Триллион долларов. В погоне за мечтой

33

Известие о том, что вернулись люди, которые поймали Педро и Франциско на ловле рыбы с динамитом и не донесли на них, в мгновение ока разнеслось по деревне, да и то, что сегодня они раздают десятидолларовые банкноты, настоящие американские доллары, тоже недолго оставалось тайной. Вскоре посетителей окружили все, кто не выехал в море (то ли потому, что у них не было лодок, то ли потому, что они не годились для рыбной ловли); жителей спрашивали о всевозможных вещах: о деревне, о том, есть ли здесь телефон, где они закупают продукты, которые не собирают и не ловят сами. Они рассказали им о Туай и тамошнем рынке, где можно купить рис и кокосовое масло, о скупщике рыбы с его ледяным сундуком и о том, что в Туай есть не только телефон, но и настоящая почта, кроме того – управление, доктор и церковь.

– Спросите их, – наконец обратился к Бенигно Джон, – кто продает им динамит.

Внезапно улыбки на лицах застыли, глаза попрятались, один ушел прочь, забыв про долларовые банкноты. Джону не понадобился переводчик, чтобы понять: вопрос был нежелателен.

– Скажите им, что я их не выдам. Что мы не имеем никакого отношения к полиции.

– Уже сказал, – произнес Бенигно.

Джон сжал губы и задумался.

– Смотрите, Бенигно, должен быть кто-то, кому выгодно то, что здесь происходит. Должен быть кто-то, кому выгодно, чтобы все оставалось как есть. И должен быть кто-то, кто обладает достаточной властью, дабы заботиться о том, чтобы все оставалось как есть. Я просто хочу понять это, ничего больше. Мы находимся на самом краю паутины, и все, чего я хочу, – это найти паука. Скажите им это. – Он свернул пачку долларов в трубочку и демонстративно положил в карман. – А еще скажите им, что в случае необходимости мы пойдем в другую рыбацкую деревню.

Теперь они, колеблясь, стали выкладывать информацию. Именно скупщик рыбы и продавал им динамит. Скупщик рыбы продавал им и бензин для лодок, у которых был маленький мотор, чтобы они могли выходить дальше в море, туда, где еще оставалась рыба. Бензин на одну поездку стоил пять песо, но у большинства и их не было. Скупщик рыбы давал им немного, но хотел получить обратно уже восемь песо.

– Круто, – сказал Джон. – Это же шестьдесят процентов сверху.

У большинства рыбаков были долги, и со временем долги росли, а не уменьшались. Почему-то, печально говорили они, у них не получалось их выплатить. Без динамита нечего и думать о том, чтобы сделать это. Существовало еще несколько мест, потайных, вообще-то расположенных слишком далеко для их маленьких лодок, там еще можно было поймать рыбу, заслуживающую этого названия, иногда даже лапу-лапу, самую благородную рыбу Филиппинских островов, которая приносила хорошие деньги. Хоть это иногда и означало всего лишь то, что скупщик рыбы зачеркивал одно число в своей черной тетрадке и писал другое, и его все равно приходилось просить о кредите, чтобы купить рис.

– Сколько таких скупщиков рыбы? – поинтересовался Джон.

В Туай он был только один. Его звали Джозеф Балабаган. Нельзя было портить отношения с Джозефом Балабаганом.

– Значит, он назначает цену, – понимающе произнес Джон, – и рыбакам не остается ничего иного, кроме как принять ее. Они от него зависят.

Он пытался оплатить свои долги, рассказал один из мужчин, у которого вместо руки был крюк. Выезжал с первыми лучами солнца, далеко, работал до самого вечера, пока глаза не начинали закрываться, почти до обморока. Он прервал рассказ и вытянул вперед правую руку, тонкую, покрытую шрамами, с ужасным обрубком на конце. И однажды вечером это произошло. Он настолько устал, что ошибся, на мгновение позже отпустил динамитную шашку.

