Это всё ты

28

Ты тоже что-то с чем-то… © Ян Нечаев

– Филатова, к штрафной! – рявкаю грубее, чем требует ситуация.

Просто ради того, чтобы она на меня посмотрела.

Уперев руки в бока, с пассивно–агрессивной рожей жду, когда Ю вскинет взгляд. Едва это происходит, каменею, чтобы незаметно, с одному мне известным кайфом пережить бешеную встряску всех внутренностей и рассыпающийся искрами по грудине жар.

Взглядом, верняк, себя выдаю.

Трудно перекрыть бурлящую лаву эмоций, которую гонят на выход катастрофические излишки боли, тоски и потребности. Именно в этих чувствах я вторую неделю без передышек варюсь. Выкипел до предела. Плоть отстала от кости, начала расслаиваться и набухать, превращая меня в размякшего безвольного слизняка.

Огонь ползет по нутру лютыми дьявольскими языками. Выбивая дух, медленно поднимается в голову, наполняя ту гудящим шумом.

Ухмыляюсь, будто внутри не выжжены все нервы, и маскирую бешеное шатание в своем визуально мощном теле за жестким покерфейсом. Тяжело сглатывая, ощущаю, как откладывает заложенные с какого-то хрена уши.

Да, Юния Филатова – та еще высота. Я не могу ее взять, как бы ни бесился.

Последним своим поступком проебал даже дружбу. Теперь, чтобы между нами случился чертов зрительный контакт, я должен ее, вот как сейчас, разозлить. В остальное время игнор – все, что я получаю от Ю.

Вторую неделю весь поток наблюдает, как я таскаю ей конфеты и шоколадки, а она… Она их, мать вашу, выбрасывает.

Я, конечно, смеюсь каждый раз. Типа меня не задевает ее отношение. Будто она меня забавляет. Пиздец… Да всем и так, верняк, все понятно. Только мне похуй.

Я бы открыл глаза и Ю, если бы чувствовал, что она, мать вашу, к этому готова. Бог мне судья, но я заставил бы ее прозреть, несмотря на Свята и его рвущее душу на клочки мозгоебство.

– Вы с Юнией общались, пока меня не было?

На самом деле в этой долбаной фразе звучит что угодно, только не сомнение и не вопрос.

Огорчение, злость, обида, разочарование, тревога, укор… Да и смотрит Усманов с теми же эмоциями.

Я сам вчера раз десять подыхал.

Когда он целовал Ю… Когда обнимал и просто был рядом… Когда пришлось с ними разговаривать… Когда осознал, что она всегда будет его… Когда Ю ворвалась в гущу драки… Когда сказала ту странную фразу про сердце… Когда стояла передо мной, дрожа, задыхаясь и подставляя губы, будто только и ждала, что поцелую… Когда убежала к Святу… Когда позвонила среди ночи… Когда плакала прямо на камеру, не в силах скрыть боль… Когда, отключившись, написала, что мы больше не друзья…

Глядя Усманову в глаза, не могу соврать.

– Не то чтобы прям часто… – выдаю полуправду. – Она… – сглатывая, взволнованно провожу ладонью по голове. Растрепав волосы, натягиваю их у корней, испытывая желание вырвать к херам. В и без того воспаленных глазах обостряется жжение, но появляется спасительная влага. – Она выглядела напуганной и одинокой. Я немного подтолкнул в том, что ей легко дается… Помог расслабиться и влиться. Не удержался, соррян. Было бы тупо наблюдать за тем, как Ю страдает.

– Ее зовут Юния, – резко одергивает Свят, надвигаясь на меня так, словно собирается втащить. Не двигаюсь, потому что сам был бы этому рад. Пусть бы вмазал, тогда я имел бы право ответить, не усугубляя гниющее внутри меня ебаное чувство вины. – Ее. Зовут. Юния, – сжимая кулаки, повторяет Усманов злее, но от удара воздерживается. – Оставь это ребячество, блядь.

Усмехаясь, стряхиваю скопившийся на кончике сигареты пепел.

– Ребячество? В чем? Ты же называешь ее Ангел.

