Осенние

- … У этого дорого, - услышала я тихий девичий голос. – А вон у той можно. Мне нравится, как она рисует.

- Да ладно, - сказал другой голос – тоже девушки. – У меня денег хватит на нас обеих. Давай, выбирай – к кому?

- К ней, - решительно, хоть и снова тихо сказал первый голос, и передо мной на опустевший камень села хрупкая девушка, с коротко стриженными волосами, с очаровательными огромными глазами. Я аж дыхание затаила – красивая какая!

Покосился Женька – слышал разговор про него и про меня. Снова усмехнулся, посмотрел на мою модель – и исподтишка показал мне большой палец: «Красотка!»

Вторая девушка, крепенькая и какая-то кругловатая, села как раз к нему – кажется, подружка моей «натурщицы». Мы углубились в работу…

… Когда мои пальцы внезапно соскользнули с папки, лежащей на коленях, нащупывая раскрытую сумку, а потом полезли в неё, на автомате доставая пачку цветных карандашей, я как-то сразу не среагировала. Но, когда на рисунке с простым карандашом я вдруг начала буквально чертить красным карандашом, с силой нажимая на него, первым это заметил именно Женя.

- Алёна…

Я слышала имя со стороны, как во сне, но ответить не могла – рука двигалась словно сама по себе, и на этот раз я даже не почувствовала приближения автописьма.

- Алёна! Остановись!

Лист с рисунком Женя жёстко выдрал у меня из-под руки.

- Девушка, - жёстко обратился он к моей модели, на которую я смотрела в настоящей прострации, но всё же видела, как та удивлена. – Рисовать вас буду я. У нашей однокурсницы плохо с пальцами – перерисовала. Судороги пошли. Если хотите, будет рисовать вас и кто-то другой, кроме меня, – только скажите кто.

Я утихомирила заполошное дыхание.

- А почему у неё плохо с пальцами? – беспомощно спросила большеглазая девушка, испуганно поглядывая на меня.

- Судороги. Перерисовала на сегодня, - ещё раз объяснил Женя, не обращая на меня внимания, но жёстко всматриваясь в неё. – Если не хотите ждать, пока я дорисую вашу подругу, вас будет рисовать… Кого выбираете? – Пока девушка встала и пошла по художникам, которые отдыхали без моделей, пошла – разглядывая их рисунки, Женя бросил быстрый взгляд на её портрет и спросил: - Сама будешь? Ты как? Пришла в себя?

- Пришла, - сказала я и облизала пересохшие губы. – Сама.

Он протянул было мне свёрнутый в трубочку лист. Но его рука замерла на полпути к моей. Он сам открыл мою папку и сунул уже развёрнутый лист в неё. Потом положил мне на плечо руку и тихонько потряс меня.

- Алёна… Ты точно в порядке?

Меня трясло и без его руки: перед глазами стоял портрет – лицо девушки в кровавых подтёках. Но я собралась и, сглотнув подступающую тошноту, сказала:

- Со мной всё… в порядке. Я сейчас пройдусь и…

- Может, подождёшь немного – и я повезу всех и тебя? – предложил уже обеспокоенный Женя. – Довезу до дома, а там…

- Жень, меня на площади ждёт Костя. Он и довезёт.

- Это точно?

- Точно. Мы договорились встретиться в двенадцать.

- Тогда иди. Но смотри – осторожней. Может, тебе сопровождающего дать – до площади? До Кости твоего?

- Жень, ты меня уж совсем больной считаешь, что ли? – уже почти рассердилась я.

- Вот теперь – нет, - ухмыльнулся он и кивнул: пока, мол.

Поначалу я еле передвигала какие-то растолстевшие – по ощущениям, ноги. Или раздутые – до боли. Потом – разошлась, зашагала легче. Но будто половины ощущений не чувствовала. Будто отупела на всё вокруг, медлительней начала воспринимать. Да и пространство вокруг было нерешительным каким-то: не то покачивалось, не то нервно вздрагивало – а вместе с ним вздрагивала и я…

Переулок выходит на площадь перед драматическим театром. Здесь обычно всегда очень много машин. На что я надеялась в поисках машины Кости, так только на то, что у неё довольно необычный цвет… С трудом спустившись по ступеням от театра, которые то и дело воровато уходили из-под ног, я остановилась у начала переулка и медленно оглядела стоящие тут и там машины. И тут же забыла, что именно ищу. Перед глазами снова плеснуло лицом с портрета, а потом вздрогнули руки – и папка, которую я судорожно сжимала, забыв, что её можно положить её в сумку, чуть не полетела на землю.

Зачем я здесь?

Пришла зачем-то – и не помню.

