Степь

— Я!

— Расскажи, о чем спорили.

Монгол замялся.

— Ну? — настойчиво повторил Унгерн.

Цирик передернул плечами под пристальным взглядом круглых светлых глаз.

— Вот у него, — он показал пальцем на крайнего цирика, — Урга был один хашан. Когда наша, — он обвел рукой невидимый лагерь, — Урга брал, очень много народа убил. Сколько дети убил! Маленький, совсем маленький! Один дом, я сама видел, русский солдат, твоя солдат, — забывшись, кивнул он Унгерну, — маленький мальчик, два-три года, не знаю, шашкой голова руфил…

Цирик передернулся, зажмурив глаза.

— Очень, очень много народа! Его жена, отец, дочка тоже умер. Всё! — закончил он и сел.

— Детей красных вырезал и буду вырезать! — твердо чеканя слова, сказал Унгерн. — Из детей взрослые вырастут. Нечего оставлять хвосты! Как зовут? — повернул он лицо к тому, о ком говорили.

— Лупсан! — коротко ответил тот и молча продолжал смотреть на Унгерна. Узкие глаза не скрывали вражды. Унгерн повернулся и вышел из майхана.

К себе пришел нахмуренный и злой.

Потирая замерзшие руки, сел на кошму, пододвинул приготовленный адъютантом маленький столик с бумагами.

— Пойдите сейчас к Жамбалону, — обратился он к поручику, — скажите, чтоб наблюдал за цириком Лупсаном. Какой части — не знаю. Он ночует отсюда в третьем майхане. Если будут хоть какие-нибудь разговоры, из дивизиона убрать! Сейчас можете итти. Вы мне не нужны.

— Спокойной ночи, ваше превосходительство.

Барон кивнул. Поручик вышел.

Не задумываясь, быстро и легко Унгерн писал круглым размашистым почерком одно из «приятных» писем, в которых можно было быть почти откровенным, — в Пекин, к подполковнику Григорьеву:

«…Надо сделать ядро, вокруг которого могли бы сплотиться все народы монгольского корня. Нам необходима оборона, и моральная и военная, от растлевающего влияния Запада. Я начинаю движение на север и на-днях, — Унгерн жирно подчеркнул последнюю строку, — открываю военные действия против большевиков».

Мысли обжигали горячей смелостью. То, что казалось таким недостижимым в дни позорного отступления от красных войск, теперь было близко, почти в руках, в его военной силе, в растущей популярности, в связях с вековыми крепостями ламских монастырей, в почтительных поклонах японских офицеров его штаба.

На монгольском небе высоко поднялась звезда Унгерна. Он видел ее и верил в нее. Насколько правильным оказалось равнение на Богдо! Теперь высококняжеское звание, взятое им у правителя, проложит путь к повиновению каждого арата.

Но мысль неожиданно споткнулась об упорно враждебные глаза цирика-монгола. Унгерн нахмурился и написал на обратной стороне письма, тяжело надавливая на перо: «Прошу вас прислать опытного монгола-дипломата, который мне крайне необходим».

Подписался по-приятельски коротко:

«Уважающий, вас барон Унгерн».