Степь

Посредине площади стояла четыреугольная палатка. На ее синих полотняных стенах были вышиты белые черепа. Налево от распахнутых золоченых дверей храма раскинулся огромный полог. Вокруг него волновалась толпа. Под пурпурным пологом сидели ламы. От лам к площади тянулись огромные золотые трубы. Они сверкали на солнце и были похожи на языки пламени.

Четырежды взревели трубы. Пробили медные тарелки — цаны, и ламы взмахнули шелковыми платками. Из дверей храма вышла первая пара масок. Их огромные лица были желты. Рот застыл в зубастом оскале, маленькое тело терялось в ворохе шелка, шитья, позолоты. В руках у каждой маски были кинжал и петля.

— Для борьбы с врагами веры! — сказал Денсиме накануне праздника Иши-лама и приказал ей приложиться лбом к священному одеянию масок. — Чтобы замолить грехи!

Денсима помнила рассказы Доржи и Нарин, не видела за собой грехов и была упряма. Она решила не послушаться Иши.

Сильнее взвыли огромные трубы, зазвенели медные цаны. Уже много масок кружилось по кругу в медленном танце, и одна повторяла движения другой.

Синие, черные, желтые маски проносились перед толпой, звеня бусами, четками. От них пахло затхлостью монастырских кладовых и едким потом грязного тела.

Ламы звонче ударили в цаны. В кругу медленно танцовала самая страшная маска — «Чойжил». Синела огромная голова. На толстой шее развевались ленты, бусы, куски шелка — дары богомольцев. Жуткое синее лицо медленно надвигалось на Денсиму. Все громче и громче выли огромные трубы. Женщины отшатывались от маски, закрывая лицо руками.

Страшно! Все злые духи Монголии обрушивались на них в вывернутых глазах Чойжила. В завывании труб было все: и волчий вой, и долгие степные бураны, и страшные муки буддийского ада, о котором говорил в юрте лама. Вот он, злой дух! Зубы его велики и остры! Трупно синеет огромное лицо! Грозно сверкают белки вывернутых глаз…

Денсима в ужасе бросилась с коня, чтобы упасть с другими в пыль, под ноги синему Чойжилу, чтобы прижаться воспаленным лбом к его парчевому халату и вымолить прощение — за неверие, за сомнения, за непокорность ламе, и… обернулась, захлестнутая веселым окриком.

Совсем близко от нее, крепким островом в волнующейся толпе, стоял тупомордый приземистый фордик. Во взволнованном людском море он казался незыблемым, как утес. На его лакированной крыше сидели эмчи, Ботрин, дядя Доржи и Нарин. Они смеялись. Их веселый смех, как прохладная струя в жаркий день, успокоил взбудораженную Денсиму.

Денсима сконфуженно улыбнулась, взглянув на автомобиль, вытерла платком лицо и, опять усевшись в седло, искоса посмотрела на площадь.

Прямо перед ней, на принесенной скамейке, сидел лама, изображавший Чойжила. Страшная маска лежала тут же, а другие ламы торопливо обмахивали платками красное, утомленное лицо ламы.

В огромной, раскаленной солнцем маске ему было невыносимо душно и тяжело. Он упал бы, если бы его не подхватили и не усадили на скамейку. Лама отдувался, как лошадь, вытирая испарину.

Денсима огляделась. Праздник как будто сразу полинял в ее глазах. Одежды масок с потертой позолотой и облупившимися четками больше не казались ей красивыми. Ламы танцовали так, точно исполняли тяжелую и надоевшую работу. Лица у них были утомленные и красные.

Денсима устало вздохнула и, подергивая повод, стала пятить коня из толпы.