Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В 1980 году жюри Каннского фестиваля, возглавляемое Кирком Дугласом, работало легко, не мучаясь сомнениями. Фавориты смотра угадывались: «Весь этот джаз» Боба Фосса, «Тень воина» (1980) Акиры Курасавы и «Мой американский дядюшка» (1980) Алена Рене. Впрочем, это сейчас нам очевидно, что стало классикой, а что нет. Тем не менее первые два упомянутых фильма в итоге и получили «Золотую пальмовую ветвь», а третий — Гран-при и приз FIPRESCI. Однако пресса писала о Тарковском ничуть не меньше, а то и больше, чем о победителях. Будь он в конкурсе, вожделенная «ветвь» досталась бы ему. Наиболее серьезный конкурент — это работа Куросавы.

Ронди звонил Андрею из Канн, дабы рассказать про его фурор, а также сообщить, что фильм «Тень воина»[388] хорош, хотя «Сталкер» значительно лучше. «Ронди же тут же назвал меня гением. Ну да ладно, лучше гений, чем бездарность, если говорить об эпитетах», — заключил[389] Тарковский. Сам же режиссёр посмотрит упомянутую работу японского коллеги значительно позже и отзовётся[390] о ней не иначе, как об автопародии.

Андрей отметил в дневнике, что по многочисленным просьбам публики «Сталкер» даже показывали повторно, а это — ещё одно событие, выходящее из ряда вон в истории фестиваля. Но здесь сыграло роль и то, что основной сеанс фильма был прерван из-за забастовки французских электриков. Стачки опять вмешивались в жизнь режиссёра.

Тем не менее итогами Канн Тарковский не был доволен. Странно, но по прошествии лет он напишет[391], что, дескать, наконец получил единственную награду за «Сталкера» — премию критики на Фестивале фестивалей — мероприятии, которое не в каждом киносправочнике удастся отыскать. То ли он забыл про Канны, то ли не учитывал их, то ли сгущал краски.

Каждый фильм может участвовать лишь в одном из числа ведущих мировых смотров[392], потому раз «Сталкер», пусть и вне конкурса, получил премьеру в Каннах, то, скажем, в Венеции он уже демонстрироваться не мог. Это расстраивало режиссёра. Не стоило ли дождаться Мостры и отправить картину туда в основную программу? Вопрос открытый… Но никто не мог поручиться, что так бы произошло. В сложившейся ситуации нужно было пользоваться каждым шансом, не рассчитывая на «журавля в небе». Другое дело, что «Мосфильм» вполне мог подать картину в Канны официально, тогда она бы попала в конкурс и, скорее всего, выиграла бы.

Однако Гуэрра пообещал попробовать договориться, чтобы «Сталкера» всё же взяли в Венецию, да ещё собирался пристроить туда и «Время путешествия» вне конкурса. Надежду на успех внушало то, что руководство итальянского фестиваля всерьёз «ревновало» Тарковского к французам. Но, к сожалению, Мостра — старейший киносмотр, а значит его традиции непоколебимы. Нарушать, а уж тем более менять регламент никто не стал.

«Этот шум со „Сталкером“ сейчас нам на руку для будущих съёмок», — заметил режиссёр. Действительно, например, французская студия «Gaumont» сразу заинтересовалась «Ностальгией», хотя съёмки ещё даже не начались. Да и Кристальди, и «RAI» прониклись ещё бо́льшим энтузиазмом, забыв о части проблем, которые создала им московская сторона.

18 мая Тарковский гулял по Риму, был на пьяцца Сан-Пьетро: «Видел и слышал выступление Папы перед народом — толпа заполнила всю площадь, с флажками, транспарантами, призывами. Странно: несмотря на то, что вокруг было много просто любопытных — иностранцев, туристов, например, на меня очень сильно подействовало это единение людей. Было в этом что-то естественное, органичное. Было ясно, что люди эти собрались по доброй воле. Атмосфера, царящая на площади, говорила об этом».