Впервые автописьмо заявило о себе так сильно. Оно всегда приходило с простым карандашом. Может, поэтому на серовато-чёрном рисунке чуть не процарапывающие линии красным карандашом испугали меня? Очень уж они выглядели… смачно. Настоящей кровью.

Зачем я здесь?

Вспомнила – договорились встретиться с Костей.

А время? Вынула мобильный – взглянула. Первый час. Он где-то здесь, ждёт. Специально не звонит: а вдруг ещё работаю? Позвонить самой? Чтобы не ждал, а сразу подъехал сюда?.. Вдохнув воздуха, прохладного, но словно пропитанного солнечными тёплыми волнами, я почувствовала, что этот вдох прочистил мне голову. И неуверенно пошла искать машину Кости.

На середине дороги, справа от площади, я замедлила шаги, пропуская набирающую скорость машину. Почему-то подумалось, что Косте может не понравиться это: ведь я потребую, чтобы он сразу отвёз меня домой. А он наверняка думал о том, чтобы где-нибудь погулять… Придётся разочаровать. И сердце сжалось. Он сегодня вечером уезжает и даже часа со мной не сможет побыть. И всё из-за меня же. Из-за моего дурацкого… нет страшного автописьма. Снова плеснуло тёмно-красным… На этот раз этот всплеск напомнил что-то из вчерашнего. Так напомнил настойчиво, что я встала на месте, пытаясь вспомнить, что же вчера я красного видела… Тот кленовый лист. Неужели мне надо и в самом деле следить за мелочами в моей жизни, потому что они подсказывают? Вот и вчера… Столько радости, пока я была рядом с Костей! Но в эту радость вмешалось нечто… И что это за нечто? Лист, который порхнул ко мне с порывом ветра. Лист, разрисованный багровой окаёмкой…

Мой автописьмо, предупреждающее, указующее на жертву… Почему оно досталось мне – слабой, раздираемой страстями и сомнением? У меня своих проблем хватает – а тут провидение дарит мне убийственную способность видеть смерть и увечья… Или оно мне дано оттого, что я умею, при всех своих страстях, собираться, брать себя в руки и отбирать человека у смерти?

Человека не спрашивают, хочет ли он принять тот или иной дар. Значит ли это, что мне придётся всю жизнь падать, как в пропасть, в рисунок, с которого на меня будет смотреть смерть? Смотреть с лиц тех людей, которые на моём рисунке сначала улыбаются, не подозревая, что их ждёт вскоре? И снова перед глазами… Мёртвая девушка, чьё лицо исчеркано кровавыми всплесками…

Я пошла между рядами машин, машинально выискивая багряный цвет и машинально думая о том, что в моей жизни слишком много красного. Может, я зря впустила в сердце мужчину-Осень? С него началось всё. Странное автописьмо, которое отразило не «натурщика», а чужого человека, которого я до этого в жизни не видела. С него же началось увлечение цветными карандашами…

На этой стороне Костиной машины нет.

Я пошла через площадь на другую сторону, к другому ряду машин, мельком подумав, что надо бы всё-таки позвонить ему, чтобы он сам меня встретил. Но мысли о звонке перебила трусливая мысль, как он будет сейчас расстроен и недоволен, узнав, что меня придётся везти сразу домой.

Позади раздался странный нарастающий звук.

Обернулась я не сразу и даже неохотно. Понимала только, что иду всё ещё посередине площади, которая обычно пустынна, по которой редко ездят редкие машины.

На меня мчалась белая машина.

Я попятилась, ещё ничего не понимая. По обе стороны от меня места – для трёх машин. Могут даже гонки устраивать, не задевая меня…

Она была совсем близко, всё нарастая на меня каким-то бездушным чудовищем, когда за спиной вдруг раздался отчаянный сигнал другой машины. Приходя в себя, я оглянулась – и пришла в себя. Зажатая двумя мчащимися на меня машинами – куда мне кидаться?! Белая ближе – багряная мчится, сигналя изо всех, как показалось, сил…

Я не помню в подробностях, что было дальше… Кажется, меня ударило по бедру, когда я хотела прыгнуть в сторону. Мгновением позже по ушам оглушительно ударил резкий скрежет. Промелькнуло перед глазами грязно белым, потом ударило по земле моим странно неподвижным телом, перевернулось пространство – небо с асфальтовой землёй медленно и торжественно закрутились перед глазами… Наверное, мне было больно – но боль уходила куда-то в тёмные пространства. Я помнила только одно: мне надо изо всех сил держать что-то маленькое и прямоугольное. Бумажное… Там что-то такое – очень важное. Мне ни в коем случае нельзя ронять это из рук. Иначе я выроню и разобью вдребезги чью-то жизнь…