Степь

I

Баир приехал в город днем. Привыкнув к никогда не изменяющемуся, закостенелому быту монастыря, баньди всякий раз удивлялся непостоянству города, который ламы настойчиво величали его старым именем «Хуре» и которому революция дала новое звучное название: Улан-Батор-Хото — Город красного богатыря.

Город рос и изменялся. Там, где в прошлом году на пустыре бродячие псы устраивали драки, теперь земля щетинилась огромными иглами столбов, возводились какие-то леса, что-то строилось. Телеграф сверкал на солнце свежевыбеленными стенами. По улицам огромными жуками сновали машины. Рев нетерпеливых гудков мешался с хриплыми криками верблюдов и мягким топотом коней.

На невысоком холме, отделенном от города грязной канавой, пчелиными сотами лепился ламский поселок. Из застывшего моря низеньких серых заборов и крыш, сверкая многоэтажной золотой резьбой, гордо вздымалась огромная пагода — обиталище многосаженного Будды — храм Майдари.

Баир быстро отыскал знакомые ворота — он третий раз привозил сюда письма из Умзашри-хита — и вошел в калитку. Во дворе стояла юрта, укрепленная комьями земли и колышками. Земля была грязна и вонюча. Валялись дрова, старый гутул, какие-то тряпки. Настежь распахнув дверь, Баир вошел в юрту — она была пуста. Баньди потянулся и, распустив пояс, лег на кошмы спать.

Его разбудил хозяин, низенький грязный Мунко-лама, с лицом, похожим на вялую луковицу. Опухший от сна, с налившимися кровью глазами, Баир поднялся и молча стал выпарывать конверт из полы халата.

Мунко-лама отпер сундучок, достал вареную баранину, кусок чайной плитки. Показал Байру на ведро с водой:

— Пей, ешь. Ночуй у меня, а завтра тебе скажут, когда ехать обратно. Лошадь я уведу к нашим.

Вечером Баир быстрыми шагами пошел по темнеющей улице на восток, где в юрте на самой окраине монастыря жил его приятель Максор, ганданский баньди.

Но на старом месте приятеля не оказалось. Старуха-соседка сказала Байру новый адрес Майсора, и Баир, ничего не понимая, пошел искать дом своего друга в тесных переулочках улан-баторской окраины.

Найдя, Баир нерешительно постучал в дверь большой, обтянутой новыми войлоками юрты. Услышав знакомый голос Майсора, он вошел. Обнимая приятеля, Баир с удивлением оглядел его. На Максоре был новый халат, гутулы, сам он заметно поправился. Максор улыбнулся, похлопал Баира по спине и усадил к маленькой железной печке.

Стали пить чай. Баир с удовольствием похрустывал белыми кусками сахара.

— Вот, подумай сам — какая мне радость бесконечно пасти скот и жить впроголодь? А теперь я получаю восемьдесят тугриков[38], имею юрту. Никто меня не тыркает и не мешает жить!

Максор затянулся трубкой и, пустив в урхо синий дымок, продолжал:

— Что ты думаешь? Мне и почет стал больший. На заводе ударником называют, грамоту дали. Теперь обещают еще подучить, настоящим рабочим стану.

Ошеломленный Баир не пропускал ни одного слова. Случилось совершенно неожиданное: приятель ушел из лам, поступил чернорабочим на пимокатный завод, надел аратское платье и женился. Баир искоса поглядывал на тоненькую девушку, сидевшую рядом с Максором.

— А как же монастырь? — спросил он наконец.

— А что монастырь?.. Приходили, конечно, ругались, звали. Нет, с меня хватит!

Максор сердито махнул рукой:

— В монастырях только старшие и живут хорошо, а маленькому человеку нет хуже!

— Н-да! — Баир почесал затылок, отодвинув пустую чашку. — Здорово!

Была уже ночь, когда он поднялся, ошеломленный всем, что наговорил ему Максор. Приятель приглашал:

— Завтра приходи обязательно! В клуб вместе сходим!

Утром Мунко-лама сказал Байру:

— Пробудешь у нас еще два дня, потом поедешь обратно!

Баир кивнул.

— Есть будешь у меня, — продолжал лама.

