Афанасий Фет

«Добрый и благородный человек, если он в здравом рассудке, не сделал бы того. Вы увезли дочь мою и при том беременную... Вы учинили сию чрезвычайную несправедливость против невинных и добрых людей, которые, свято уважая божеские законы и семейственные связи, не могли согласиться на Ваше буйное и бесстыдное желание разрушать оныя. <...> Мы приняли Вас как больного иностранца в свой дом с искренностию и любовью и поступали как с старинным другом, не предполагая, что согреваем в груди своей ядовитую змею, которая вместо благодарности уязвит нас жестоко и неизлечимо»9.

Однако в том же послании выражалась готовность способствовать разводу и последующему браку при непременном условии выполнения тех материальных обещаний, которые дал Шеншин в своём письме. Угрожая едва ли не уголовным преследованием и опираясь на свою сильную позицию отца, без разрешения которого невозможен новый брак, а без посредничества — развод, Беккер не требовал возвращения дочери:

«Если Вы думаете, что не нужно Вам согласия моего на брак с Шарлоттою, если Вы не исполните обещания, мне письменно данного, то не остаётся мне иного делать, как принесть на Вас жалобу присутственным местам российского государства с пожертвованием даже всего нашего имущества. Наш великий герцог охотно подкрепит нашу просьбу письмом своим к императору Александру и к матери его, вдовствующей императрице, а принцесса Вильгельмина Луиза к сестре своей, императрице Елисавете Алексеевне. Мы уверены, что российское правительство не оставит без наказания такой дерзости, в чужих краях учинённой, и для великой нации столь поносной. Не почитайте сего за безрассудную угрозу, а за обдуманное намерение — единственное средство к защите и спасению бедной моей дочери. Весь Дармштадт, все члены двора знают и почитают мою Шарлотту, теперь столь несчастную, образцом добродетели и благочестия. Им всем известно, что сия добрая дочь жертвовала всеми удовольствиями молодости и даже здоровьем для бедного отца своего, которого прихоти сносила с ангельским терпением. Вы обязаны сохранением своей жизни Шарлотте и нашей к ней любви. В противном случае сидели б Вы теперь в тюрьме и размышляли б о великости Вашего преступления»10.

Шеншин, получивший это письмо, скорее всего, в конце октября или самом начале ноября, ощущал себя в последней крайности, возможно, уже столкнувшись с непримиримой позицией Фёта, его несогласием на развод, и был рад прибегнуть к посредничеству Беккера, признавая себя практически единолично ответственным. В ответном письме от 3 ноября Шеншин не только через него обращается с увещеваниями к Фёту, но и клятвенно заверяет в святости данных финансовых обязательств: «Скажите г-ну Ф[ёту], что он для собственного своего спокойствия и для удостоверения, что он, как он говорит, желает или желал своего счастия, должен освободить её, дать ей свободу. Если он не хочет сделать сего для неё, то должен он сделать это для своего детища, которое она скоро, очень скоро родит. Он должен освободить её, развестись с нею. Скажите сами и прикажите также сказать и ему, могу ли я быть равнодушным к его участи? Я тогда возьму к себе дитя и буду отвечать перед Богом за его судьбу. О! Я буду иметь об нём попечение, как о своём собственном дитяти! Лина получит также по известному предположению обеспечения в 10 тысяч. Я клянусь в том перед Богом, и Ваша любезная дочь будет мне в том порукою»11.

Получив эти заверения, папаша Беккер начал какие-то предварительные переговоры с Фётом. Однако было уже слишком поздно: 29 ноября Шарлотта Фёт родила сына. Перед невенчанной парой встала сложная проблема — ребёнка необходимо было внести в метрические книги, обозначив имя и фамилию отца. Возможно, правильным решением было бы добиваться регистрации новорождённого как сына Фёта (поскольку сам Иоганн в это время, кажется, признавал его своим ребёнком). Но, видимо, этот путь был неприемлем для Шарлотты, как мы полагаем, боявшейся утратить второго ребёнка, поскольку в таком случае возникала опасность, что отец получит право вернуть его в Дармштадт. Скорее всего, такое решение было неприемлемо и для Шеншина, поскольку могло разрушить предназначенную для окружающих легенду, что он привёз из Германии не чужую жену, но законную супругу, с которой обвенчался там по лютеранскому обряду. В результате любовники приняли решение, казавшееся им временным выходом: Афанасий убеждает местного священника крестить младенца по православному обряду и записать его, Шеншина, законным сыном. В метрики села Успенского на Ядрине 1820 года за номером 19 была внесена запись: «Сельца Новосёлок у помещика ротмистра Афанасия Неофитовича Шеншина родился сын Афанасий 1820 года ноября 29, а крещён 30 числа»12. Это был несомненный для самого Шеншина и для всех замешанных в истории подлог.

