Степь

ВОСЕМЬ ЛЕТ ПРОШЛО

Журавли уже прилетели. Ветер приносил свежий запах талой земли. На пологих склонах Хангайских гор распустились сиреневые ирисы. Стада жадно ощипывали свежие молодые травы. Аил затих, пригретый весенним солнцем.

— Да! Восемь лет прошло! — вздохнул Мункхо. — Длинных восемь лет!

— Вот, Мункхо! — повторил сосед, только что вернувшийся из города. — Очень сердился брат твой, когда узнал, что Денсима больна, а ты не везешь ее в больницу. Обязательно велел привезти.

Мункхо молчал.

— Доржи в городе — большой человек, — продолжал сосед, закуривая трубочку, — председателя целого аймака замещает.

Мункхо, распахнув дверь, заглянул в юрту. На кошмах, свернувшись клубком, спала Денсима.

— Белая какая, точно мукой набелили! — прищурился сосед.

— Теперь всегда такая! — вздохнул Мункхо. — Вянет на глазах, как скошенная трава. И рана-то на шее — вот! — он отщипнул маленький кусок земли, — не больше. Все гноится и гноится. Совсем пропадает девушка. А еще год тому назад все в аиле на нее любовались!

— Почему бы тебе действительно не поехать в город? — спросил сосед.

Мункхо озабоченно покачал головой:

— Лама говорит: у русских врачей грех лечиться!

— Ну, делай, как знаешь!

Сосед поднялся и, попрощавшись с Мункхо, пошел к себе.

На следующий день Мункхо сам поехал в монастырь и еще раз привез в юрту известного ламу-лекаря.

Монах выслушал его короткий рассказ.

— Ихе му байна! — причмокнул Мункхо. — Очень плохо!

Толстый лекарь поглядел на его встревоженное лицо и опять перевел глаза на распухшую шею Денсимы. От холодной руки ламы Денсима вздрогнула. Длинный ноготь лекаря указывал на глубокую ранку. Мункхо молча качал головой.

— Плохая болезнь! — равнодушно сказал лама, поднимаясь с кошмы и отряхивая пепел с халата. — Долго держится. Надо молиться больше!

Денсиму знобило. Торопливо обмотав шею, она вышла из юрты, не взглянув ни на отца, ни на ламу, ушла в степь и легла ничком на еще влажную весеннюю землю.

Ей было обидно. Она делала все, что ей говорили: пила настойки из трав, мазала мазью шею. Отец угонял в монастырь лучших баранов из стада, но бараны уходили, а болезнь оставалась.

Денсима рассеянно сорвала молодой листок и растерла его в руке. Свежий запах зелени защекотал ноздри. Денсима оглядела степь, небо, прищурилась на солнце, вспомнила холодную руку ламы и заплакала, уткнув лицо в рукав старого, пропахшего дымом халата.

Мать долго искала Денсиму по аилу, когда проводили ламу. Она подошла к дочери, села рядом, поправила ее сбившуюся косу. Денсима молча зарылась ей в колени заплаканным лицом.

— Не плачь. Мы решили с отцом: укочуем в город…

Мать говорила тихо и медленно, пригнувшись к самому уху Денсимы.

— В городе дядя Доржи. Он — большой начальник. Он поведет тебя к русскому доктору. Будешь опять здорова и красива, как оленья ножка. Не плачь!

И мать нежно обеими руками пригладила жесткие черные волосы Денсимы.

К вечеру следующего дня, когда юрта и вся домашняя утварь были уже навьючены на арбу, пришел лама их юрты. Лама был недоволен отъездом.

— В городе много соблазнов! Там сильна зараза неверия, — строго сказал он Мункхо. — Береги дочь от этой заразы. Твой брат — погибший человек. Он не верит в богов и за это попадет в ад. Береги дочь и скорее возвращайся обратно. А это, — лама вынул из-за широкого пояса заклеенный конверт, — письмо в Баин-Туменский монастырь, моему другу Иши-ламе. Пока будешь в городе, пусть он читает молитвы в твоей юрте. Слушайся его советов. Он — ученый, святой человек.

