Степь

ЮРТА ОТКОЧЕВАЛА

К осени тучнел скот. В равнинах подсыхали пушистые метелочки ковылей. Шелестя, осыпались на сухие короткие травы. Пришло время откочевки на новые места. Туда, где стоят свежие нетронутые травы. Туда, где стада и люди останутся пережидать холодную, вьюжную зиму.

Накануне Иши-лама долго говорил с Денсимой. Он обрушивал на головы русских врачей страшные предсказания священных тибетских книг.

Сказал, что девушка должна уважать родителей, во всем подчиняться им, и если родители говорят, что надо откочевывать в степь, грех с ними спорить.

Мать заплакала. Денсима обещала ей исполнить все наставления ламы. Насупившись, девушка вышла из юрты, залезла в пустую арбу и там расплакалась, зарывшись мокрым лицом, в кошмы.

Если бы могла, она разорвалась бы пополам. Если бы могла, она навьючила бы на арбу и эмчи, и Доржи, и Нарин. Но они жили в городе, а город нельзя было увезти.

Измученная Денсима заснула поздно, а утром решила тайком сбегать в последний раз в больницу, проститься с эмчи и Нарин.

День был долог, как все последние нежеланные дни. К вечеру зашел Иши-лама.

Денсима отвернулась. Она не могла видеть его самодовольного лица. Он связывал ее крепче веревок. Из-за него она должна была откочевать в степь, отказаться от друзей, от учебы. Денсима задыхалась от гнева, а Иши напился чаю, удовлетворенно поглядывая на подавленную девушку, и скоро ушел. Сказал, что должен еще успеть помолиться, чтобы хорош был их завтрашний путь.

Запад медленно догорал. С другой стороны неба поднимался прозрачный серп месяца. Вечер был безветрен и тих.

Когда Иши-лама ушел, Денсима побежала в больницу, далеко огибая центр города, чтобы не встретить отца. Подобрав полы халата, перелезала через заборы, протискивалась между арбами и верблюдами.

Волосы растрепались, она не поправляла их. В одном месте споткнулась об оглоблю, упала и расплакалась. Несколько минут постояла, пока не утихла боль, и побежала дальше. Лицо, измученное бессонной ночью и мокрое от слез, облипло пылью. Не замечая ничего, юна размазывала слезы грязным рукавом и бежала дальше.

Когда Денсима подошла к больнице, стемнело. На белых стенах чернели впадины окон. В этот час уже не было приема, ко в кабинете доктора еще горел свет и за занавеской двигались темные тени.

Денсима подошла ко второму корпусу здания, где помещалась квартира врачей, но там было темно. Она поднялась на террасу. На двери висел замок — эмчи куда-то ушла.

Денсима села на ступеньки и опустила лицо на колени. Очень не хотелось уходить, не повидавшись с эмчи. Эта женщина умела говорить слова, от которых все делалось легче и проще. С ней Денсима могла смеяться хоть над Чойжилом. Дома же, от боязливой матери и грозных слов ламы, в нее вселялся холодный страх и противно обволакивал сердце.

Звезды осыпали черный бархат неба. За оградой, в степи завыла собака. Ночь была тихая и холодная. Где-то далеко во мраке горели два огня. Они то пропадали в черноте ночи, то вспыхивали снова. Это шли по Буирскому тракту машины.

Денсима теснее прижалась к стене и задремала, но сон отскочил, как побитая собака, когда она услышала голос.

С кем разговаривал доктор? Конечно, она слышала этот голос, слышала много раз… Конечно, она знает того, кто говорит сейчас с доктором.

Денсима подбежала к двери, приложила голову к дверной скважине. Она хотела и боялась вспомнить. С этим голосом было связано что-то страшное. Он давил на ее мозг, парализовал ее волю.

Сердце своим стуком мешало Денсиме прислушаться. Она прижала его обеими руками.

Но вдруг дверная ручка повернулась. Денсима отпрянула в темноту. Она задыхалась, она не могла поверить.

Вслед за доктором, ярко освещенный большой лампой, вышел из кабинета Иши-лама.

Доктор развязывал на руках белые тесемки халата, а Иши старательно прятал в складки пояса маленький пузырек с белым листком рецепта. Его лицо было растерянно, он боязливо вглядывался в глубокую темноту двора.

Доктор усмехнулся.

— Не бойся! Никого нет, ты же знаешь, что, кроме тебя, в это время никто не ходит.

Лама запахнулся орохомчи и нырнул в ночь.

Денсима не могла оправиться, не могла поверить своим глазам и слуху. Иши-лама, который проклинал русских врачей, который призывал всех злых духов на их пустые головы, который запретил Денси-ме у них лечиться…

Денсима отерла рукавом лоб. Она не знала, что делать, куда итти.

Откуда-то из сокровенных глубин ее сознания поднималась глухая волна гнева… Денсима была растеряна и бессильна.

Чувство свободы пришло потом.

В прохладной тишине ночи звонко щелкнул замок. Доктор снял халат, не торопясь отворил дверь и ушел в комнаты.

Денсима осталась одна.

Она постояла несколько минут на холодной пустой террасе, спустилась по ступенькам; выйдя из ворот, нерешительно повернулась было к реке, но потом резко тряхнула головой и быстрыми шагами пошла в город.

Доржи уже спал. Разбуженный настойчивым стуком, он открыл дверь, зажег свет и удивленно оглядел бледную, нахмуренную Ден-симу. Она заговорила первая, решительно и громко:

— Я встретила в больнице Иши-ламу… Я больше не верю… Я останусь в городе…

Она хотела еще что-то сказать, но махнула рукой и, отвернувшись к столику, стала перебирать пальцами скатерть.

Доржи посмотрел на лицо Денсимы и в ту ночь не стал ее больше ни о чем спрашивать.

Она не пошла домой ночевать. Утром Доржи проводил ее к родителям — попрощаться.

Денсима осталась в городе. Юрта откочевала. Еще одна круглая печать человеческого жилья осталась на степи.

КУМИРНЯ