Перед собором Святого Петра Тарковский оказался не впервые, но, очевидно, речь понтифика прежде не слышал. Нотку уникальности всей ситуации придаёт то, что 18 мая у выступавшего Иоанна Павла II был день рождения. Увиденное не походило на привычные режиссёру советские демонстрации и сборища — недаром он акцентирует внимание на «доброй воле», словно действительно удивлён. Не исключено, что впечатления этого дня нашли отражение в пламенной речи Доменико в финале «Ностальгии».

Интенсифицируется работа над сценарием. 19 мая Тарковский в очередной раз признал его законченным. Текст был передан Лоре для перевода и на другом языке сразу проявились сюжетные недостатки. Соавторы вернулись к работе. 24-го: «Придумали с Тонино разговор Горчакова с Евгенией[393] о его персонаже — крепостном музыканте. Правда, страшновато…»

Обращаем особое внимание, что пронзительная линия крепостного композитора Сосновского, которого через годы преследует Горчаков, возникла уже после того, как режиссёр неоднократно называл сценарий завершённым. В итоговой версии фильма незримая фигура музыканта стала стержневой, но ведь, надо полагать, имелся же стержень и в более ранних версиях сюжета.

Нетрудно догадаться, почему Тарковскому было «страшновато». Причин несколько, и не самая очевидная из них состояла в том, что они с Гуэррой придумали композитора несколько раньше, чем узнали о реальном историческом персонаже с чрезвычайно похожей судьбой. По крайней мере 24 мая режиссёру ещё не было известно даже имя Березовского, который станет прототипом Сосновского. Краткую биографию этого человека Андрею по телефону сообщила жена, которая, в свою очередь, расспросила в Москве композитора Николая Сидельникова. Историю Тарковский записал 27 мая: «Его звали Максим Созонтович Березовский. Родился 16 октября 1745 года в Глухове. В 1765[394] году был отправлен в музыкальную академию в Болонью, где учился у padre Martini-старшего[395], который был также учителем Моцарта. Почетный член Академии в Болонье (кроме того, что он был академиком и других музыкальных академий). Написал оперу „Демофонт“[396] на тексты [Пьетро] Метастазио для [театра] оперы в Ливорно. Написал много прекрасной музыки и стал очень знаменитым в Италии. (Литургия — „Отрыгни в сердце моем — Слава Всевышнему Богу, милость и суд воспою Тебе, Господи“)[397]. В 1774 году по требованию Потёмкина вернулся в Россию. Потёмкин предложил ему основать Музыкальную академию в Кременчуге (?!). Влюбился в крепостную актрису графа Разумовского. Узнав об этом, граф изнасиловал её и сослал в Сибирь на поселение. Березовский уехал в Петербург, где спился и в 1777 году наложил на себя руки». Заметим: в книге «Запечатлённое время», рассказывая о Березовском, Тарковский уточняет, что композитор именно повесился, хотя в фильме Сосновский «покончил с собой».

Многое из сказанного соответствует исторической действительности, однако следует отметить несколько моментов. Во-первых, Мартини учил вовсе не только Моцарта. Он был одним из главных педагогов Болонской консерватории, и в число его учеников входило множество будущих ведущих композиторов, музыкантов и дирижёров эпохи. Среди них австрийцы Моцарт и Глассман, немец Бах, бельгийский француз Гретри, чех Мысливечек, а итальянцев даже перечислить невозможно. Мартини создал школу европейского масштаба, и сейчас его имя носят болонские консерватория и библиотека.