Несмотря на то, что внешне по-прежнему удавалось сохранять вид законности связи Шеншина с Шарлоттой, развод оставался насущной задачей. В отчаянном письме от 29 декабря 1820 года Шеншин торопил папашу Беккера:

«Есть ещё средство доставить нам всем совершенное удовлетворение. Старайтесь довести дело до развода. Тогда добрая и несчастная Лотта получит [в] легат (наследство. — М. М.) мельницу, притом 40 душ крестьян и 400 моргенов[3] земли, стоящей с лишком 35 [000] гульденов; в случае смерти моей это её собственность. Как помещица может она, если пожелает, продать сие поместье. Лина получит легат в 10 000 гульденов, с коих проценты будут высланы ей по её первому требованию, равно как и обеспечение в сей сумме.

О добрый отец! Ради Бога, выхлопочите развод, пришлите бумагу по предмету, о котором не хочу говорить, добрая Лотта должна подписать её. Вы знаете, что я не могу писать оной бумаги»13.

Далее в том же письме Шеншин предлагает способ решения вопросов: «Позвольте г[осподину] Эрнсту приехать сюда в половине марта месяца с документом о разводе. Я пошлю к 10 марту 500 гульденов на дорогу до Киева, где коляска с лошадьми будет его ожидать. Поверьте мне, что я готов сделать всё по желанию Вашему, всё, что только можно»14.

К этому моменту, видимо, Беккерам удалось достичь успеха в переговорах с Фётом, которому мысль о разводе перестала казаться совершенно неприемлемой. Однако ни тот, ни другие не были готовы удовлетвориться обещаниями и, прежде чем дать согласие на развод и новый брак, требовали твёрдых обязательств и официальных документов. Шеншин согласился и на это. «Я клянусь Вам, — писал он Беккеру-старшему 15 (27) марта 1821 года из Москвы, — что сделаю всё по Вашему приказанию, разве только по обстоятельствам не буквально так, как Вы писали, однако ж всё; теперь приехал в Москву по делам, но Вы можете получить 500 гульденов годовых процентов от г-на ф[он] Ротшильда в Франкфурте-на-Майне; копию с акта, которую я, спустя несколько дней, заготовлю для Лины, получите Вы чрез две недели. Самый же подлинный документ перешлю с оказиею чрез Петербург, потому что он может по почте пропасть. Документ сей выдал я на 20 т[ысяч] российскими банковскими ассигнациями, что составит 10 000 гульденов. Я желаю быть вернейшим другом г[осподина] Фёта. Попросите г[осподина] Фёта, чтобы он написал ко мне несколько строк, но не так, как прежде»15.

Только после этого на семейном совете было решено отправить в Новосёлки, как того желал Шеншин, Эрнста Беккера, чтобы получить обещанный вексель, а также разузнать, в каких условиях живут Шарлотта и младенец Афанасий. Эрнст был выбран, видимо, и в силу своего авторитета в семье, и как питавший к сестре особенно тёплые чувства. Вероятно, и Фёт, пусть и неохотно, согласился на посредничество шурина, которому имел основания не доверять, подозревая, что он был на стороне беглянки и заботился больше о её счастье, чем об удовлетворении её оскорблённого супруга. В Россию Эрнст отправился (видимо, выждав, когда дороги станут проезжими) только летом 1821 года, наверняка воспользовавшись предложенными 500 гульденами и бесплатным экипажем от Киева до имения Шеншина.