– Я называю, Ян. Я! – рявкает Свят так, что этот ор от стен гаража отбивается. – Она моя девушка! Моя!

– А я разве против?.. – хмыкаю на автомате.

Будто не я ночью ходил на ту гребаную спортивную площадку, чтобы признаться этой девушке в любви.

Срать мне было в тот момент на Усманова.

Я понял, что глубоко небезразличен Ю. Она выдала себя! Осознавая это, я шел на встречу с ней пьяный от чувств.

Но Юния не появилась.

Телефон разрядился и вырубился еще по дороге, когда я писал, не успев отправить, что иду к ней. Тормознул прохожего, попросил позвонить… И услышал механическое, что абонент находится вне зоны доступа.

Ощущая себя как никогда беспомощным, проторчал на площадке до рассвета. Все это время прокручивал на повторе все последние события. В груди и в животе так пекло и крутило, что на ногах стоять не мог. Согнувшись на скамейке, травил себя этими странными ощущениями. То взлетал в райскую высь, то падал в адскую бездну.

Потом еще пару кругов около ее дома навернул. Бесполезно. А подняться не решился. Не хотел создавать Ю проблемы с родителями.

И что по приходу домой? Пару часов отоспался, и снова Свят меня мордой об реальность разбил.

– Юнии вчера было очень плохо, – рубит Свят, явно обвиняя в том меня. – Она впервые мне солгала. Не смогла рассказать о тебе. Ты же сам знаешь, какая она жалостливая, мягкая и ранимая… И ты знаешь, что ей запрещают с тобой общаться! Так какого ебаного хера ты полез к ней?! Я могу понять, почему она приняла твою компанию и помощь. Юния не умеет обижать людей. Оттолкнуть тебя не могла. Кроме того… Ей в тот момент было непросто в новом обществе без меня. А ты – это ее воспоминания обо мне и о том времени, когда все было спокойно. Тебе-то похуй! А она обманывается, привязывается, врет близким и разрывается от чувства вины! Ты это, мать твою, понимаешь?! – оглушая словами, толкает в грудак, где до того все сжалось, что только этого удара достаточно, чтобы случился разрыв и кровоизлияние. – Понимаешь!

Взревев от боли, сгребаю в кулаки чертов свитер у него на груди. Намереваюсь ударить. Но не бью… Конечно, не бью. Просто отшвыриваю от себя.

– Херню несешь, – все, что могу выдавить.

Пройдясь по комнате, якобы спокойно опускаюсь на диван. Разваливаясь, закидываю руку на спинку. Смотрю на напряженного Свята и ухмыляюсь.

– В чем херня, блядь?

– Да хотя бы в том, что выворачиваешь все так, словно я ей, блядь, навязывался!

Ощущаю ебучее злорадство, когда вижу в темных глазах Усманова сомнения. Мгновение, но все же.

– А не надо навязываться, – хрипит Свят. – Это же Юния. Будем откровенны, Нечай, ей тебя жаль. Она долго переживала из-за того, что не смогла тебя поддержать после ареста отца.

И тут я, на хрен, взлетаю на воздух, как чертов химзавод. Подскакиваю с дивана с той же скоростью.

– Пошел ты на хуй, ясно?! Вместе со своей Филатовой!

Первым покидаю гараж. Сажусь в машину и уезжаю. Пока проезжаю город, кажется, полжизни теряю – столько сил уходит на то, чтобы сдерживать распад внутри. И лишь добравшись до места, в котором уже доводилось выплескивать самые худшие свои эмоции, ору. Ору до хрипа.

– Левее, – гаркаю, когда Ю замирает у штрафной перед мячом.

– Может, сам ударишь? – толкает она сердито и крайне взволнованно.

Когда улавливаю последнее, от живота к груди простреливают судороги гребаного трепета.

– Не огрызайся, а слушай, что говорю, – толкаю так же резко. И напоминаю главное: – На смешанных тренировках я твой капитан.

Ю замолкает. Опуская взгляд, стискивает челюсти.

Но…

Она, блядь, не перемещается. Намеревается бить с позиции, которую отстаивает чисто наперекор мне.