Тягучие, как крики верблюда, медные звуки ламских труб растекались по степи. Эти звуки первыми встретили арбу. Денсима нетерпеливо понукала быков.

Девушка с нетерпением ждала города. Единственная из семьи, она никогда не была в настоящем городе, где дома крепко врыты в землю, где их нельзя навьючить на верблюда и увезти, когда стада объедят траву вокруг стоянки. Настоящий город, где люди живут всегда на одном месте, где крыши храмов красивы, как китайские шелка.

Денсима огляделась. Степь кругом покрылась белыми пятнами юрт. Темнели кучи заготовленного аргала. Впереди приземистыми китайскими пагодами громоздились монастырские постройки. Потом узкий проток дороги затерялся в кривых закоулках ламского поселка. Здесь юрты тесно лепились одна к другой. Они были построены прочно и основательно. Ламы не кочевали. Монастырь пустил в землю крепкие, старые корни. Земля была бестравна и грязна. Всюду валялись людские и животные отбросы. На повороте дороги лежал труп большой собаки. Над ним жужжащей стайкой кружились синие мухи. Свернуть было некуда. Арба мягко переехала через труп.

Потом дорога расширилась. Потянулись деревянные строения, длинные низкие сараи с резными крышами. Их стены были обтрепаны, как верблюжьи спины весной, но маленькие окна прятались за толстыми деревянными решетками, а замки блестели новым лаком. В этих сараях ламы хранили запасы своего монастыря. Быки завернули за угол и вышли на площадь.

Посредине, обнесенный каменной стеной, высился главный храм монастыря. Денсима остановила быков. Ее поразила высота храма. Если бы четыре-пять юрт поставить одна на другую, они не достигли бы тяжелых резных крыш.

На карнизе прозрачного балкона высоко к небу подняли головы два золотых оленя. Солнце ослепляюще сверкало на их полированных телах.

Отец, смеясь, тронул Денсиму за плечо. Опять заскрипели пыльные колеса арбы. Город был уже виден. На горизонте, вместо привычной полосы степи, громоздились постройки, высоко в небо уходили столбы с тонкими струйками проводов. Из десятков труб город пускал в небо густые утренние дымы.

Направо синел Керелюн, и степь по берегам его густо поросла юртами. Отец повел арбу к реке. Денсима нехотя шла за ним. Любопытство пересилило усталость. Ей захотелось сразу осмотреть всё.

Они остановились недалеко от берега. Денсима с матерью отвязали деревянный скелет юрты, кошмы и войлоки. Отец уехал в город искать брата.

Он скоро вернулся с невысоким хромым человеком.

Денсима не видела своего дядю Доржи уже много лет. Она недоверчиво, исподлобья оглядывала его с головы до ног. Доржи, улыбаясь, смотрел на тоненькую дикую девушку.

— Вижу, Машик, твои глаза и брови, только не на твоем лице! — кивнул он на Денсиму, обнимая мать.

Денсима, осмелев, подошла к нему. Доржи потрепал ее за плечи.

— А ты и не помнишь, какие я тебе сказки про кошек и мышиные кости рассказывал! — сказал он. — Меня мама за них часто ругала.

Они рассмеялись. Доржи сел с братом. Подогнув ноги, попыхивая трубкой, Мункхо вполголоса рассказал ему о болезни дочери. Доржи насупился и, бросив быстрый взгляд на Денсиму, сердито передернул плечами.

— Почему же ты только теперь прикочевал?

— Лама сказал…

— Что лама? — перебил его Доржи. — Я сам был ламой! Из десяти лам — восемь шарлатаны и лгуны, а двое других мало знают! Ты что, не знаешь этого?

Посмотрев на часы, он поднялся.

— Пусть завтра вечером придут. Я договорюсь в больнице.

