Степь

(1920 год)

Из порванного гутула вылезал палец. В щель набивался песок и снег. К концу дня нога больно занемела, и Доржи пошел в соседнюю юрту просить ниток.

Тяжелый ноябрьский ветер хлестал землю. Над землей с воем неслись черные тучи. Доржи приоткрыл дверь. На него пахнуло густым дымным теплом. Хозяин пригласил его к огню и, сев рядом с гостем, сказал жене:

— Дай ему все, что попросит. Он из партизан Сухэ Батора.

Женщина налила Доржи чаю. Напившись, он попросил иглу с ниткой, снял гутул и большими стежками стал пришивать отставший слой подошвы. В юрте было тепло, пахло кислой овчиной, сухо потрескивал аргал. Согревшись, Доржи расстегнул ворот.

— Когда же думаете начать? — спросил его хозяин.

— Начальник знает! — уверенно сказал Доржи, надевая починенный гутул. — Сам видишь, сколько к нам народу идет! Вот соберем людей, оружие…

— Идут многие, — кивнул хозяин, — и знаешь, брат, великое надвигается время, если из дальних краев — каких дальних! — идут араты сюда, на чужие кочевья…

— И еще больше придут! — усмехнулся Доржи. — Вот, вспомните меня, придут. Народ, как зверь, по запаху зачуял, откуда пахнет волей…

Он поднялся.

— Счастливо вам!

— Передай своим, — сказал хозяин, тоже встав с кошмы, — что у меня есть винтовка и два хороших коня.

— Спасибо, брат! — Прямо глядя в лицо арату, Доржи положил руку ему на плечо. — Береги и винтовку, и коней, и себя! Когда Сухэ Батор позовет, все будет нужно.

Он вышел на улицу. Ветер остервенело хлестнул по лицу мелким колким снегом.

Доржи размашисто шагал по поселку, и вдогонку ему заливались псы. Где-то там, в темноте, в черной глубине ночи лежала Монголия, родина, подмятая белогвардейской лапой, окровавленная, разграбленная иноземной военщиной. Туда надо было итти. Туда они пойдут, как только мускулы молодой Народной армии набухнут силой. А сзади, на севере, был тыл. Там тянулись новые земли Красной звезды. Оттуда шло спокойствие, сила, поддержка.

Доржи вернулся в свою юрту поздно. Они жили там вчетвером — араты из разных аилов, хошунов и даже аймаков, объединенные общим именем «народоармейцы». Юрту им дали здешние жители.

Когда Доржи пришел, товарищи уже спали. Угли в очаге еще переливались жаром. Доржи сел на свою кошму и стал снимать гутул. Толстая подошва не пропускала больше снега. Нога была суха.

— Надо объехать все пограничные караулы на запад и восток, — сказал Сухэ Батор, — надо самим вербовать партизан!

Очир Бато кивнул и провел рукой по голове. До сих пор затылок без косы казался непривычно легким. Как давно уже это было: скачка по степи от китайского разъезда, приезд на границу, отброшенная в песок коса… А прошло с тех пор только четыре месяца. Очир Бато поднял глаза на начальника, товарища и друга.

Сухэ Батор говорил, как всегда, увлекательно и горячо, заражая других своей непоколебимой верой в будущее.

— В Маймачене есть наш член партии, китаец-маляр. Через него надо отправить письмо в Ургу, к товарищам в подполье…

Старик-арат, сидевший близко к Сухэ Батору, недоверчиво покачал головой:

— Наверное, уже разъехались давно ваши подпольщики! В Урге, говорят, теперь и псу подышать нечем.

Смуглое лицо Сухэ Батора покраснело. Вытащив из-за пояса мятый листок бумаги, он протянул старику:

— На, прочти!

— Неграмотный, — покачал головой тот.

— Тогда слушай!

Сухэ Батор с гордостью, словно рапорт о победе, читал короткое письмо товарищей из Урги:

— «…Гамины[23]стали жестокими. За головы Сухэ Батора и других шести главных обещано по десяти тысяч мексиканских долларов. Арестовано четверо. Одного члена партии пытали три дня и три ночи, но он все вытерпел и ничего не выдал…» А вы говорите, что у нас нет людей! Да разве каждый такой, — Сухэ Батор поднял письмо, — не стоит десятка?

И, взглянув на старика, добавил:

— Не сомневайся в своих, а то у самого меньше сил будет.

— Значит, завтра едем? — спросил Очир Бато.

— Да. Поедем втроем: Лосол, ты и я, — сказал Сухэ Батор, — остальные будут здесь. И помните, братья, — повторил он настойчиво: — надо бороться за каждого арата. Каждый арат приведет с собой других. Из песчинок вырастают гобийские барханы. А когда окрепнем, оправимся, тогда посмотрим на восток! Там — Унгерн!

Лицо Сухэ Батора стало жестко-холодным.

— Как вороны, слетелись на падаль! — сквозь зубы прошептал Очир Бато и хрустнул пальцами.

— Монголия жива! — громко сказал Сухэ Батор, точно его слышали все юрты. — Монголия жива! Она встает.

Сухэ Батор провел рукой по лбу и опять опустился на кошмы. Очир Бато молча протянул ему раскуренную трубку. Сухэ Батор жадно проглотил дым и, успокоившись, продолжал:

— «Надо разбрасывать по юртам листовки, воззвания. Печатное слово — большая сила.

