Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В том, что добиться приезда Андрюши будет почти невозможно, убеждали даже самые преданные друзья. Ронди, обожавший Тарковского и имевший множество связей, сказал[643], что привлечь итальянские политические силы трудно, поскольку для этого нет оснований. Режиссёр даже обиделся. А ведь, действительно, для участия политиков было необходимо, чтобы хоть кто-то из членов семьи являлся гражданином Италии. Или нужны были рабочие причины, чтобы оформить несовершеннолетнего ребёнка ассистентом на «Ностальгию». Вскоре у Тарковского появятся собственные знакомые в местных правящих кругах, но и это не поможет. «Они слишком заигрались со своей многопартийностью, и боятся друг друга как огня», — напишет[644] режиссёр. Вдобавок, ни одна из политических сил Италии, ослабленная противостоянием с другими, не пошла бы на конфликт с СССР. Андрей довольно скоро поймёт, что здесь помощи ждать не следует. Только если от папы Иоанна Павла II, которого, через новых знакомых, тоже можно было попытаться подключить. Но куда больше, чем на итальянцев, Тарковский рассчитывал на шведов. Также он подумывал обратиться к американцам. Сдаваться режиссёр не собирался.

Следующие дневниковые записи одна другой краше. Андрей писал о бытовых проблемах в квартире на виа ди Монсеррато. В новом претенденте на звание «дома Тарковского» всё неблагополучно: неполадки с плитой и холодильником, протечки в ванной, да ещё трубы «ревут». Далее о глупых вопросах, которые ему задавали ничего не смыслящие «провинциальные» журналисты. Некая корреспондентка сослалась на слова ненавистного Бондарчука о том, что фильмы Андрея «слишком сложны». Для Бондарчука-то точно сложны!

25 сентября: «Снова начался кошмар. Не столько начался, как продолжается — вот уже много лет как продолжается». Чем всё это отличается от положения, в котором режиссёр периодически обнаруживал себя в Москве? Теперь и жена рядом, что, надо полагать, усиливало знакомые ощущения. По воспоминаниям[645] Ольги Сурковой, одним из первейших камней преткновения для Тарковских всегда становились деньги. Андрей в целом был склонен к экономии, накоплению на чёрный день, Лариса же, по его мнению, постоянно жила не по средствам. В какой-то момент он начал частично прятать от неё доходы, равно как и она скрывала свои траты. Супруги были очень разными, но в чём-то чрезвычайно похожими людьми: только приехав, жена режиссёра сразу тоже начала ходить к Анжеле. Видимо, и ей была нужна ведьма.

Но по большей части «кошмар» имеет отношение к фильму. Началась работа, и Тарковского вновь разрывало несоответствие между художественным совершенством замысла и неказистой реальностью. «На съёмках бардак ужасный. Такого нет даже у нас»[646]. Конечно, у режиссёра короткая память. Происходящее здесь и сейчас он всегда воспринимал гораздо острее и болезненнее, даже если прежде было во сто крат хуже. Однако важно, что «у нас» — это снова значит в России: там, где, по словами Салтыкова-Щедрина, «больней».

В Италии не возникало привычных проблем: не было дефицита плёнки, не пугали перспективы цензуры и все те «приключения», которые преследовали советские фильмы Тарковского. Потому именно здесь стало ясно, что упомянутые трудности никогда не играли ключевой роли. Куда более тяжёлым и неизбежным испытанием оказался зазор между идеалом и неподатливой действительностью каждого съёмочного дня. В любом случае, всё оборачивается против человека, который хочет из хаоса меркантильного бытия создать космос своей картины. Каждый день режиссёр смертельно уставал. Он был вынужден даже отказаться от зарядки, всё-таки сон перед работой важнее. Погода стояла крайне неподходящая. Но главная проблема — люди.

Чем дальше, тем больше иностранцы настораживали Тарковского. Именно потому в дневник возвращается местоимение «наш» и всё чаще появляются отзывы в духе упоминавшегося выше: «Симпатичный, но… француз». На съёмках режиссёр писал: «Итальянцы ужасно непостоянны и ненадежны. Женственные характеры. Неприятно»[647]. Позже, в ходе работы над «Жертвоприношением»: «Шведы — красивые и глупые»[648].

Какое-то время Тарковский оставался доволен художником-постановщиком Андреа Кризанти, тем более, что тот сделал ему подарок. Как-то в самом конце сентября или начале октября они всей группой были в городе Кальката, и Андрею очень понравилась картина, висевшая на стене в ресторане. Кризанти по секрету купил её для режиссёра. Тарковский, как ребёнок, радовался подобным сюрпризам. Впрочем, художника он ценил и за работу. Однако со временем подвёл и Кризанти, группа потеряла из-за него целый съёмочный день. Дело в том, что только один человек — лишь Тарковский — находился на площадке, словно на экзистенциальной передовой. Потому его невозможно было не подвести.

Кальката, кстати, входит в число городов, снимавшихся в «Ностальгии». Правда, всего в одном кадре и чрезвычайно общим планом, но вид на неё издалека появляется в фильме. Быть может, даже поиска этой локации в данном случае не было — просто заехали и сняли по пути.

Тарковский уже посещал Чивиту, брошенный город, живущий без людей, город как таковой, как структурная сущность. Примерно в этой роли и снялась Кальката. Ей пришлось серьёзно «играть», поскольку она вполне обитаема и даже густо заселена — имеет порядка тысячи жителей на небольшой площади. Историческая часть разрастись и увеличиться не может, потому что занимает всё плато на вершине туфового холма (см. фото 118). Больше на нём места нет. Недаром герб города — нога, стоящая на возвышенности.