Выбрав ровное место, Денсима с матерью ставили юрту. Деревянные ребра сцепились между собой, внутрь поставили деревянные нары и маленький комодик. Потом на деревянный остов стали накладывать большие плотные кошмы. Отец приделал деревянную дверь, и после четырех часов работы юрта была готова.

Внутри было сыро и холодно. Кошмы отдавали росу, впитанную за долгие ночи пути. Солнце не успело прогреть их толстых платков, а теплоты человеческого жилья юрта еще не накопила. Денсима взяла ведро и пошла на Керелюн за водой.

После сырого полумрака юрты свежий день ударил в лицо солнцем и теплом. Сзади доносился смешанный гул, скрип телег, собачий лай, хриплые крики верблюдов и густые гудки машин. Там, в пыли и солнце, лежал город. На отмели, обмахиваясь от мух густыми метелками хвостов, пили быки. У одного быка хвост был оторван, мухи мешали ему пить. Он беспокойно топтался и мутил воду. Денсима пошла вверх по течению. В зыби прибрежных заливчиков грелись на солнце стайки юрких мальков. Ведро с шумом опустилось в воду, и рыбешки бросились врассыпную.

На следующий день Денсима с матерью с утра отправились осматривать город.

Когда из-за поворота дороги неожиданно выползла тупоносая машина, Денсима от страха влипла в забор. За первой машиной громыхала вторая, третья. Маленький караван пыхтящих чудовищ быстро скрылся за мостом. Денсима облегченно перевела дыхание, и они вошли в город.

На улицах знакомо пестрели разноцветные монгольские халаты. Среди них кое-где темнели строгие фигуры китайцев. Проехал водовоз. Бочка, гремя, подпрыгивала на каждой ямке и расплескивала воду. По светлому песку полз темный след.

Денсима с матерью перешли дорогу и по ступенькам поднялись в магазин. У коновязи около входа сидели на корточках трое монголов и о чем-то оживленно разговаривали. Кони их, привыкшие к шуму и гудкам, спокойно смотрели на пробегавшие машины.

От проходящих лошадей, верблюдов и машин волнами вздымалась пыль. Солнце играло на ней, как на воде.

Полки в магазине поразили Денсиму — она никогда не видела так много материй сразу. Продавец развернул перед ними разноцветные куски. Денсима выбрала блестящий оранжевый шелк и обвязала им голову.

Вечером мать повела Денсиму к доктору. Сквозь белую сетку забора больница открыто смотрела на них большими светлыми окнами, свободно и широко раскинула белые большие корпуса. Сразу же за больничной оградой зеленым морем начиналась степь. От юрт струйками вставали вечерние дымы и медленно текли к разгоряченному небу. Клубились оранжевой пеной облака.

В приемной врача Денсиме ударил в голову непривычный острый запах. Пахли пузатые банки, бутылки, пузырьки, расставленные в белых шкафах.

Толстая светловолосая женщина в белом халате поздоровалась с ними по-монгольски. Говор ее был медленный, но понятный. Машик обрадовалась знакомым словам и начала рассказывать о болезни.

Денсиму давили запахи комнаты. Ей стало нехорошо. На побледневшем лице мелкими капельками выступил пот. Женщина, оглянувшись на девушку, велела ей лечь на диван и настежь распахнула окно.

После осмотра в кабинет вошел Доржи. Он улыбнулся Денсиме и отозвал врача в сторону.

— Что с ней, товарищ Шувалова?

— Понятное дело! — пожала плечами та, развязывая белые тесемки халата. — У нее туберкулез лимфатических желез. Это наследственная болезнь. Ведь ее мать тоже болела?

Доржи кивнул.

— Ну вот. У девушки большая слабость, истощение. Рану вскроем, почистим. Дадим ей мышьяк, усиленное питание. Ничего, товарищ Доржи, поправим вашу девушку.

Она улыбнулась и крепко, по-мужски, пожала ему руку.