Афанасий Фет

ПУБЛИЦИСТ

Хозяйство не только отнимало у Фета почти всё время и множество сил. Труды, тревоги и заботы радикально меняли его отношение к миру, в том числе к природе, всегда служившей ему источником вдохновения. «Я люблю и очень люблю природу, но мне теперь, в настоящее время она только пугало. Я иначе, чем ты, смотрю на заходящее солнце. Я или жду, или боюсь дождя. Пруд у нас теперь в саду разлился и горит, как зеркало, а я боюсь, чтобы эта излишняя красота не разорвала моей недоконченной плотины»410, — писал Фет В. П. Боткину 12 сентября 1861 года. Для поэзии, таким образом, не было не только времени, но и, так сказать, основания. Фет не писал лирики три года (малочисленные стихотворения, созданные с 1860 по 1863 год, имеют характер написанных «к случаю»).

Однако полностью Фет с литературой не порывает. Новое отношение к природе как к объекту не созерцания, а «хозяйствования» вместе с ощущением обретения нового социального положения принесло вдохновение другого рода: только закончив свой первый сельскохозяйственный цикл, длившийся от весны до поздней осени, в декабре 1861 года Фет садится за стол и с увлечением пишет цикл очерков под названием «Из деревни. Заметки о вольнонаёмном труде». Разделённые на две части, эти очерки были оперативно напечатаны в «Русском вестнике» в мартовской и майской книжках 1862 года. Возможно, Фет был доволен результатом и решил писать продолжение. Примерно в то же время он снова делится своими впечатлениями от второго, удачного хозяйственного года в цикле, который получил более краткое название «Из деревни» и был опубликован снова в «Русском вестнике» — в первом и третьем номерах за 1863 год.

В то время такого рода записки и очерки печатались охотно и читались жадно: крестьянская реформа только-только началась, и происходившее «в деревне» чрезвычайно интересовало образованную публику. Вопрос, чем отличается хозяйство, ведущееся на основе наёмного труда, сменившего труд подневольный, и насколько оно вообще возможно в России, был одним из животрепещущих. Читатели ждали подробностей, и фетовский цикл предоставлял их в изобилии: в нём масса цифр и расчётов, соображений о выгодности того или иного способа землепользования, об оплате вольнонаёмного труда, об отношениях с крестьянами. Автор подробно рассказывает о трудностях, с которыми в качестве начинающего землевладельца столкнулся и в отношениях с работниками, и в борьбе с природой и техникой. Избегая «лирики» и «красоты», Фет повествует о своей хозяйственной деятельности живо и занимательно — не как поэт, а как землевладелец, готовый поделиться опытом, стремящийся предостеречь желающих пойти по его пути от тех ошибок, которые сам допускал, указать на трудности, которые ожидают «фермера» в новых условиях, предложить способы решения практических вопросов. Цикл был задуман не просто как литературное изложение фактов, но как публицистическое произведение; автор, ранее аполитичный, вступал в битву, кипевшую вокруг обсуждаемых им проблем, основываясь вовсе не только на собственном опыте ведения хозяйства, но и на тех наблюдениях и мыслях, которые накапливались у него при общении с либералами из прежнего «Современника». Если в разговорах с ними его суждения прорывались в виде разрозненных, раздражавших их «дерзостей» и «парадоксов», то теперь они сложились в столь стройную систему, какой никто из друзей, считавших Фета недалёким «энтузиастом», от него наверняка не ждал.

Очерки написаны не просто от лица землевладельца, но прямо с точки зрения представителя этой социальной группы, к которой Фет теперь себя причислял и интересы которой готов был отстаивать не просто как законные, но и как совпадающие с интересами России. Уже в этом можно видеть прямую полемику не только с радикальной публицистикой «Современника» и «Русского слова», отстаивавшей интересы крестьянства, чей труд объявлялся ими единственным источником национального богатства, но и с приятелями-либералами — Тургеневым, Григоровичем и прочими, — как давно понял Фет, по своей легковесности и склонности к фразёрству не желавшими действовать в интересах своего сословия. Сама опора «исключительно» на факты, на практику противопоставлялась свойственной, как представлялось Фету, и радикалам и либералам опоре на «общие принципы», абстракции вроде идей свободы, равенства, просвещения, которые он всегда считал не имеющими никакого отношения к реальной общественной и тем более хозяйственной жизни. 19 ноября 1862 года, в разгар работы над продолжением цикла, он писал Толстому: «...Наших дуботолков ничем не проймёшь. Им фразы нужны вроде достоинство человека, достоинство труда, женщины, прогресс. Этакие, подумаешь, новости открыли! “А тебе какое дело?” Великое — у меня от этих фраз кухарки нет»411. Его собственные убеждения, утверждает он, порождены не абстрактными принципами, но собственным, часто горьким, опытом.

Готовностью отстаивать простые экономические интересы средних и крупных землевладельцев вызваны многие фетовские утверждения, как будто специально предназначенные для того, чтобы шокировать значительную часть российской интеллигенции. Описывая русского сельского наёмного работника, недавнего крепостного крестьянина, Фет говорит о нём как о невежественном, недобросовестном, скорее ленивом, не признающем чужой собственности, склонном к пьянству и не стремящемся к улучшению своей жизни с помощью труда и экономии. При этом автор совершенно не склонен его «жалеть» и оправдывать, объяснять его недостатки рабским положением, в котором тот находился. Для него эти качества — помеха для эффективного ведения сельского хозяйства, а значит, и для благосостояния государства и нации.