Он вынул трубочку и затянулся, откинувшись к стене. Через открытую дверь в юрту вливался теплый воздух тихого солнечного утра.

— А не был ли ты вчера у Максора, приятеля твоего? — не вынимая трубки изо рта, тихо спросил лама.

— Нет! — не задумываясь, покачал головой Баир.

Мунко-лама посмотрел ему в глаза и успокоенно вздохнул.

— Ну, так и не ходи! Там нечего делать истому ламе. Максора купили красные. Он — отступник от учителя и веры. Его покарают боги!

День прошел быстро. Темная грудь Баира облеклась в новую, снежно-белую рубашку. От жары и щегольства он целый день ходил по городу, спустив с одного плеча халат.

Вечером в клубе Баир и Максор встретили русского, которого когда-то весной пастухи Умзашри-хита вытащили из болота. Русский повел приятелей в большой кинозал и усадил в ложу.

Потушили свет. Сидя у барьера ложи, Баир оглядывался по сторонам, ища, откуда будут выходить артисты. Но зал неожиданно прорезала яркая струя света, раздвинулась целая стена, показалась река, лошади, люди. Все было какого-то необычайного серого цвета. Потом показался целый отряд конницы и, размахивая шашками, бросился прямо в зал.

Баир закричал и вскочил. На него зашикали. С досадой дернув его за рукав, Максор посадил приятеля обратно:

— Это же не живые, опоенная ты лошадь!

Но Баир все же с трудом досидел до конца и из ложи вышел усталый и потный, точно камни на себе возил.

После сеанса, когда они обходили клубные помещения, Баир дернул Максора за рукав и показал ему на невысокого человека в военной форме, у которого на левой стороне груди сверкало несколько орденов:

— Кто это?

— Неужели ты портретов не видал? Хотя — где ж тебе!

И Максор сказал с гордостью:

— Это наш военный министр!

Баир широко открыл глаза, увидев так близко красного начальника.

— А почему же он просто так, без охраны?

— Каждый честный монгол ему охрана. Не думай, в обиду не дадут!

В буфете выпили пива, и пенная горечь ударила Байру в голову. Выйдя из клуба на огромную площадь имени Сухэ Батора, они обогнали группу лам. На возбужденный голос Баира один из лам оглянулся, а потом долго смотрел вслед баньди.

Баир вернулся к Мунко поздно ночью. Дверь была заперта. Он постучал. Лама открыл ему и спросил:

— Где ты был так поздно?

— В городе гулял.

— Так, так! — закивал Мунко-лама. — Ну, что ж! Ложись, шаби, отдыхай!

Утром старик успел вернуться из храма, когда Баир еще спал. Он привел Баирова коня, и баньди проснулся от знакомого ржанья.

Войдя в юрту, Мунко-лама с ласковой улыбкой протянул Байру конверт:

— Вот ответ, шаби! Велено тебе сейчас же ехать домой. Пей чай и поезжай! Лошадь твоя накормлена.

Баир удивленно нахмурил лоб.

— Почему так скоро? Ведь ты сказал, Мунко-лама, что я дня два пробуду в Урге?

— Не знаю, шаби, не знаю. Есть люди выше меня. Тебе велено ехать сегодня. А разве тебе не радостно вернуться в ваш святой хит? — вдруг спросил он оторопевшего баньди Баир посмотрел на лицо-луковицу и вздохнул:

— Ой, Мунко-лама! Не поверишь, как стосковался! Вчера весь вечер был сам не свой.

— Ну, вот и поезжай, шаби, поезжай! — заулыбался лама. — Да смотри, письмо береги. А я тебе баранинки на дорогу дам! — И он крючковатыми пальцами принялся завязывать в тряпку кусок мяса.

Баир пошел седлать коня. Покачал головой. Ему не нравилась чрезмерная заботливость Мунко-ламы. Он знал его не первый год.

Старик сам привязал к седлу сверток с мясом. Баир вывел лошадь за ворота и вскочил в седло. Почесывая впалую грудь, Мунко-лама просил кланяться всем знакомым.

Отъехав несколько саженей, Баир оглянулся: Мунко-лама все глядел ему вслед. Баир плюнул и поскакал, похлопывая коня ташуром.