Осенние

- Ничего. Что сегодня было интересного?

Я снова немного помялась, а потом всё-таки рассказала о девушке, которую привели ко мне Женя и Михаил. Костя перебил лишь раз, уточняя что-то, чего не понял. А потом задумчиво сказал:

- Михаил ушёл с Иришкой? Брат у меня влюбчивый, надо бы проследить за ним, чтобы потом ни у кого разочарования не было.

Озадаченная, забыв, что хотела спровоцировать его на какой-нибудь длинный рассказ, чтобы слушать и слушать его голос, я спросила:

- А ты часто вмешиваешься в личные дела брата?

- Звучит укоризненно, - насмешливо ответил он. – Нет. Не часто. Михаил знает за собой такое. Но забывает, когда теряет голову в очередной раз, а потом с ним бывает плохо. Он надолго замыкается в себе, если его бросают. Или страдает сам, когда остывает к очередному объекту страсти. А поскольку он почему-то решил, что я лучше всех в семье его понимаю, то для меня его состояние разочарованности и обиды обычно чревато: он начинает ходить за мной с нытьём и рассказывает – рассказывает в подробностях, как его обидели, или как он не хотел, но так получилось. Портрет закончен?

Он так быстро перескочил на портрет, что я некоторое время не могла понять, о чём он. Затем взглянула на рисунок и улыбнулась.

- Одноцветный получился. Выслать?

- Давай. – А через секунды он спросил: - Тебе точно удобно управляться со сканами, а потом пересылать мне?

- Точно, - подтвердила я: пока сканировала рисунок, успела открыть почту и увидеть там присланную Костей открытку – лежащая куча роз (да что его на кучи-то тянет?!) и подпись: «Солнышку!» - У меня всё готово – пересылаю.

Переслала, затаила дыхание – и внезапно меня бросило в горячечный пот: я же нарисовала его так, как «видит» моё автописьмо! Он же не знает, что я могу написать его таким, какой он сейчас! Надо было футболку переделать во что-нибудь другое!.. И снова озадачилась: или знает? Помнит ли он тот вечер, когда я прибежала к нему под дождём?

- Я… разочарован, - наконец сказал он – и моё сердце упало. – Солнышко, не обижайся… Это моя глупость. Я почему-то решил, что ты пришлёшь рисунок, на котором мы будем вместе. Хотя и помнил, что ты собираешься рисовать только меня. Наверное, потому решил, что ты сказала: я буду глядеть на тебя.

- А тебе правда хотелось бы такого рисунка? – осторожно спросила я, с облегчением выдохнув: всё хорошо с самим рисунком! И облизала пересохшие от напряжения губы: ждала ответа, боясь дохнуть, дыша открытым ртом.

- Конечно. Но сейчас моё свободное время вышло. Обед закончился. Алёна, ты рисуешь быстро. Сделаешь?

- Сделаю! Обязательно! Как сделаю – перешлю!

Он закончил разговор. Я немного разочарованно посмотрела на затихший мобильный: эх, ещё бы немного купаться в звуках его сильного, насмешливого голоса! А потом подумала: а если и Костя хотел того же? Слушать мой голос? У меня даже на душе потеплело от такого предположения.

А ещё… А ещё теперь у него всегда будет возможность разглядывать мои рисунки, где мы вдвоём! И это тоже приводило меня в восторг! Я всё представляла, как он время от времени будет включать свою почту в мобильном – и!.. И глупо улыбалась снова и снова.

Ладно… Значит, по почте мы тоже можем переписываться. А ведь если у него времени и сейчас мало, он может заглянуть на почту во время поездки по городу и спокойно, не волнуясь, что нужно немедленно отвечать, прочтёт моё письмо! Мне нравится эта мысль!

Смешно, но эта же мысль будто сдёрнула с моих рук сдерживающие их путы. Я глубоко вздохнула, поставила настольную лампу так, чтобы она светила прямо мне на колени, пока сижу в кресле, и начала!

Память подсказывала эпизоды из наших поспешных встреч, и воображение заработало мощно! На середине работы с первым же рисунком, я почувствовала, что отключаюсь от реальности. Как-то не воспринимаю её. Интуитивно поняла: надо мной начало властвовать автописьмо.

Но теперь я его не боялась. Работала без перерыва и только еле успевала замечать, что в процессе рисования смешиваю все мои рабочие инструменты: простой и цветные карандаши, акварельные мелки!

А главное – я видела всё, что рисую!

