Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Едва ли не ключевую проблему западного общества он лаконично сформулирует позже в книге «Запечатлённое время», в той главе, которая будет написана уже в ходе разработки «Жертвоприношения»: «Здесь, на Западе, люди особенно обеспокоены собственной персоной. Попробуйте им сказать, что смысл человеческого существования в жертвенности во имя другого, то они, наверное, засмеются и не поверят — также они не поверят, если сказать им, что человек рожден совсем не для счастья и что есть вещи гораздо более важные, чем личный успех и личное меркантильное преуспеяние. Никто, видно, не верит, что душа бессмертна!» Это высказывание наводит мосты между двумя последними фильмами режиссёра.

21 июня соавторы достигли предела возможных сокращений, но этого было недостаточно, поскольку бюджет составлял миллиард четыреста пятьдесят миллионов. В тот же день они поехали в гости к Антониони, на этот раз — на виллу в пригороде Рима. Тарковский в отчаянии, картина рушится, и 22 июня, собираясь уезжать от Микеланджело, он записал: «Странно живут люди. Будто бы они хозяева положения — и не понимают, что им дан шанс прожить её так, чтобы воспользоваться возможностью быть свободным. В этой жизни всё ужасно, кроме принадлежащей нам свободы воли. Когда мы соединимся с Богом, тогда мы уже не сможем ею воспользоваться, она будет у нас отнята. Я понимаю, почему А. А. Ахматова так странно вела себя тогда. Её грызла ностальгия по этой жизни — ужасной, плотской, духовной и свободной, если вдуматься в её смысл». Заметим, сколь часто, безотносительно фильма, слово «ностальгия» фигурирует в записях этого времени.

Вернувшись в Рим, режиссёр сразу отправился в Николаевскую церковь к отцу Виктору на виа Палестро. 23 июня пришли обнадёживающие вести: «RAI» совсем не хочет рвать контракт и всячески пытается изыскать средства для увеличения бюджета. Вдобавок опытный Кристальди, изучивший обновлённую смету, заметил, что она чрезвычайно жёстко сокращена. Это тоже не позволит снять хороший фильм.

26 июня Тарковский и Гуэрра переключились на работу над московскими сценами будущей картины. Режиссёр записал идею снимать дом Горчакова в Тучково, где они с мамой и сестрой в начале тридцатых снимали хутор на лето. Идея поражает своей смысловой полифонией. Даже дважды встречающийся в предпоследнем предложении глагол «снимать» не кажется случайностью. Как отмечалось выше, упомянутые места уже были запечатлены в «Зеркале». По воспоминаниям Анатолия Солоницына, несколько кадров, снятых там, вошли и в «Андрея Рублёва». В каком-то смысле Тучково — ядро планеты памяти Тарковского. Формулировка «дом Горчакова» в данном случае выглядит поразительно амбивалентной, поскольку невозможно определить, в какой пропорции в ней присутствует Андрей Горчаков, герой «Ностальгии», а в какой — Павел Петрович Горчаков, хозяин хутора. При этом, как известно, в фильме упомянутое строение будет возведено по образу и подобию любимой дачи в Мясном. Впечатляет сама идея: снимать любимый дом периода зрелости на месте любимого дома детства. Это напоминает о принципе монтажа, совмещающего пространственные и временные слои, который использован в сцене с «Мадонной дель Парто».

А ведь, действительно, если в «Ностальгии» Сосновский-Березовский — пугающее альтер-эго режиссёра, то Горчаков — это именно арендодатель, подобно Павлу Петровичу, сдающий автору свою недвижимость. А кинематографический дом — быть может, единственный, который режиссёру удалось обжить — становится вместилищем его души, преисполненной ностальгией.

Вечером того же дня Тарковский ужинал у Моццато, переехать к которому пока не решился. Позже они прогуливались вдоль Тибра, через мост Сант-Анджело, расположенный напротив одноимённого легендарного замка.

Постепенно Андрей примирился с мыслью, что нужно возвращаться в Москву. Кроме того, работа над сценарием была на данном этапе закончена, потому друзья устроили ему несколько туристических поездок по окрестностям Рима. Так 28 июня вместе с Лорой, Тонино, а также Франко Терилли и его сыном они отправились в Тиволи — одну из излюбленных локаций Федерико Феллини, где тоже, помимо прочего, снимались и сцены из «Сладкой жизни».

История населённого пункта, расположенного всего в двадцати с небольшим километрах от Рима, не может не быть славной и захватывающей. Особо примечательно, что Тиволи значительно древнее Вечного города. Принято считать, что Тибур — таково древнее название — уже существовал даже во времена Троянской войны, то есть в XIII веке до н. э. Возник же он на святом месте, указанном богами.

Поселение быстро стало играть существенную роль в латинском мире по множеству причин. В частности, оно располагалось на перекрестье торговых дорог. Тибур упоминается Вергилием в «Энеиде», причём поэт награждает его эпитетом «superbum», то есть «гордость», «слава».

В подчинении Риму он оказался к IV веку до н. э. и вскоре стал излюбленным местом для загородных резиденций аристократии. Немало в том числе и императорских имений частично сохранилось по сей день.

Наиболее известное из них — вилла Адриана, о которой мы уже говорили. Ближе к началу нашей эры все жители города получили статус римских граждан. В VI веке в ходе византийско-готских войн Тиволи был завоёван неприятелем, им же укреплён, став важным плацдармом неподалёку от Вечного соседа. В ходе ответной операции его очень серьезно разрушили. Если бы не упомянутые события, до нас дошло бы куда больше памятников древности, а само это место имело бы не меньшее археологическое значение, чем Помпеи. Однако потом история полностью повторилась во время нашествия Карла Великого, и теперь учёные не могут даже представить себе, как именно выглядел город в древние времена.

