Степь

ПЕРВЫЙ ПОЛК

В самую глубь поросших лиственницами сопок забрался распадок, глухой и извилистый. На его дне, сжатом крутыми обрывами гор, скрывалось десятка полтора юрт и майханов. На желтой земле темнели черные ожоги костров.

В распадке отсиживался отряд партизан-добровольцев. Отрядом командовал старик Дамдин — старый пограничник, знавший каждую пядь пограничных земель. Его юрта пиявкой присосалась к пологому боку сопки, выше всех. Из нее от края до края был виден лагерь. Отряду нехватало юрт, нехватало даже майханов. Долгие зимние ночи мучили холодом, и с темнотой ровные струи дымов поднимались из распадка к сверкающим зимним звездам. От зари до зари дежурили посты, оглядывая каждую кочку в степи, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. Но степь была тиха. Сопки надежно прятали партизан, укрыв лагерь своими огромными боками.

Отряд рос, вбирая в себя новых и новых беглецов от — китайских плетей и поборов, от больших обещаний и казней Унгерна. А по главному тракту двигались на Кяхту отброшенные бароном из Урги отряды генерала Сюя.

— Араты уходят с их пути, бросают родные земли, — рассказывал Очир Бато, когда последний раз был в отряде с распоряжениями Сухэ-Батора. — Старые и малые, мужчины и женщины бегут к нам, товарищи! Наши силы растут. Скоро это ущелье станет тесным.

Дежуря в дозоре, Доржи зябко кутался в старую овчинную шубу. С винтовкой не расставался, хотя сталь холодила, как кусок льда, и, проверяя затвор, морщась, отдирал пальцы от мгновенно прилипавшего-металла.

Ветер катил по степи легкие перекати-поле. Они, подпрыгивая, неслись по обледенелой земле. Один куст налетел на Доржи, прижался к ногам. Доржи оттолкнул его, и кустик помчался опять по голой земле, убежал далеко, стал похож на бегущего зверька. Много их, сухих, круглых, неслось по равнине. И почему-то некоторые мчались навстречу ветру…

Винтовка сама легла в руках, готовясь к выстрелу. Застыв, как волк перед прыжком, Доржи всматривался в темные движущиеся пятна, — свои приходили только по тропинкам из сопок.

Пятна стали всадниками. Ясно видимые в ледяной прозрачности морозного воздуха, они остановились. Их было одиннадцать.

Налево, невидимый за равниной, тянулся тракт. Направо — сопки, бездорожье, тайга и распадок, скрытый в лабиринте холмов. Прижавшись к скале, Доржи ждал, куда пойдут.

Всадники топтались на месте. Один показал на холмы. Ветер донес до Доржи нетерпеливое ржание лошади. Всадники растянулись цепью и медленно затрусили направо.

Спрыгивая с камня на камень, взбивая пыль и снег, Доржи бежал вниз, держа наперевес винтовку. Камни, выбиваясь из-под ног, обгоняли его и с шумом падали у самых майханов, будя тревогу. Доржи с криком вбежал в спокойный муравейник лагеря.

Распадок сразу вскипел людьми. Как волчьи зубы, защелкали затворы винтовок. Старик Дамдин, на ходу подбирая патроны, отрывисто вполголоса отдавал распоряжения.

— Помните! — сказал он, в последний раз оглядывая людей. — Чтоб ни один не ушел! Уйдет один — завтра нагрянут сотни.

Торопливо заседлав коней, небольшой отряд партизан пошел в обход, чтоб выйти в тыл тем, что пришли в долину.

— А вдруг свои? — нерешительно протянул сосед Доржи, молодой парень, садясь на коня.

Дамдин живо обернулся:

— Свои знают дорогу. Не будут зря шататься по степи. Чтоб ни один не ушел, товарищи!

Сдерживая коней, всадники потянулись к выходу из распадка. Где-то за поворотом горы таился враг. Еще раз остановились, осмотрели винтовки, револьверы.

Дамдин, чуть трогая коленями коня, двинулся вперед, осторожно обходя камни, чтобы не шуметь. Следя за каждым движением старика, Доржи застыл в седле.

Приподнявшись на стременах, Дамдин вытянулся, налег на голову коня и выглянул из распадка.

По взмаху его руки партизаны ударили коней. Под копытами, загрохотали камни. Разгоряченная лошадь помчала Доржи вперед. Раскатился выстрел. Кто-то вскрикнул. Чья-то обожженная пулей лошадь заржала и взвилась на дыбы. Перед Доржи мелькнуло чужое, оскаленное гримасой лицо. Змеей блеснула шашка. Стрелять было уже поздно. Привстав на седле, Доржи взмахнул винтовкой. Шашка, сверкнув, упала под копыта коней, а сам всадник неуклюже сорвался с седла и шлепнулся о мерзлую землю.

Ни один не прорвался. Четверо остались лежать на месте. Живых, обезоружив, отвели ближе к лагерю.

Доржи, тяжело дыша, смотрел на тонкие желтые лица и, впервые за четыре месяца, до мелочей ясно вспомнил аил, неродившегося ребенка, смерть Цивильмы…

С разъездом был проводник. Двое партизан узнали его. Это был богатый бурят Бажаев, эмигрировавший в Монголию из Забайкалья в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Отвечая на вопросы Дамдина, он упал на колени и, цепляясь за мерзлые комья земли, закричал:

— Я вел их, товарищи, чтобы передать в ваши руки! Будь прокляты эти псы! Будь прокляты!..

Пленники не ответили на вопросы. Из сбивчивых слов проводника выяснилось, что отрядом была захвачена первая конная разведка из командиров генерала Сюя, посланная штабом на поиски «изменников-бунтарей».