Современная часть — Кальката-Нуова — изрядно удалена от исторической. Люди постоянно покидают эти места, поскольку риск обрушения холма растёт с каждым годом. Но всё равно поселение полнится людьми. Да и может ли быть иначе, коль скоро город связан с удивительной и самой спорной реликвией христианского мира, за одно обсуждение которой грозит отлучение от церкви.

Речь идёт о крайней плоти Иисуса Христа — священном препуции. Казалось бы, мощи такого уровня могли бы храниться в Риме, в шикарном, украшенном драгоценными каменьями реликварии. Так и было семь веков, с тех самых пор, как святыню передал папе Льву III Карл Великий. Это продолжалось бы и дальше, если бы в 1527 году она не была бы украдена немецким солдатом.

Вора поймали в районе Калькаты — около сорока километров на север от Вечного города — но реликвию при нём не нашли, поскольку тот спрятал её, а место сообщить отказывался. Всплыл священный препуций только тридцать лет спустя, его обнаружили совершенно случайно, и тогда-то Ватикан постановил, что возвращать мощи не стоит, что место им теперь в небольшом населённом пункте Кальката. Более того, синодальный совет даровал индульгенцию — отпущение грехов за десять лет — всем пилигримам, кто явится и поклонится святыне. Толпы странников потянулись в город на холме. Здесь даже начали ежегодно праздновать день обрезания Господня. Гуляния включали шествия с реликвией по улицам.

Тёмная история с исчезновением на годы, разумеется, породила множество спекуляций. В какой-то момент в разных уголках Италии бытовало восемнадцать крайних плотей Христа, а разгорающиеся споры никак не укрепляли позиции церкви. Проблему решили радикально: в 1900 году был издан указ, что любое упоминание священного препуция ведёт к отлучению.

Шествия продолжаются до сих пор, несмотря на то, что в 1983-м реликвия вновь была похищена. Она хранилась дома у городского пастыря в коробке из-под обуви, но незадолго до очередной церемонии исчезла.

Можно себе представить, сколько слухов возникло после этого. По одной из гипотез, святыню забрали в Ватикан, дабы прервать эту сомнительную традицию и прекратить пересуды. Ведь само существование и относительная доступность такой реликвии в XXI веке может нанести сокрушительный удар по постулатам веры. Коль скоро есть крайняя плоть Христа, значит есть его ДНК. А если есть ДНК, значит могут появиться новости о его происхождении, биологическом отцовстве. Да и клонирование не за горами…

Когда Тарковский посещал Калькату, город ещё хранил святыню. Но о том, ходил ли режиссёр посмотреть на неё, ничего не известно. Впрочем, есть основания полагать, что если бы ходил, то упомянул бы об этом.

История запуска «Ностальгии» растянулась на годы, но снят фильм был поразительно быстро, всего за три месяца. В течение этого времени Тарковский оставил лишь шесть записей в дневнике — 9-го и 20 октября, 5-го, 12-го и 14 ноября, а потом 28 декабря, когда весь материал уже был на плёнке. Не о каждой из этих заметок даже известно, где именно она сделана, но кое-какие сведения восстановить всё же можно.

По всей видимости, окончательного решения по поводу разрушенного храма, который будет сниматься в фильме, в начале октября принято ещё не было. В «Ностальгии», как известно, задействовано два объекта такого рода — аббатство Сан-Гальгано и церковь девы Марии в Сан-Витторино. Вероятно, вопрос оставался открытым по поводу второй из этих локаций, ведь, увидев первую один раз, отвергнуть её уже невозможно. 9 октября, возвращаясь в Рим после очередных поисков, Тарковский вместе с Франко Терилли, Норманом Моццато и Джузеппе Ланчи попали в автомобильную аварию: «Отказали тормоза, и мы оказались в кювете — чудом не разбились… Я не испугался совершенно: будто бы смотрел на всё со стороны. Всё это выглядело так, как будто было снято рапидом. Когда машина стала валиться в канаву, я подумал, что она перевернется. Она бы и перевернулась, будь кювет пошире». Автомобиль принадлежал Терилли и, конечно, серьёзно пострадал, а Франко был человеком небогатым.

Откуда именно они возвращались, сказать трудно, но всё-таки вряд ли из Сан-Витторино — уж слишком необычное это место, Тарковский бы его упомянул, хотя шок мог затмить впечатления от церкви, из которой течёт ручей.

20 октября к режиссёру приезжал Борис Фогельман, через которого Андрей намеревался привлечь шведское правительство к борьбе за выезд сына. Визит Бориса стал поводом взять дневник в съёмочный день. На страницах «Мартиролога» Тарковский, как водится, жаловался: на усталость, на отсутствие второго режиссёра и специалиста по эффектам… Конечно, на самом деле они были, но его не устраивала их работа. В качестве последнего на площадке трудился Паоло Риччи, достаточно опытный мастер, «Ностальгия» стала его тридцатым фильмом, а на данный момент он поучаствовал уже более чем в сотне картин, подавляющее большинство из которых — остросюжетные детективы, боевики и триллеры, где для специалиста по эффектам куда больший плацдарм.

Что до второго режиссёра, то, согласно титрам, их было даже двое — Норман Моццато и Лариса Тарковская. Жаловаться на их отсутствие Андрей продолжил и 5 ноября, когда группа находилась в Баньо-Виньони. Норманом он был недоволен перманентно, хотя трудно представить, насколько жизнь Андрея в Италии стала бы тяжелее без него и без Терилли. Жена же, наверное, работала не так рьяно, как Тарковскому бы хотелось. Тем поразительнее, что во всех других вопросах, кроме творческих, он чрезвычайно легко поддавался её влиянию.