Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Кинематограф Тарковского невозможно отделить от национальной семантической почвы, но стоит вспомнить процитированное выше письмо Пертини, в котором Андрей утверждал, что его манит западный модус работы — «авторское кино», в том смысле, в каком в СССР оно существовать не могло. И аудитория ему представлялась, в основном, общеевропейской, западной, и признание… Создаётся впечатление, будто чужеродность, отверженность на родине была для него неотторжимым, естественным свойством «русского режиссёра».

Ещё Игнат в «Зеркале» — очередное художественное преломление юной, не «отягощённой» шестью фильмами души Тарковского — зачитывал слова Пушкина из письма Чаадаеву: «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». Об этом тоже не следует забывать при просмотре «Ностальгии».

То, как режиссёр описал встречу в дневнике, выглядит чрезвычайно продуманной и крепкой позицией. Рискнём предположить, что на деле разговор шёл не столь филигранно, поскольку подобного политического совершенства формулировок Андрей не достигнет даже на миланской пресс-конференции в будущем году. Так или иначе, но после этого разговора измученный Тарковский вернулся в Сан-Грегорио, где в очередной раз поссорился с Ларисой.

Необходимо отметить, что с 18-го по 26 июня впервые проходил Мюнхенский кинофестиваль. Ныне Мюнихфест — второй по величине смотр Германии после Берлиналя, и начало его истории могло быть косвенно связано с Андреем. Ещё в мае 1983 года приглашения режиссёру отправили директор форума Эберхард Хауф, а также отборщик Мария Рачева. Столь значимый и привлекающий к себе внимание мировой общественности гость одним своим визитом мог кардинально изменить статус мероприятия навсегда. Однако, получив приглашения, Тарковский написал в дневнике, что, «конечно», в ФРГ не поедет[791]. У этого «конечно» множество причин. Во-первых, режиссёр не любил Германию, в чём неоднократно признавался. Эту страну, заметим, он никогда не рассматривал и в качестве потенциального места жительства, хотя возможности перебраться туда были. Во-вторых, в мае он существенно более робко относился к перспективам согласования подобной поездки.

Немцы просили привезти с собой «Ностальгию», и это вполне можно было сделать. Международная премьера уже состоялась в Каннах, а новоиспечённый кинофестиваль не имел категории «A», и значит показ на нём не мог ничему помешать. Фильм в административном центре Баварии, действительно, показали[792], равно как и работы Брессона, Сауры, а также других участников каннской программы этого сезона. Прибавим сюда множество новинок немецкого кино, ретроспективу бельгийского сценариста, режиссёра и актрисы Шанталь Акерман, программу детских картин, «женских» лент и станет ясно, что дебютный Мюнихфест удался на славу.

10 июля к Тарковским в гости пришёл Кшиштоф Занусси. В последнее время их встречи заметно участились: после обстоятельного знакомства в Варшаве в ноябре 1979 года они виделись в Венеции в августе 1982-го, в Каннах в марте 1983-го, а совсем скоро вместе отправятся в США… Почти наверняка разговор двух режиссёров был отчасти посвящён именно предстоящей поездке. Вероятно, гость убеждал Андрея не бояться возможной реакции посольских. Тарковский, исполненный симпатии к коллеге, сделал интересную запись на следующий день: «Поляки всё надеются отстоять свою независимую линию. Напрасно!» И хоть общий посыл этого утверждения прозрачен, слово «напрасно» кажется не самым ожидаемым в данном контексте. Оно подчёркивает отсутствие надежды на перемены. Удивительно: если режиссёр отказывал в шансе Польше, то как же ему самому удавалось рассчитывать, что удастся вырваться?

Далее следует загадочное предложение: «Нам же он сказал, что у меня не было другого выхода». Очевидно, Тарковский поделился с Занусси принятым решением и, пытаясь зафиксировать его реакцию, вероятно, совершил ошибку. Но путаница в смысле времени придаёт фразе шарм и дополнительное значение.

Параноидальные настроения режиссёра значительно усиливались. Лариса неоднократно рассказывала, что ночами кто-то пытается проникнуть к ним в квартиру. После одного из таких случаев, описанного в дневнике 7 июля, Андрей позвонил Терилли и тот примчался в Сан-Грегорио вместе со знакомым сотрудником итальянских спецслужб. Была ли слежка на самом деле — вопрос дискуссионный. С одной стороны, нельзя исключать, что подобными историями супруга старалась усилить решимость мужа, и есть некие сомнения, что эти средства приводили к желаемому эффекту, поскольку Тарковский был слишком напуган. В то же время существует расхожий английский афоризм: если у вас паранойя, это вовсе не значит, что за вами не следят.

После августовских событий 1991 года президент Борис Ельцин издаст указ о передаче части архивов КГБ на государственное хранение. В сущности, этот процесс так и не будет осуществлён, но в результате неизбежно начавшейся сумятицы отдельные документы просочатся в прессу[793]. Если принять их на веру, то можно утверждать следующее: в 1984 году — надо полагать, после пресс-конференции в Милане — в пятом управлении КГБ на Тарковского заведут дело оперативной разработки. Режиссёру инкриминируют «измену Родине в форме отказа возвратиться из-за границы и оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР». Кодовое название дела, оно же внутриведомственная «кличка» Андрея — «Паяц». Это не подтверждает каждый конкретный эпизод, однако слежка вполне могла вестись.