– Твою мать… – роняю на выдохе, вынуждая ее вздрогнуть.

Рассекая поле, подхожу к Филатовой и, поддавшись какому-то ебаному порыву… Я, блядь, шлепаю ладонью по ее оттопыренной заднице, прежде чем соображаю, что и с кем делаю.

Шокированный вздох Ю не выдает и сотой доли моего, мать вашу, собственного потрясения. Окружающая нас толпа ржет. Я же, осознавая, что не могу сейчас встретиться с Филатовой взглядом, просто продолжаю играть роль ублюдка. Освистав ее, с долбаным смехом, блокируя разворот – кладу ладони на бедра и силой смещаю на нужную позицию.

– Вот отсюда можно задать хорошую траекторию, – хриплю Ю в макушку.

Треплющий ее волосы ветер заставляет меня задыхаться. Грудь с таким накалом раздувается, что в глазах горячо и влажно становится.

Ю молчит. Затаившись, даже не двигается.

А я понимаю, что не могу от нее отойти.

Делаю еще шаг, чтобы прижаться вплотную. Принимаю на свое окаменевшее тело все ее изгибы, и за ребрами стартует бесовское светопреставление.

Веки падают, но стон сдерживаю.

Вместо него толкаю вопрос, ответ на который расставил бы все точки.

– Из-за чего ты со мной дружить перестала?

Ю продолжает хранить молчание. Только дышит так, что кажется, с секунды на секунду попросту отключится.

– Оставь Недотрогу, Нечай! – горланит со смехом Мадина, которой не посчастливилось вести с Валидолом и Викой блог про команду. Таскаются теперь за нами на каждую тренировку. – Да она же сейчас отстегнется. Не видишь, что ли? Оставь ангелочка.

Но я крепче впиваюсь в бедра Ю и продолжаю бомбить:

– Из-за Свята? Или из-за Киры?

Она вздрагивает на втором имени. Издав какой-то звук, сердито засаживает мне локтем. Хватаясь за бок, со смехом отступаю.

– Понял, – сиплю, беззаботно отмеряя, как за грудиной убийственно расходится сердце.

Юния выполняет успешный удар. С улыбкой прослеживаю полет мяча. Подмигиваю, когда оборачивается ко мне. Она, конечно же, не отвечает. Краснея, убегает подальше.

– Покатаемся? – предлагаю после тренировки.

В ответ получаю уже набивший оскомину игнор.

Но проехаться Ю со мной все же приходится. И даже больше, чем просто проехаться. Настолько больше, что я сам охреневаю.

В четверг перед очередной выездной игрой мужской сборной выясняется, что третьекурсница, которая обычно исполняет гимн нашего универа и еще какое-то подбадривающее нашу команду фуфлище, слегла с ангиной.

– Филатова хорошо поет, – выдаю я тренерскому составу. – Она бы точно справилась.

Безугленко ничего не говорит. Прищурившись, провожает якобы беззаботного меня задумчивым взглядом. И на том все.

Однако уже в пятницу утром ко мне подлетает всполошенная Ю.

– Зачем ты сказал?

– Потому что ты сама никогда бы не вызвалась, – ухмыляясь, нагло ее разглядываю.

– Конечно же, не вызвалась бы! Зачем мне это?

– Петь на весь стадион? Ну не знаю… – протягиваю со смехом, прекрасно понимаю, что ей это понравится.

– Родители не пустят меня черте куда с ночевкой!

– А ты скажи, что это скажется положительно на твоем статусе в универе.

– Ты… Ты… – запинаясь, не может подобрать слов.

Откидывая голову, ржу, будто мне, сука, реально весело.

А затем, наклоняясь к ней, ловлю прядку волос, золотистый тон которых уже, мать вашу, могу отличить от сотни других…

– Ты тоже что-то с чем-то, Ю… – толкаю хрипом. Дунув на нежную кожу щеки, дожидаюсь мурашек. А увидев, касаюсь их в самом, блядь, невинном поцелуе, который у меня когда-либо был. – Чума, – припечатываю напоследок.

Игнорируя, но запоминая все охренительно-будоражащие реакции Ю, заставляю себя уйти.