— Придется рукописные делать, — заметил Лосол.

— И рукописные и печатные можно. Нет типографии — будем печатать на деревянных досках, по-ламски. У нас есть грамотные товарищи. Поручить им… Надо постараться попасть в Ургу. Надо, чтобы Пунцук, Доксом и другие партийцы приехали сюда. Сейчас самое важное — мобилизация цириков[24]. И потом, — Сухэ Батор втянул в себя струю дыма, пристально глядя на огонь, — надо принять меры к агитации в унгерновских монгольских частях. Мы будем взрывать его армию изнутри!

— А не слишком ли мы тянем? — нетерпеливо сказал Лосол. — Хорошо, если бы можно было начать действовать скорее. Если б совсем не допустить Унгерна к Урге!

Сухэ Батор пожал плечами.

— Спешить нельзя! Мы еще не собрались с силами. И белые и те, кто с ними, — враги не только наши, но и красной России. Надо предложить Советской стране вместе с нами выступить против Унгерна. Я твердо уверен, что наше обращение не останется без ответа. Будет помощь, брат!

— Надо еще выждать, чем кончится борьба барона с китайцами!

— Спешить нельзя! Неужели ты думаешь, — Сухэ Батор резко повернулся к товарищу, — мне сладко думать, что Унгерн идет на Ургу? Ты забыл, брат, — Сухэ Батор опустил голову на руки, закрыл ладонями лицо, и его голос дрогнул, — ведь в Урге моя семья.

Горбы спящих верблюдов поседели от пушистого инея. На снегу черными пятнами темнели псы. Маленький поселок спал, скрывая в одной из своих потрепанных юрт ту «семерку» людей, за каждую голову которой предлагалось десять тысяч долларов. «Семерку» окружали те, которых при поимке просто вешали, ничего не платя. Белая тишина зимней ночи и молчаливая порука окрестных юрт надежно прятали поселок от глаз китайских шпиков.

Намжил, старый товарищ Сухэ Батора, разбудил Доржи:

— Вставай, брат! Тебе поручают важное дело.

Доржи быстро оделся. Они вместе вышли из юрты. Туманный рассвет осыпал их мягким влажным снегом.

— Тебе поручено важное дело, Доржи! — повторил Намжил. — Ты едешь сейчас по караулам с Сухэ Батором, Досолом и Очир Бато. Проверь револьвер, спрячь его на себе и помни, — Намжил в упор посмотрел в глаза спутника, — помни, кого ты охраняешь!

Доржи ждал Сухэ Батора у юрты. Начальник вышел легким, торопливым шагом, на ходу поправляя раскрутившийся конец пояса.

Он улыбнулся Доржи, легко вскочил в седло, сел удобнее и оглядел своих:

— Готовы?

Неподкованные кони мягко затопали по свежему снегу.

Сухэ Батор ехал чуть поодаль, опустив поводья на шею лошади. Белая чесуча шубы подчеркивала его бронзово-смуглое лицо. Он то и дело пристально всматривался в горизонт.

Лошадь Доржи порывисто встряхнула короткой жесткой гривкой и толкнула мордой пегого конька Очир Бато. Очир Бато оглянулся, придержал коня. Сухэ Батор и Досол пододвинулись. Они молча построились в ряд и погнали коней рысью.

Эта поездка была началом формирования Монгольской Народной армии.

Шли люди, объединялись в отряды, таясь от шпионов в пустынных пограничных степях и лесах.

— Если мы, монголы, будем каждый сидеть в своей юрте молчком, когда в стране происходят такие бедствия, то кто же будет нас спасать? — заявил Сухэ Батору начальник пограничного караула, старик Дамдин, и тут же поклялся: — Все, что вы говорите, — правда. Я хоть и старик, но до конца жизни буду участвовать в вашем большом деле. И то, что вы — младший брат — поручите мне, все исполню.

В партизанских отрядах каждому находилось дело. Чинили хомуты, верблюжью упряжь, седла, юрты.

Доржи с другими грамотными товарищами готовили листовки. На деревянных дощечках вырезали причудливые завитки букв. Буквы вязались в слова и фразы. Изрезанное дерево покрывалось краскою, и гладкая бумага, прижавшись на миг к дощечке, уносила с собой «Воззвание от имени представителей Народной партии к монгольскому народу».

Вместе с силами крепла вера в успех, но к Цаган-Саре [25] товарищи, посланные с письмом в Ургу, привезли плохие вести.

Похрустывая пальцами и нахмурив густые брови, Сухэ Батор слушал сообщения Пунцука:

— В Урге плохо. Много наших сидит в тюрьмах, а оставшиеся на свободе товарищи совершенно бессильны. Со дня на день ждут нападения белых на Ургу.

После Цаган-Сары пришло еще письмо из подполья. Товарищи писали:

«Третьего дня Первого месяца белобандиты заняли Ургу. Сюй отступил по тракту на север. Мобилизуйте силы, готовьтесь к борьбе…»

В руках Сухэ Батора с треском переломилась тонкая трубка. Взглянув на обломки, он отшвырнул их в угол. Его глаза вспыхнули гневом.

Собранием было постановлено:

«Всячески ускорить дальнейшее формирование отрядов. Обязать всех мобилизованных цириков по первому приказу командования выступить с границы в глубь страны…»