Разведчиков отвели за холмы. Опустив глаза, Доржи медленно перезаряжал винтовку, стараясь не смотреть на того, кого надо было уничтожить. Руки неуверенно медлили, — это был его первый выстрел по человеку.

— Дзерен, которого ты убил, тебе ничего не сделал! — резнул его слух резкий голос Дамдина. Старик быстрыми шагами подошел к Доржи, прямо глядя ему в глаза. — А этот человек, — он показал на проводника, — несет смерть твоей родине!

Доржи выпрямился. Ударил сухой короткий выстрел. Бурят схватился за грудь. Проводник упал, взмахнув окровавленной рукой. Опустив винтовку, Доржи подошел к мему. Густая дымящаяся кровь стекала на землю. Пуля раздробила палец левой руки и ушла в тело.

Вечером Доржи долго сидел у костра, обняв руками колени. Товарищи оживленно обсуждали события и, наговорившись, стали укладываться спать. То здесь, то там, как потухающий костер, догорал разговор. Ночные посты ушли на дежурство.

Обходя засыпающий лагерь, Дамдин остановился около Доржи. Сел рядом с ним у костра. Понимающе поднял старые спокойные глаза.

— Помни, брат, — сказал старик, точно и не прерывал разговора: — если любишь друга, умей ненавидеть врага.

Утром пошли в степь — унести тела подальше в сопки, чтоб на них не наткнулся случайный путник. И страх придавил отряд: одного трупа не было. Недобитый Доржи бурят ночью ушел. Бесснежная сухая земля не сохранила следов.

— Теперь ждите, придут мстить, — махнул рукой Дамдин. — Надо удвоить караулы, могут притти в эту же ночь!

Найдя взглядом Доржи, он показал ему рукой на темные пятна, оставшиеся на земле:

— Вот! А теперь за твой недосмотр отряд своей кровью платить будет! Две, три пули потрать, но знай, что наверно!

На следующий день по западной тропинке из сопок в лагерь прискакал бледный заплаканный арат, без седла, без шапки. Соскочив с коня, он бросился к юрте начальника. Партизаны ждали. Тревожный говор оборвался, когда из юрты вышел Дамдин. Седые кусты бровей вплотную сошлись на его переносице.

— Товарищи! Наши юрты грабят и разоряют… избивают женщин и детей!

Ропот волной прокатился по толпе.

— По коня-а-ам!

Сопки эхом повторили приказ.

Затопали лошади, засуетились люди, прилаживая седла, винтовки, пояса. Опустели юрты, майханы, и распадок выпустил в степь живую лавину всадников.

Отряд гнал коней на запад, на первую открытую схватку с войсками.

Густой топот копыт разносился по степи. Отдохнувшие кони быстро вынесли партизан на холм. Отсюда уже были видны аратские юрты, окруженные толпой всадников.

Дамдин первый с криком пустил коня в долину. Взрывая замерзшую землю, кони неслись с горы. Засвистели пули; разгоряченные бегом лошади подмяли под себя дозорного, стоявшего невдалеке от юрт. Его крик утонул в мощном топоте. Захваченные врасплох солдаты стреляли не целясь. Пешие вскакивали на привязанных коней, а те метались, не в силах оторваться от коновязи.

Часть солдат успела ускакать. Отряду достались винтовки и несколько тысяч патронов. Одну женщину нашли с петлей на шее, привязанной к мухлюку. Она была еще жива. Ее с детьми отправили на восток, к пограничным юртам добровольцев.

Вечером, вернувшись в сопки, Дамдин послал гонца к Сухэ Батору. Начальник приехал утром, взбудораженный и разгоряченный вестью о схватке. Осмотрел отряд, сосчитал винтовки. Долго расспрашивал Дамдина о продовольствии, о здоровье цириков, о состоянии коней, потом открыл митинг.

Слова Сухэ Батора звенели в морозном воздухе, ударялись о скалы и опять возвращались к партизанам, точно он говорил десятками ртов:

— Поздравляю вас, товарищи, благодарю за успешный бой! Благодарю от имени всех аратов Монголии, которых вы защищаете. Пусть и следующие ваши бои будут так же удачны…

В тот день добровольческий партизанский отряд Дамдина был переименован Сухэ Батором в Первый полк Народной Монгольской армии.

Сюй шел на Кяхту. Не подготовленные к зиме, неожиданно разбитые Унгерном, его войска отступали на север без теплого обмундирования, без продуктов. Началась реквизиция скота у аратов.

Араты уходили с пути войск, бросали имущество и бежали к границе, в Народную армию.

Хмурым зимним днем полк Дамдина выступил на восток для соединения с частями главкома.

Партизаны шли северной дорогой, не таясь. Насторожившиеся монастыри провожали полк десятками глаз. Встречные араты давали муку, махорку, спички.

Вернувшись с полком в знакомые места старой стоянки Сухэ Батора, Доржи не узнал долины. Лагерь кишел людьми. По ночам костры мигали десятками огней. Паслись кони, шумели цирики. На одного знакомого приходилось десять чужих. Были и пожилые и молодые, и буряты и чахары, и монголы и тибетцы.

Доржи узнал даже двух знакомых китайцев. Один был старик-маляр, живший в Маймачене; через него несколько месяцев тому назад Сухэ Батор переправлял письма в подполье. Второй — его сын.

Доржи безустанно бродил между людьми, расспрашивая, узнавая, не слыхал ли кто чего-нибудь о его брате. Никто не знал, да и что можно было узнать в этом кипящем, взволнованном море!..