Самой главной всеобщей проблемой, препятствующей развитию «правильного» вольнонаёмного груда, Фет считает отсутствие уважения к закону, более широко — отсутствие законности в русской жизни, которой управляют «обычаи» и «силы». На этих началах благополучно стояла крепостническая Россия, но не может стоять Россия свободная: «Всякая законность потому только и законность, что необходима, что без неё не пойдёт самое дело. Этой-то законности я искал и постоянно ищу в моих отношениях к окружающим меня крестьянам и вполне уверен, что рано или поздно она должна взять верх и вывести нашу сельскую жизнь из тёмного лабиринта на свет Божий»412. Без этой законности землевладелец не может быть уверен ни в сохранности своего имущества, ни в соблюдении его рабочими договоров, а значит, и в судьбе своего предприятия. А без этой уверенности ведение сельского хозяйства становится заведомо рискованным.

Какими средствами добиться пробуждения у наёмного работника уважения к закону, сделать так, чтобы он выполнял договоры, не ломал хозяйский инвентарь и не выпускал на чужие луга свой скот и птицу? Конечно, эти средства — народное воспитание и образование, которым в очерках уделено много места: «Наступило время, настоятельно требующее общего народного воспитания... положительные нелицеприятные законы, внушающие к себе уважение и доверие, только один из многих путей к народному воспитанию. Рядом с ним должны прокладываться и другие, для внесения в народные массы здравых понятий взамен дикого, полуязыческого суеверия, тупой рутины и порочных тенденций. Лучшим, удобнейшим проводником на этих путях может, без сомнения, быть грамотность. <...> Тяжёл и высок нравственный подвиг духовных воспитателей народа. Этим воспитателям предстоит наперёд глубоко проникнуться сознанием предстоящего подвига и простым людям объяснять, понятным для них языком, простые законы чистой нравственности...»413

И к этому вопросу Фет подходит прагматически, отвергая возможность его рассмотрения с позиций, как ему представляется, абстрактных принципов Просвещения и тем самым нанося ещё один удар по самому задушевному убеждению и либералов, и радикалов — вере в освобождающую силу знания. Давать знания ради знания, ради какого-то «развития» автор очерков считает ненужным и вредным: «Мы страдаем болезненным продуктом нашего несоразмерного стремления к высшему образованию. <...> Правительство, вербуя на известных условиях специалистов, должно же наконец дойти до момента, в который все вакантные места будут заняты. Оно может продолжать давать чины, но вынуждено будет отказывать в местах. Что ж из этого произойдёт? Излишек приготовленных или полуприготовленных специалистов, навсегда оторванных от родной почвы, останется без занятия и составит единственно возможную на Руси форму чистейшего пролетариата. Таковы всегда следствия искусственного нарушения экономического равновесия. Искусственное приготовление неограниченного числа специалистов — в своём роде то же, что неограниченное заготовление шляп в национальных мастерских. Дело другое, если бы в народе чувствовалась потребность в специалистах и была возможность её удовлетворить. Но ничего подобного нет». Не надо давать человеку образование, развивающее в нём потребности, которые не могут быть удовлетворены той средой, в которой он находится. «Нравственно-христианское воспитание, какой бы высоты оно ни достигало, только умягчает и возделывает духовную почву для плодотворного восприятия всего высокочеловечного, не ставя человека во враждебное отношение к его жребию, как бы этот жребий ни был скромен. Напротив того, искусственное умственное развитие, раскрывающее целый мир новых потребностей и тем самым далеко опережающее материальные средства известной среды, неминуемо ведёт к новым, небывалым страданиям, а затем и ко вражде с самою средою». «Кого же было бы всего желательнее видеть теперь народным воспитателем? Бесспорно, священника, пока не явятся специальные педагоги, воспитанные в духе христианского смирения и любви»414, — резюмирует Фет.

Но воспитание — дело кропотливое и долгое, плоды его можно ожидать только в следующем поколении, а добросовестное выполнение обязательств и безопасность собственности требуются уже сейчас, поскольку хозяйство нельзя остановить в ожидании рождения новых дисциплинированных работников, у которых уважение к законности «в крови», поэтому, пока не дало плоды воспитание, можно при необходимости использовать принуждение и наказание: «Оградите же честный труд от беззаконных вторжений чужого произвола. Тут не нужно никаких крутых мер. Объявите самый небольшой штраф за каждую загнанную на полях скотину, например, хоть 25 к. серебром с лошади, штраф, без которого скотина не может быть возвращена хозяину, и т. д., и поверьте, что через год слово потрава исчезнет из народного языка»415.

Фет готов считать союзником любую власть (станового пристава, исправника, предводителя дворянства, барина), которая сможет принудить нечестного работника к соблюдению порядка и выполнению договорённостей. Фермер-публицист предпочитает систему штрафов как наиболее действенную, но и телесные наказания не вызывают у него ни малейшего протеста: если они помогают, он вполне одобряет их применение. Сетует он на то, что такие меры трудно применить, поскольку начальство находится на стороне работников, а не землевладельцев. На их же стороне, утверждает Фет, и законы. Аргументации этого утверждения посвящена главка «Равенство перед законом», озаглавленная одним из самых «революционных» лозунгов, который публицист хочет обратить против их носителей и пропагандистов. Парадоксально, но, по его утверждению, при творящемся в России хаосе и произволе именно «угнетатель»-помещик является настоящей жертвой беззакония. (Справедливости ради надо сказать, что фетовские инвективы обращены не только против крестьян-работников; объектом его критики становятся и помещики, предающие своё сословие, финансируя подрывные издания вроде «Современника», не выполняя свой долг землевладельцев, пренебрегая своим хозяйством).