Последующие эпохи прошли в борьбе за независимость от Рима и папского престола. Впрочем, то теряя самоуправление, то отвоёвывая новые свободы, Тиволи не утрачивал некоторую степень суверенности никогда. Но от судьбы не уйдёшь: двадцать километров — это слишком мало, чтобы понтифик и император оставили город в покое.

Древний обычай аристократов возводить виллы именно здесь не прерывался, как минимум, вплоть до Ренессанса. Один из самых значительных и новейших монументов этого, если угодно, типа зодчества — имение кардинала Ипполито II д’Эсте, построенное в XVI веке выдающимся неаполитанским архитектором Пирро Лигорио. Здание окружено парком с фонтанами и даёт удивительно цельное представление о художественных пристрастиях эпохи Возрождения.

Иными словами, в городе есть на что посмотреть, но Тарковского, судя по всему, в этот раз он не впечатлил. Впрочем, режиссёр любил фонтаны, а ими тоже славится Тиволи. Андрей «распробует» их позже и будет приезжать сюда многократно. В частности, 20 июля 1982 года. В одной из поездок[414] его будет сопровождать Донателла Бальиво, которая рассказывает: «Когда мы приехали на виллу д’Эсте, он был так счастлив. Он начал следить за всеми водотоками, как будто хотел понять, что их питает, как создано это чудо природы. Я только в тот момент поняла, сколь важна вода в его фильмах. Он прикасался к цветам, нюхал их, но не срывал. Он обнимал растения. Я даже не помню, что это были за цветы. Рядом с ним мне казалось, что я следую за ребенком, открывающим для себя этот мир. Вместо того, чтобы самой восхищаться тем, что вокруг, я наблюдала за ним. А он просто говорил мне: „Смотри, смотри“».

Однако следующие остановки 28 июня понравились Тарковскому чрезвычайно. Компания держала путь в сторону Субьяко[415] — места, известного тремя вещами. Во-первых, здесь находилось одно из технических чудес Древнего Рима — дамба с искусственными озёрами, построенными по приказу императора Нерона, любившего водные процедуры. К сожалению, всё это было разрушено наводнением ещё в 1305 году. Во-вторых, тут возник бенедиктинский орден, к чему мы ещё вернёмся. В-третьих, здесь родилась Джина Лоллобриджида. И если кто-то скажет, что эти три пункта несопоставимы, он определённо недооценивает популярность дивы.

Субьяко — город выдающейся красоты. Он растёкся в долине меж гор, а в его центре — небольшой холм с крепостью. Если пересекать поселение на автомобиле, то магистраль проходит под дивными историческими воротами. Именно здесь и проехали путешественники, поскольку не сам Субьяко был их конечной целью, а расположившиеся в окрестностях монастыри Святого Бенедикта и Святой Схоластики. О них режиссёр написал в дневнике: «Первый — в скале с гротом, в котором Святой Бенедикт жил три года. (В этом году исполняется 1500 лет со дня его рождения). Во втором — поразительные внутренние дворики — один из них — XV века — расписан изнутри окнами и пилястрами. Этакая ирреальность a la метафизика. Церковь, построенная Кваренги. Поразительное место: в обоих монастырях покой, мир и тишина на душе».

Вообще говоря, когда в V веке святой Бенедикт Нурсийский пришёл в эти края, он основал в окрестностях тринадцать обителей. Сохранилась лишь одна из них — упомянутое аббатство святой Схоластики. Тот же необычный монастырь, что получил его собственное имя (см. фото 93), основан не им. Он возник в IX столетии вокруг пещеры (см. фото 94), где Бенедикт в одиночестве укрывался три года. Впрочем, с его именем связаны два помещения обители — келья-опочивальня и келья-молельня.

Необычен этот монастырь уже хотя бы потому, что он будто бы висит на скале, поддерживаемый сводами арок. Внутри — это лабиринт из коридоров, часовен, комнат с алтарями, читален, келий… Однако особое значение имеет живописное убранство, делающее его не только сокровищем христианского мира, но и беспрецедентным культурным достоянием. Помимо ставшего широко известным первого и единственного прижизненного изображения святого Франциска Ассизского, гостившего здесь за три года до смерти, тут немало уникальных византийских фресок VIII века, написанных на скалах ещё до возникновения монастыря, а также образцовых работ тосканской и умбрийской школ XV столетия.

Прогулка по обители — удивительный и необычный опыт. Это редкое место, святость которого не вызывает сомнений. Внутри сто́ит перемещаться сверху вниз, от внешне достаточно обычной «верхней церкви», а также рядов широко известных иконографических сюжетов вглубь скалы, к заповедным истокам веры, к келье Бенедикта.

Монастырь Святой Схоластики (@ 41.918868, 13.109406) находится рядом. Он не отличается незаурядностью расположения, особенной архитектурой, необычным убранством, но в сказанном нет укола в его адрес. Дело в том, что эта обитель представляет собой архетип католического аббатства. В энциклопедии в качестве иллюстрации к статье «монастырь» можно смело помещать её фотографию. Более того, она, в хорошем смысле, «современна». В конце XVIII века её основательно перестроили. В ходе Второй мировой войны обитель была серьезно разрушена, но восстановлена. Так что ту великолепную форму, которую можно видеть сейчас, аббатство приняло во второй половине XX века.

Уже при взгляде сверху (см. фото 95) видны дворики, которые отметил Тарковский. Однако раньше монастырь выглядел совсем иначе. Более того, он был посвящён другому человеку — святому Сильвестру, что не удивительно: коль скоро аббатство основал сам Бенедикт, то вряд ли он бы дал ему имя собственной сестры. «Блат» такого рода был немыслим.