Афанасий Фет

Существенную поддержку оказал Боткин, с самого начала одобрявший его планы. В письмах он увещевал сестру, приводя резоны, обещая серьёзную материальную помощь и, возможно, отчасти повторяя доводы, приводимые её супругом. «Не понимаю, почему ты, Маша, так отрицательно смотришь на это? Что так тебя пугает в этом? Даже в случае потери, — тут большой потери быть не может, и я для успокоения тебя гарантирую тебе эту потерю. Да потом пора же пожить наконец на своей земле, в своём гнезде. Я не могу понять, в чём состоит прелесть жизни в Москве. Но и в таком случае ты всё-таки можешь зимой два месяца провесть в Москве. Словом — я за житьё в деревне, в своём угле, у себя дома. А выше ещё этого — это деятельность, которая займёт Фета и даст ему ту душевную оседлость, которую ты, Маша, не довольно ценишь в муже, ибо литература теперь для него не представляет того, что представляла прежде, при её созерцательном направлении», — писал он из Лондона 19 (31) июля 1860 года. Впрочем, Боткин иногда перебарщивал, брал чрезмерно поэтическую ноту. «В этой борьбе с природою есть что-то освежающее душу. Женщины, к несчастию, понять этого не могут, ибо в этом состоит существенное значение и величие мужчины»394, — убеждал он сестру в письме от 28 сентября (10 октября), уже после того, как имение было приобретено.

В результате Марию Петровну удалось уговорить, отчасти с помощью обещания «холодную» половину года проводить в Москве. «Вообрази моё отчаяние, когда он хотел купить пропасть земли, где решительно ничего нет... Сначала я не решалась, но он так меня убедительно умолял, что я решилась после пролития множества слёз»395, — сообщила она 30 июля своей невестке и подруге Надежде Кондратьевне Боткиной.

Вопреки мнению скептиков — таких как «неосновательный» Тургенев, подсмеивавшийся над приятелем-поэтом и не веривший в его хозяйственные способности, — Фет вовсе не был непригоден к такому занятию. Правы были неплохо узнавшие и полюбившие его Толстой и Боткин, с самого начала верившие в практичность нового землевладельца. Фет никогда не был белоручкой — со времён Верро умел многое делать сам. В армии он «не нюхал пороха» по-настоящему, но привык переносить весьма некомфортные условия во время манёвров и походов. Склонность к расчёту, к экономному ведению хозяйства проявлялась у него и раньше; в Москве он завёл домовую книгу, которую сам заполнял.

И имение Фет выбирал очень здраво и расчётливо. В процессе поиска отпало несколько вариантов исключительно по экономическим соображениям; наличие жимолости, изящных тропинок и холмов или соловьёв в соседней роще во внимание не принималось. Так, Фет отказался от покупки серпуховского имения, к которому очень активно примеривался из-за его дешевизны: «Владелец просил за 250 десятин с крестьянами по 30 р. серебром за десятину, а когда я заговорил об уступке ста десятин чистой земли, он запросил по 40 р., да за домик в три комнатки и плохой скотный двор 2000 р., следовательно, 6000 р.; да купчая, да переноска старых и постройка новых необходимых строений, закупка скота, орудий — и выйдет, что надо истратить 10 000 р. Почва серенькая, кругом десятин сорок мелкого березника, десятин 20 плохого покоса да десятин по двенадцати в трёх клинах. Я стал расспрашивать о заработной плате и узнал, что в Московской губернии годовая цена не ниже 60 р., да прокормить рабочего дай Бог за 30 р., а урожай на пресной (ненавозной) земле много-много 6-7 копен, следовательно, от 3 до 4 четвертей (и то много на десятине), кроме семян. Все эти подробности я узнал от местных крестьян и извозчиков, которых постоянно обо всём расспрашивал. Стоило только свести счёты, чтобы прийти к следующему результату. На двенадцати десятин в поле надо трёх работников: прибавив кухарку, пастуха и так называемого подпаска, выйдет, что на пять рабочих надо издерживать не менее 500 р.; да надо же если не на приказчика, то хотя на старосту (он же и ключник) положить 150 р., итого 650 р. Прибавив по 6% с 10 000 р. затраченного капитала 600 р., получишь расхода 1250 р., а прихода: 12 десятин ржи по 3 четверти — 36 четвертей, продавайте хоть по 4 р. на месте — 144 р. Что касается до ярового, то оно едва ли могло дать столько же, так как овёс в Москве в то время я из лавки покупал по 2 р. за четверть, а когда в предлагаемом имении взглянул на сено, то, увидав какой-то тёмный мох, оставил надежду получать от него выгоду. Итак, самое поверхностное столкновение с действительностию на этот раз совершенно разочаровало меня в возможности вольного земледельческого труда в этой местности. Какая же это земля, которую надо возделывать в явный убыток?»396 Эти расчёты, на наш взгляд, совершенно безукоризненны.