То, насколько режиссёр оказался неправ относительно Польши, станет проясняться буквально сразу. Менее чем через две недели, 22 июля, будет отменено военное положение, прекратится деятельность Военного совета национального спасения. И хотя Войцех Ярузельский останется главой страны, это ознаменует начало нового витка исторического пути.

А вот что об этих днях вспоминает[794] сам Занусси: «Я видел Андрея несколько раз в Риме, видел, как он обживался в Италии, как со временем, подобно многим другим русским, полюбил эту страну. Полюбил так, как никогда не смог полюбить Францию, несмотря на то, что во Франции его обожали, чтили, уважали. Но картезианский рационализм был для него всегда тягостен, и он бунтовал против него, бунтовал против колючей, если так можно сказать, роли разума, против всеприсутствия его в каждом жесте, поступке, помысле, против его безжалостной прагматичности. Это было ему чуждо, это мешало и рождало искренний рефлекс неприязни».

Разрешение на пребывание в Италии Тарковским всё же продлили, пока — до конца августа. Режиссёру даже выдали номер налогоплательщика, но британских виз так и не было, а ведь пора ехать в Лондон для продолжения работы над оперой. Кроме того, в паспорте почти не осталось свободных страниц. Как быть, если впереди ещё поездки в другие страны… Замена документа — весомый повод заставить Тарковского вернуться в Москву, что, безусловно, пугало.

Эти вопросы приходилось решать второпях, но в данном случае всё удалось. 12 июля режиссёр, наконец, отправился в Великобританию на пять дней, где встречался с Аббадо и смотрел сцену Ковент-Гардена, а также продолжал работу с Двигубским.

Вернувшись в Рим 18 июля, он негодовал по поводу Николая: дескать, пригласить его было огромной ошибкой. Дневниковая запись этого дня то ли рифмуется, то ли спорит с недавней, датированной 2 июля. Тогда Тарковский, воспроизводя разговор с Жиляевым и Нарымовым заметил, что собирается работать в Италии в качестве «русского режиссёра». Теперь же он говорил, что выбрал Двигубского именно из-за того, что они соотечественники, а тот «хочет быть иностранцем». Андрей находил здесь глубокую патологию, связывая с этим профессиональную несостоятельность Николая — художник не мог воплотить то, о чём его просил режиссёр. И это приводит к ключевому выводу: для Тарковского русский — тот, кто его понимает. Возможно, в этом смысле он был единственным русским на земле.

Вернуться в Лондон нужно было в начале сентября, но это произойдёт позже. Пока же все мысли — об отправленном Ермашу письме. Ответа так и не было… и не будет. Об этом предупреждал ещё Жиляев в гостиничном разговоре — никакой официальной бумаги обратно не придёт. Тогда Тарковский решил написать тому, кто нередко выручал и поддерживал его ещё в Москве — Василию Шауро. Опять же было подготовлено и отправлено два конверта.

Путешествия по миру стали обыденными для режиссёра, недаром в паспорте иссякли пустые страницы. Памятуя о том, как он документировал свою прошлую поездку в Швецию, трудно поверить, что теперь подобные события он начал оставлять без внимания. Скажем, 27 июля Андрей находился в Стокгольме, и вывод об этом можно сделать лишь из описания покупки бронзового креста с указанием цены в кронах. Впрочем, чуть раньше[795] Тарковский отмечал, что Анна-Лена Вибум просила срочно приехать, поскольку это требовалось для положительного решения по заявке на их совместную картину. До последнего режиссёр надеялся избежать визита в столицу Швеции. Не удалось. Однако приезд имел важное последствие: Андрею выплатили аванс, что было как нельзя кстати из-за ремонта в Сан-Грегорио.

Внезапно 28 июля раздался телефонный звонок из США, это был прокатчик Марио Де Векки, работавший в компании «Grange Communications», которая купила «Ностальгию» для американских зрителей и теперь приглашала Тарковского в страну. Урождённый итальянец, прежде Де Векки имел весьма скромные успехи на ниве кино. В качестве артиста он снялся в нескольких фильмах, как продюсер поучаствовал ещё в двух. Впрочем, среди них были и «Маменькины сынки» (1953) Федерико Феллини. А вот после эмиграции дела Марио пошли в гору.

Стоит упомянуть и ещё одно лицо, отвечавшее за прокат «Ностальгии» в США — это Мирон Брежник, который Тарковскому чрезвычайно не нравился. Тем не менее именно Брежник будет принимать режиссёра в Нью-Йорке.

Как уже отмечалось, Андрея приглашали в Америку и раньше, особенно настойчив в этом отношении был глава Теллурайдского фестиваля Том Ладди[796], от которого Андрей многие годы регулярно получал письма, но лично они познакомились лишь недавно в Каннах. Внезапно совпало столь многое, что поездка в США стала казаться чрезвычайно своевременной. Тарковский мог побывать на упомянутом фестивале, а также заехать на нью-йоркский. В свою очередь, Де Векки предлагал экскурсионные визиты в крупные города, такие как Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Чикаго. Сам того не заметив, режиссёр уже превратился в идеологическое оружие, и почти наверняка кого-то из американских функционеров посетила идея попытаться «переманить» его из Италии к себе.

Однако самое главное, что предложил Де Векки — срочное решение проблемы с паспортом. Консульство США, действительно, обещало взять эти хлопоты на себя, дав Тарковскому возможность продолжить свою одиссею в том числе и по Европе, но в итоге всё устроили не они, а англичане. Упоминавшийся выше Джон Тули, директор Ковент-Гардена, добился того, что режиссёру выдали приложение к паспорту с фотографией. Визы теперь ставились в этот документ.