Анонимные грешники

Глава четырнадцатая

Независимо от того, насколько близко я подойду к берегу, я не могу отделаться от баллады Уитни Хьюстон, которая доносится из подвального бара, но я также не могу сбежать от нее.

Господи Иисусе, она повсюду. Я переступил черту раньше, и теперь я заставляю себя держаться на расстоянии. Что почти невозможно, потому что сегодня вечером она ходячий, танцующий диско-шар с ногами. Как будто она надела это чертово платье, чтобы позлить меня. Блестки переливаются и вспыхивают при каждом ее движении, притягивая мой взгляд, как магнит. И тут я ловлю себя на том, что наблюдаю за ней. Наблюдаю, как она покачивает бедрами и встряхивает волосами под дрянные баллады. Наблюдаю, как подол ее платья задирается вверх по заднице, когда она наклоняется над стойкой, чтобы поговорить с официантом. Даже когда она сидит в тени, вертя соломинку в своем джине и с кривой улыбкой наблюдая, как Дон и Амелия танцуют под медленные песни, она заставляет меня наблюдать за ней.

Слишком легко забыть, что она шлюха, охотящаяся за золотом.

Я замечаю, что она тоже наблюдает за мной. Я чувствую это, когда ее тяжелый взгляд скользит по моей спине, пока я разговариваю с Касом или Бенни. Я сжимаю кулаки и пытаюсь сосредоточиться на том деловом дерьме, о котором они болтают, но это почти невозможно, когда ее смех доносится из-за моего плеча, или она, покачиваясь, проходит мимо, и я улавливаю ее аромат ванили и жевательной резинки.

Когда это становится невыносимо, я выхожу сюда покурить, чтобы убежать от нее. И все же я такой жалкий, что не могу не надеяться, что она последует за мной.

Лунный свет прокладывает дорожку по морю, которая проливается на береговую линию и на мои ботинки. Поздний ночной ветерок — желанная прохлада, он пробирается за воротник моей рубашки и охлаждает разгоряченную кожу. Щелчком запястья зажигалка Зиппо в моем кулаке оживает, и я подношу пламя к новой сигарете.

Я почти на исходе.

Тень пересекает залитый лунным светом песок, и фигура в костюме, которой она принадлежит, останавливается рядом со мной.

— Я не видел, чтобы ты так много курил с похорон.

Делая долгую, столь необходимую затяжку, я выдыхаю облако дыма в небо и передаю пачку Рафу.

— Стресс.

— Хм, — он берет сигарету и зажигает ее. — Ты потратил девять лет, сопротивляясь желанию надрать всем задницы. Девять лет в качестве босса компании с оборотом в миллиард долларов, где ты не можешь избавиться от своих проблем, похоронив их на глубине шести футов, — он делает паузу, чтобы затянуться. — И все же за девять лет я ни разу не видел, чтобы ты курил.

— Да, но прошло девять лет с тех пор, как я проводил на побережье больше чем пару дней. Я удивлен, что до сих пор не перешел на крэк.

Раф не смеется. Вместо этого он стоит плечом к плечу со мной, курит сигарету и смотрит, как набегают волны.

— Скажи мне, почему ты вернулся, брат.

Долгий вздох вырывается из моих ноздрей. Я опускаю взгляд на песок и расправляю плечи.

К черту. Рано или поздно все это всплывет наружу.

— На прошлой неделе у меня была встреча в Сан-Хосе. Технологическая компания, в которую мы инвестировали пару лет назад, не выплачивала дивиденды. Меня уже тошнило от такого неуважения, а конференц-звонки ничего не решали, поэтому я решил просто слетать туда. Немного нагадить этим ублюдкам, — я бросаю сигарету и втаптываю ее ногой в песок. — В общем, я явился в офис в Кремниевой долине, и меня встретил какой-то мудак, назвавшийся генеральным директором. Ты знаешь этот тип — живет в толстовке с капюшоном и носит шлепанцы с понедельника по пятницу, — краем глаза я замечаю, как Раф проводит пальцем по булавке на воротнике и с отвращением качает головой. — Он привел меня в стеклянный зал заседаний, и я сказал ему, что у него есть семь дней, чтобы расплатиться. И знаешь, что он ответил? — я стискиваю зубы, горячее, злое пламя лижет стенки моего желудка. — Заставь меня.

Лицо Рафа растягивается в хитрой, кривой усмешке.

— И что потом? Ты ударил его головой о стол и заставил съесть собственные шлепанцы?

Я издаю горький смешок.

— Нет, я ушел. Сказал ему, что он будет иметь дело с нашими адвокатами, а потом я сел в гребаный лифт и уехал. Ни сломанных костей, ни удушающих захватов, — я провожу рукой по волосам и недоверчиво качаю головой. — Я ушел, Раф.

Смех Рафа громче моего.

— Господи Иисусе. Вот, что происходит, когда ты становишься порядочным — ты тратишь свою жизнь на то, чтобы платить налоги и получать дерьмо, — он заполняет тишину облаком дыма. — Итак, дай угадаю: ты решил, что с тебя хватит играть в мистера Нормального, и направил свой самолет в Лондон на побережье, чтобы напомнить себе о том, как живет другая половина?

