю, – проговаривает мама чуть позже, когда удается отсмеяться и вытереть пролившиеся из глаз слезы. – Даже по ошибке.

Зая стойко держит лицо, несмотря на румянец. Пожимает плечами, оставляя последнее замечание без комментариев.

Мама вздыхает и оглядывает накрытый стол.

– Ладно, борзята. Смотрю, все готово у вас. Молодцы. Давайте садиться.

Так и поступаем.

Первые минуты выдаются какими-то неловкими. Всем тяжело справиться с эмоциями. Смотрим то на отца, то друг на друга и, блядь, часто моргаем, чтобы втупую не разрыдаться.

Чувствую, как Ю находит мою руку под столом. Собрать волю в кулак не успеваю, как она ее сжимает. Пока втягиваю воздух, сплетаемся пальцами.

– Так манит поцеловать тебя, – шепчу ей в ухо.

Щеки заи, конечно же, алеют. Отметив это, ухмыляюсь.

А потом… Папа начинает говорить.

– Хочу выразить благодарность своим сыновьям. То, что мы прошли, является тяжелейшим испытанием, выдержать которое не каждый взрослый способен. Я горжусь тем, как достойно прошли его вы, мои сыновья. Тем, как вы поддерживали маму. Тем, что ни на секунду не усомнились в моей невиновности. Вы были моими глазами, ушами, руками, ногами и… моим сердцем здесь.

После этих слов особенно трудно сдерживать эмоции. Грудь обжигает изнутри. Дышать становится нереально тяжело. Слышу, как начинает плакать Ю, а сам и пошевелиться боюсь.