– Моя прекрасная рука, – добавил на английском языке, чужом для него, и несмотря на то, что он улыбался, как улыбались они все, в уголках его глаз заблестели слезы.

Джон смущенно глядел на него, пытаясь представить себе, каково это – потерять руку, и не мог.

– И как же вы теперь живете? – негромко спросил он.

Рыбак опустил глаза, посмотрел на плетеную циновку, на которой они сидели, вдруг губы его превратились в жесткую складку.

– Моя дочь присылает деньги. Она работает няней в Гонконге, – перевел Бенигно.

– Няней? – удивился Джон.

Бенигно смущенно откашлялся.

– Наверное, это означает – проституткой, – тихо пояснил он.

– О!

Джон обвел взглядом загорелых инвалидов, сидящих вокруг него с мягкими улыбками на лицах, но с печальными глазами, и вдруг, словно в бреду, увидел, как за каждым из них разверзается зияющая пропасть власти, нищеты, злоупотребления и страданий, огромная пропасть, из которой доносились только крики и запах крови. Это длилось всего какое-то мгновение, но он вдруг содрогнулся при виде пальм, моря и деревни, на первый взгляд представлявших собой идиллию. Тропический пейзаж вдруг показался ему декорацией, маскировкой для ужасной тайны, как цветы, растущие на братской могиле.

– Чему равен песо в долларах? – обратился он к Бенигно.

– Примерно двум центам, – сказал он.

– Два цента. – Он раздал мужчинам остатки денег, встал и жестом подозвал к себе Марко. – Вызовите «ПРОРОЧЕСТВО». Пусть выгрузят вездеход. Мы поедем в Туай.

Первые рыбаки уже начали возвращаться с утренней ловли, когда на берег доставили вездеход. Они вытаскивали лодки на берег и смотрели, как из моторной лодки выгружают большое, неестественно чистое транспортное средство с металлической грузовой платформой.

Приехала и Патрисия де Бирс.

– Я не позволю вам пережить все приключение одному, – сказала она.

– Ваши волосы пострадают, – предсказал Джон.

– Грязь можно смыть, а скуку нет.

Узкая дорога в Туай была засыпана мелким белым галечником, и автомобиль в мгновение ока покрылся пылью. Они проезжали мимо высоких крепких деревьев и пальм, грязных луж, сопровождаемые тучами насекомых, оглушительным стрекотом и щебетом, и не прошло и получаса, как они оказались в Туай.

Место это выглядело так, как будто было основано во времена испанского завоевания и с тех пор ни капли не изменилось. Церковь – неуклюжая, грязно-коричневого цвета – вздымалась среди кучки домов, в переулках между ними было почти невозможно проехать на машине. Пахло кострами, рыбой и разлагающимися отходами. Они видели ремесленников, пришивающих подошвы к обуви и строгающих доски, женщин у кипящих кастрюль, видели школьников, сидящих в ряд под навесом и слушающих учителя. И с удивлением обнаружили порт. Горстка мужчин выгружала из пришвартованного у причала буксира коричневые мешки и ящики бутылок колы.

– Может быть, «ПРОРОЧЕСТВО» сможет встать здесь на якорь, – заметил Марко. – Тогда мы смогли бы просто поднять вездеход на борт при помощи крана.

– Подумаем об этом на обратном пути, – неохотно ответил Джон.

Джозеф Балабаган оказался раскормленным мужчиной лет пятидесяти, одетым в шорты, чистую белую футболку; когда они подъехали, он возился возле своего дома с мопедом. Очевидно, мопед не хотел делать то, чего требовал от него хозяин, и потому тот крутил разные колесики и изрыгал дикие ругательства. Когда Марко остановил вездеход рядом с ним, Балабаган неохотно поднял голову, быстро и оценивающе оглядел их и засопел:

– У меня нет времени.

– Мы должны поговорить с вами, – сказал Джон.

Скупщик рыбы пнул свой мопед.

– Я сказал, у меня нет времени! – грубо ответил он. – Вы плохо слышите?