— Нет. Я вышел из здания и начал мерить шагами тротуар. Я понятия не имел, куда иду, и мне было все равно. Мне просто нужно было подумать. Я был зол, даже не на этого засранца-технаря, а на самого себя. На эту семью. Висконти — все мы — запрограммированы совершать плохие поступки, быть плохими людьми. Это вплетено в нашу ДНК, и не важно, сколько гребаных таблиц я заполню или сколько часов проведу в залах заседаний, я никогда не буду нормальным, — я хрущу костяшками пальцев и поднимаю взгляд на своего брата. — Стажер положил сахар в мой американо, и моей первой мыслью было вывихнуть ему челюсть.

Раф улыбается.

— Но ты всегда был таким, именно так ты получил своё прозвище. Для тебя инстинктивно совершать месть, которая всегда сильнее преступления, — он пожимает плечами, ухмыляясь. — Как в тот раз, когда Данте сказал папе, что тебя не было на месте, когда выгружали товар, и ты в отместку трахнул девушку Данте на выпускном. Ты Порочный.

Я сдерживаю ухмылку.

— Так вот почему, потому что я не мог вспомнить.

— Зато он помнит, — Раф бросает сигарету и разглаживает рубашку спереди. — Мы плохие люди, Анджело. Ты можешь убежать от этого факта, но ты не сможешь спрятаться от него, даже находясь в Англии.

— Ты знаешь, что всегда говорила мама, — тихо говорю я, вытаскивая из пачки ещё одну сигарету и закуривая ее. — Хорошее сводит на нет плохое.

Мой брат на мгновение замолкает, но я слышу, как шестеренки в его мозгу встают на свои места.

— Вот почему ты ушел. Ты думал, мама хотела бы, чтобы ты стал хорошим, потому что это перечеркнет все плохое, что было у остальных членов семьи. Ты ушел из-за мамы.

Это не вопрос, это факт. Я все равно киваю.

— Я также вернулся из-за мамы.

Он резко поворачивается ко мне лицом.

— Что?

Я не отрываю взгляда от горизонта.

— В тот день в Сан-Франциско я шел и шел, и в конце концов оказался в Китайском квартале. Я переходил дорогу, когда передо мной выскочила девушка с большим мешком, — я смотрю на него, поджав губы. — Она продавала печенье с предсказаниями. Сломанные, с фабрики, на которой она работала. Ты знаешь, я не верю ни во что из этого дерьма, но я просто думал о маме, и ты знаешь, как сильно она любила это гребаное печенье с предсказаниями…

— И ты купил одно.

— Угу.

— Анджело, — серьезно говорит он. — Ради всего святого, только не говори мне, что ты вернулся на Побережье из-за печенья с предсказанием. Господи, — фыркает он, запрокидывая голову к небу. — Лучше бы я никогда не спрашивал.

— И, надеюсь, ты больше не спросишь.

— Что там было написано?

— Тебе не стоит об этом беспокоится.

— Серьёзно?

Я не предлагаю ему ничего, кроме короткого кивка.

Если бы я рассказал ему, что было внутри печенья с предсказанием, тогда мне пришлось бы рассказать ему, почему это заставило меня вернуться на Побережье. И это означало бы снять слои лжи, которые я выстроил, чтобы защитить его и Габа от правды.

По крайней мере, разговоры об этом напоминают мне, почему я здесь. Я высадился на побережье ровно неделю назад с конкретной целью, и с тех пор ни хрена не делал. Я был слишком… рассеян.

— Хорошо, ещё один вопрос.

Я стону, проводя костяшками пальцев по подбородку.

— Да брось уже…

— Те парнишки за игрой в покер. Во что ты играл, парень?

Я стискиваю зубы и засовываю руки в карманы.

— Они несли всякую чушь о семье.

— Они несли всякую чушь о игрушке дяди Альберто.

— Скоро она станет нашей семьей.

Я игнорирую удар в живот.

— Да. Вот почему ты пялился на нее весь вечер? Ты просто проверяешь последнее пополнение в клане Бухты? — его взгляд многозначительно опускается на пачку сигарет, торчащую из моего верхнего кармана.

Мои руки в брюках сжимаются в кулаки. Его взгляд обжигает мою щеку, пока он ждет ответа, но когда становится ясно, что он его не получит, он тяжело вздыхает.

— Папа всегда спрашивал нас с Габом, если бы Анджело прыгнул со скалы, вы бы тоже прыгнули? — он ухмыляется при этом воспоминании. — Знаешь, что я всегда говорил?

Позади нас баллада Уитни Хьюстон переходит во что-то более динамичное.

Я качаю головой.

— Без парашюта, — он смеется в ладонь, вытирая рот. Затем он поворачивается спиной к морю, задевая мое плечо своим. — Послушай, — говорит он, понижая голос, так что я едва слышу его из-за песни Марвина Гэя, гремящей на весь зал. — Я всегда буду верен тебе до гроба, и я знаю, что Габ чувствует то же самое. Если хочешь сжечь дотла это гребаное побережье, я одолжу тебе свою зажигалку. Но, пожалуйста, ради всего Святого, не заставляй меня воевать с нашими кузенами из-за какой-то девицы.

И с этими словами он направляется обратно по пляжу к бару, оставляя меня одного на берегу со всеми моими грехами.