Визит Эрнста Беккера в Новосёлки — самое раннее воспоминание будущего поэта: «Первым впечатлением, сохранившимся в моей памяти, было, что кудрявый, тёмно-русый мужчина, в светло-синем халате на чёрном калмыцком меху, подбрасывает меня под потолок, и мне было более страшно, чем приятно»16. Через короткое время пребывания в Новосёлках Эрнст сообщил Фёту, что Шарлотта «выздоровела», весела и довольна, что Афанасия очень любят и заботятся о нем лучше тысячи отцов, и уговаривал отказаться от мстительных планов и согласиться на развод:

«Клянусь тебе, любезный Фёт, если б ты мог быть здесь и видеть, как Ш[еншин] мучается и хлопочет, чтобы устроить всё по твоему и всех нас желанию, как он страждет оттого, что теперь не может сделать так, как бы ему хотелось, и если бы ты видел, как он печалию снедается, — ты пожалел бы об нем и охотно помог бы ему, если бы то было тебе возможно. Тогда смягчил бы ты все прежние угрозы, коих, если бы то и нужно было, даже масонам не удалось бы привести в действие в здешнем краю и при здешних нравах. Хотя сии угрозы для благоразумного и спокойного человека там не много значат, а здесь — ещё менее, однако ж они не дают покоя бедной Лотте ни день, ни ночь. Если б ты в подробности знал, с какими трудностями сопряжено в здешнем краю путешествие, которое, сверх того, уже ради детища не может предпринято быть прежде, как спустя год, ты не упомянул бы ни слова о предложенном свидании и о расторжении брака только после такового свидания»17.

Далее он сообщал, что Шеншин согласился выполнить все условия и, написав в присутствии Эрнста вексель «для Лины», обещал в ближайшем будущем прислать 500 гульденов. Завершал письмо шурин просьбой «действовать скоро»18.

«Действовать скоро» не удалось. Эрнст Беккер то ли на целых полгода задержался в Новосёлках, то ли приезжал дважды (и именно его второй приезд и запомнил совсем крохотный племянник). Во всяком случае, следующее (и последнее известное нам) письмо Эрнста из Новосёлок датировано 19 (31) марта 1822 года. Судя по его содержанию, к этому моменту сопротивление Фёта практически удалось сломить, и он был готов дать развод: «Любезный Фёт, ты сделал великое, прекрасное начало, и я предчувствую, что окончишь все совершенно. Я знаю твои благоразумные идеи, твои твёрдые правила в сём отношении, и я мог ожидать, что ты, в случае нужды, сделаешь гигантский шаг, однако ж со всем тем был я изумлён и должен был удивляться присутствию твоего духа; ибо при лучших правилах требуется великий дух, чтобы пренебречь всеми толками, мнениями и предрассудками, хотя они и пусты и ничтожны и разве[и]ваются ветром»19. Писавший его в Вербное воскресенье, проникнувшийся духом любви к человечеству Эрнст призывал (видимо, не без задней мысли) и Фёта воспылать всепрощающей любовью. Письмо, проникнуто религиозно-романтическим прекраснодушием (цитируется даже фрагмент из оды «К радости» Шиллера), под влиянием которого автор выражал надежду, что Шеншин и Фёт «прострут» друг другу руки, а Шарлотта встретится с последним «там, где сам Бог обитает»20.

Уже почти согласившийся на развод Фёт был недоволен тем, как решились дела с Шеншиным. Приходилось убеждать его, что оформление векселя не на него, а на папашу Беккера является единственно возможным решением и никак не ущемляет его интересов: «Позволь ещё, любезный Фёт, сказать тебе на размышление несколько сердечных, благонамеренных слов. Отец пишет, что ты, против всякого ожиданья, очень недоволен распоряжением насчёт твоей и нашей любезной Лины. Оставляя всё в стороне, спрашиваю только: может ли Шеншин при сих обстоятельствах, не вредя здесь во всяком отношении кредиту своему, объявить твоё имя или кого-либо другого, кроме имени отца? Отец наш может ведь по твоему требованию сделать всякое распоряжение, а Шеншин, как я его знаю, будет всем доволен... Ты сам, любезный Фёт, видишь, что ты в сём отношении не можешь ничего переменить, если не хочешь навлечь на себя подозрение в недоверчивости, корыстолюбии или в другой слабости, что тебе, как я уверен, не свойственно. Я думаю, что отец для тебя довольно надёжен, а насчёт Шеншина можешь быть спокоен... Поверь слову друга и уповай на Того, Кто приводит всё к добру»21.