Пронзительный женский голос прокричал что-то из глубины дома, и Балабаган злобно прорычал что-то в ответ, в его речи было много «Оо!» и «Ого!». Затем он наступил на стартер мопеда, еще раз и еще, но все было напрасно.

Джон подал Марко знак заглушить мотор. Из-за спины мужчины в тени магазина показались две девушки, в магазине виднелся ряд выкрашенных синей краской деревянных ящиков, а в ящиках – уложенная на лед рыба. Запах соли смешивался с запахом плохо обработанных выхлопных газов.

– Мы хотим поговорить о ваших методах ведения дел, – упрямо пояснил Джон. – О кредитах, которые вы даете рыбакам. И о…

В этот миг из дома донесся крик, от которого кровь стыла в жилах. Кричала женщина, от боли, резко, пронзительно.

– Убирайтесь! – засопел на Джона Балабаган. – Вы меня поняли? У меня сейчас нет времени.

Джон посмотрел на него, на обшарпанный дом, крик все еще отдавался в ушах. Он беспомощно посмотрел на остальных.

– Джон, – между передними сиденьями вездехода протиснулась Патрисия, – спросите его, не нужно ли его жене в больницу.

– С чего вы взяли?

– Этот крик… Так может кричать только женщина, у которой начались схватки.

Вскоре после этого они находились на пути в Ломиао, ближайший крупный город, где была больница. Марко вел так быстро, насколько позволяли мотор и дорога, Джон и Бенигно теснились на сидении рядом с водителем, Патрисия и чета Балабаган – на заднем. Женщина потела, была почти без сознания, она стонала, тяжело дышала, и ее живот мог занять все заднее сидение целиком. Выбоины и колеи наверняка были для нее настоящей пыткой.

Они проехали пятнадцать миль, когда наконец показались первые предместья города: беспорядочно разбросанные поселения из гофрированной стали, полные людей, яркие рекламные плакаты, велосипеды и мопеды. Взволнованный Балабаган наклонился вперед и показывал им дорогу по городу, пока они не достигли здания, которое было, вне всякого сомнения, больницей. Скупщик рыбы побежал в регистратуру, его жена лежала бледная как смерть на сидении и шептала что-то, что могло быть только молитвами, прижав руки к животу. Она выглядела так, будто вот-вот умрет. Патрисия поддерживала ей голову, и все нетерпеливо смотрели на широкую дверь, из которой в любой миг могли высыпаться врачи и медсестры.

– Наконец-то, – вырвалось у Марко, когда дверь открылась, но вышел только Балабаган в полном отчаянии. Он бормотал:

– У меня не хватает денег… Они не хотят принимать ее, если я не заплачу…

Джон полез в карман.

– Сколько вам нужно?

– Это стоит 650 песо, а у меня только 500…

– Вот, возьмите десять долларов. Они принимают доллары?

– Не знаю. Я спрошу.

Мужчина дрожал всем телом, снова входя в больницу, но, очевидно, там принимали доллары, потому что вслед за ним вышли две сестры с носилками и помогли беременной женщине выбраться из машины.

«Похоже, во всем мире больницы выглядят одинаково», – думал Джон. Они припарковали вездеход неподалеку и теперь сидели в холле, в надежде, что либо покажется Балабаган, либо им скажут, что произошло.

– Я удивился тому, – обратился к Патрисии Джон, – что вы знаете, как кричат женщины, у которых схватки.

Она удивленно подняла брови, украшавшие уже все журналы на Земле.

– Почему же?

– Почему-то вы не производите впечатления человека, которому это известно.

– А какое впечатление я произвожу?

– Ну… Как будто вы выше подобных вещей.

Она вздохнула.

– Вы ведь не думаете, что де Бирс – моя настоящая фамилия? Меня зовут Патрисия Миллер, я выросла в Мейне, где обстановка очень плачевная. У меня четыре младших сестры, которые все родились дома, все зимой и ночью, прежде чем успевала прийти акушерка. Я пытаюсь избегать таких вещей, но нет, я не выше этого.