В отличие от Сосновского, Березовский холопом не был. Напротив, он родился в семье мелкого украинского дворянина. Но крепостные деятели искусств, зодчие, изобретатели и другие выдающиеся люди — слишком самобытная, колоритная и привлекательная для интеллигенции тема, потому Тарковский привнёс подобную черту в судьбу «своего» композитора. Заметим, что примерно в эти годы Сергей Соловьёв писал сценарий о Григории Сороке — чрезвычайно одарённом крепостном художнике, чьи работы находятся в коллекции Русского музея. Люди просили его хозяина отпустить живописца, чтобы тот получил образование в Академии художеств, но барин оставался непреклонным. Случай Сороки примечателен тем, что, в отличие от многих других крепостных талантов — например, Михаила Тихонова, чьи работы сейчас тоже есть в Русском музее — вольную он так и не получил. Согласно мифологии, существенно дополнившей его судьбу, помещик публично высек художника на глазах дворовых, а также своей дочери, любившей Сороку. Не вынеся позора, живописец повесился. Его возлюбленная, на горе отцу, тоже наложила на себя руки.

В реальности подобного шекспировского сюжета не было. Сорока участвовал в крестьянских волнениях, за что его арестовали. В итоге Григорий, действительно, был найден повешенным. Ермаш читал сценарий Соловьёва и «зелёный свет» картине не дал. Вероятно, отметил совпадение.

Однако нас интересует Березовский. До Болоньи он получил образование в Киевской духовной академии, где и начал сочинять музыку, а также определил литургическое направление для своего творчества. Талант юноши заметили рано, потому его отправили в Петербург, где Максим продолжил штудии, а также был отобран в придворные певчие, исполнявшие для Елизаветы Петровны… Что бы вы думали? Итальянские оперы. Собственно, императрица тоже сразу отметила даровитость юного Березовского, но для обучения в Болонью он был отправлен уже при Екатерине II.

Известность за рубежом, действительно, принесла ему опера «Демофонт», премьера которой в театре Ливорно состоялась в дни, когда в тамошнем порту стояли корабли графа Орлова. Именно они впоследствии вернут Максима на родину.

Судьба композитора — удивительно точная иллюстрация понятия «ностальгия». Чего ему не хватало в солнечной и гостеприимной Италии, где он был чрезвычайно востребован?! Но Березовский беспрестанно тосковал по далёкой и холодной стране, ежемесячно отправляя в Петербург свои новые, преимущественно печальные сочинения.

Нужно сказать, что в России они были незамедлительно оценены и регулярно исполнялись при дворе. Всё это внушало надежду на то, что и дома для него — европейского композитора, родившегося в украинской глубинке — найдётся работа. И вот в 1774 году он вернулся и попал в забытые реалии. Коррумпированная клика воспринимала любой талант в штыки, и агрессия была тем больше, чем выше уровень дарования. При дворе Березовского представили звездой мирового масштаба, а потом все отказывались с ним сотрудничать. Тут в рассказе Тарковского начинаются наиболее значительные отклонения от реальной истории. Начнём с того, что Потёмкин его не вызывал из Италии, Максим вернулся по собственному неуёмному желанию. Но граф-мечтатель оказался одним из немногих здравомыслящих и дальновидных государственных деятелей, он предложил Березовскому реальную работу в элитарной музыкальной академии, которую планировал организовать в Кременчуге. Да, режиссёр удивлялся напрасно, именно там. Для этого учреждения Потёмкин планировал выписать даже Джузеппе Сарти и многих других выдающихся мастеров. Максим согласился и отправился в Кременчуг. Злую шутку сыграло хорошо известное из истории качество графа, он был человеком горячим, увлекающимся, но стремительно остывающим. Идею создания академии он забросил почти сразу.

Березовский оказался в далёком городе без работы, а в масштабах страны — без места, в котором можно было жить и трудиться, чужой всем. Крупные театры и учебные заведения России возглавляли иностранцы, для них Максим был нежелательным, «слишком талантливым» русским. Для соотечественников — заграничным выскочкой. Недооценённый и лишённый заработка, он впал в ипохондрию и в марте 1777 года умер, вероятно, от горячки. Нет уверенности, будто она была связана с алкоголем, но скорее всего так.