Первый рисунок: я и он стоим рядом с приподъездной скамейкой, с которой свешивается копна тёмно-красных роз. Второй: мы сидим на скамейке – Костя с предвкушением удовольствия рассматривает грейпфрут. Третий: валяемся на куче парковых палых листьев, заложив руки за голову, смотрим друг на друга и смеёмся. Четвёртый: он стоит за моей спиной, прислонив меня к себе и сцепив ладони на моём животе, а я, полуобернувшись, смеясь, протягиваю ему один из бархатцев из букета, который вот-вот упадёт… Пятый: он за столом – смотрит мои рисунки, я за ним, вишу на нём, обнимая. Шестой лист, седьмой… Меня словно прорвало. Я рисовала сначала в кресле, потом – лёжа на полу. Затем – за столом, вроде неудобно приткнув папку для рисования к краю стола, но на деле шалея от возможности рисовать и ничего и никого не замечать. А может, это не автописьмо? Может, это состояние называется вдохновением?

Пришла в себя от тихого стука в дверь. На пороге стояла мама.

- Дочь, ты знаешь, сколько времени? – испуганно спросила она. – Мы уже спим, а я только-только вспомнила, что ты таблетки не принимала! Пошла смотреть, может – приняла всё-таки, а ты, оказывается, и не спишь! Спать давно пора.

Проморгавшись, я растерянно огляделась.

Сидела уже на кровати, упираясь спиной в поставленную ребром к стене подушку. Одеяло на плечах – наверное, начала мёрзнуть, в последний раз лёжа на полу. В ногах – пригревшийся Мурзила, сонно зевает то на маму, то на меня. По всей комнате – листы с рисунками. А сама ничего не помню.

Мама постояла немного, разглядывая беспорядок, и вошла в комнату.

- Время – второй час, - проворчала она и принялась собирать рисунки – то нагибаясь за ними к полу, то собирая их с подоконника. Вглядываясь (видимо, сочла, что, если я промолчала насчёт разрешения смотреть – значит, можно) в листы, она вздыхала, но всё же улыбнулась.

- Мам, а почему вздыхаешь? – с любопытством спросила я.

- Это красиво – и страшно. – Она сказала, а потом с сомнением посмотрела на меня, наверное, прикидывала, говорить ли всё. – Ты так его любишь… Боюсь спрашивать, но… Уверена ли ты в его любви? Не моё дело, конечно, - торопливо заговорила она, словно страшась, что я обижусь. – Но ведь ты сама сказала, что почти ничего не знаешь ни о нём, ни о его семье.

- Ну, сегодня мы познакомились с главным представителем его семьи, - заметила я. Мою эйфорию сейчас трудно было перебить такой мелочью, как незнание о Косте. Тем более кое-что я всё-таки о нём узнала.

- И это меня тоже пугает, - вздохнула мама. – Когда я говорила, что в обществе принимают таких людей, как ты, как художников, я как-то не думала всерьёз, что ты и в самом деле окажешься среди таких людей. Сегодняшнее появление этого Константина Павловича словно показало мгновение, которое позволило заглянуть в тот мир… – Она задумчиво присела рядом со мной, на край кровати. – Возможно, я в этом ничего не понимаю, но что-то мне страшно становится.

- Мама, пока ничего не решено. И потом… Не привезёт же меня Костя в королевский дворец или замок, где надо будет бояться каких-то церемоний! Он будет работать – я тоже. Выходы в свет будут редкими – насколько поняла я его характер.

- Ты говоришь так, как будто всё уже решено. Судишь по его заботе о тебе? – то ли со вздохом, то ли мечтательно усмехнулась мама. И поднялась. – Сейчас принесу таблетки и воды. И – спать!

Только она вышла, как я быстро выскользнула из-под укрывавшего меня одеяла и бросилась к принтеру. Компьютер-то ещё работал. Минут пять на всё про всё у меня есть – пока мама подогреет воду, зная, что я не люблю запивать таблетки холодной... Быстро просканировала листы с лучшими, как предполагала, рисунками, – три штуки. Где нас двое. На сегодня Косте хватит, а завтра с утра пошлю ещё!

Представив, как он удивится, получив письмо с рисунками прямо сейчас, я еле удержала улыбку. Он-то, наверное, думает, что я уже сплю. Ведь в Канаде сейчас время ближе к вечеру… Посмотрела на часы – тихо засмеялась. Ничего себе – расписалась! И правда – почти два!

Мама вошла, строго проследила, чтобы компьютер был выключен, чтобы обезболивающие таблетки были выпиты. Спрятала собранные листы с рисунками в папку, положила на полку книжного шкафа, выключила свет в комнате – и ушла.

Стало темно и тихо… Постепенно глаза привыкли к темноте. Стали различать тени от предметов. Но всё это проходило как-то мимо. Я всё ещё была там, в цветных рисунках, где мы с Костей бродили по осенним аллеям.

А я улыбнулась снова: нужны ли эти таблетки? Даже скорчившись в кресле, я почти не чувствовала боли. Хотя на ногу лучше не смотреть – выглядит она сейчас просто угрожающе!.. И не нужны мне эти таблетки, потому что я будто выплеснула из себя что-то, что до сих пор переполняло меня, будоража…

Сон медленно надвинулся на меня. Я снова услышала тихий Костин голос: «Спи, моё солнышко!» И мягко уплыла в тёплый тёмный мир сновидений.