Имение Степановка в Мценском уезде Орловской губернии, которое Фет в результате приобрёл, было также выбрано совершенно практично и экономически верно. Указал на него поэту его зять Александр Никитич Шеншин:

«В начале августа 60-го года был я у родственника моего Ш[еншина], проживающего в своём имении по старой мценско-курской дороге, в 60 верстах от Мценска и в 35 от Орла. “Ты ищешь землю? — спросил меня Ш[еншин]. — Близ меня продаётся земля. Дорого — 80 р., но земля отличного качества: чернозём, 200 десятин в одной меже... Строенья всего — новый, ещё не отделанный домик отличного лесу да новый скотный двор. <...> Есть и лесок. — Есть ли вода? — Колодезь, но можно по местности вырыть пруд. — А река близко? — Река верстах в семи. — Это неутешительно, однако нельзя ли посмотреть?” <...> “Посмотри, какой чернозём, — заметил он, когда мы стали переезжать через поле, приготовленное под сев ржи, — и как славно возделана земля, поверь, никто не придерётся”. Действительно, лошади тонули по щикол[от]ки в пухлой пашне. <...> “Ну как тебе понравился твой будущий хутор? — спросил Ш[еншин] тем же шутливым тоном, когда мы возвращались домой. — А заметил ты табун? — Ну, брат, нечем похвастать! — Напрасно ты так говоришь. Лошади худы, но ты их видел мельком. А они хорошей породы, я это знаю”. “А как ты думаешь, — спросил я в свою очередь, — что может стоить полное устройство этого хутора, считая орудия, постройки, земляные работы, пруд, скотину, одним словом, все, без чего нельзя хозяйничать? — Да тысяч до 33, а может быть, и побольше. — Сколько же он может, по-твоему, дать доходу? — Сочти сам: 55 десятин в поле. На этой земле надо считать 400 четвертей в продажу ржи по 3 р. — 1200 р. да ярового на 500 — из этого на рабочих. — А какая тут цена рабочим годовым? — Твой продавец нанимает по 25, а тебе десяти человек довольно — да ведь это отлично. Следовательно, можно получить до 1500 р. в год, то есть то же, что даёт 25 тыс., капитал по 6%. — Я не гонюсь за барышами, лишь бы убытку не было”. Разговор до самой усадьбы Ш[еншина] продолжался в этом роде, и я был совершенно доволен, что наконец-таки нашёл, чего искал. При вторичном осмотре в сопровождении самого продавца, с которым уже я сходился, оказалось все в удовлетворительном виде: и рогатый скот, и лошади, и сенокосы до 30 десятин, давшие в текущем году до 3000 пудов сена. Надо было решиться. И при каких же более благоприятных условиях пускаться на вольнонаёмную обработку земли? Почва прекрасная, рабочие дёшевы, сбыт не слишком затруднительный. От добра добра не ищут. Я решился»397.

Несмотря на то, что Фет мог располагать двадцатью тысячами наличных, супруги, сообразив, что звонкая монета наверняка вскоре потребуется для хозяйства, решили заплатить наличными только половину суммы, а вторую половину выдали векселями.

Так Фет стал владельцем имения — не роскошного, но при условии правильного хозяйствования обещавшего в близком будущем солидный и стабильный доход. Правильность его решения в дальнейшем подтвердилась. Оно было верными, так сказать, исторически. Конечно, Фет приобрёл Степановку в период, когда приближающаяся крестьянская реформа обещала колоссальные и непредсказуемые изменения в традиционном укладе помещичьего хозяйства. И, скажем, помещик Борисов с волнением и тревогой ожидал решительных и, не исключено, катастрофических перемен в своём хозяйстве. Фет, однако, помещиком не был. Над ним не тяготели привычные принципы хозяйствования, ему не приходилось ни ломать себя, ни сожалеть о прошлом. Свои хозяйственные планы Фет связывал не с ещё существовавшим подневольным, крепостным трудом, а с вольнонаёмным. По его воспоминаниям, священного для России дня 19 февраля 1861 года, когда был объявлен высочайший манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей», он, занятый многочисленными делами, почти не заметил.

Приобретение хозяйства, которое, какой понимал, требовало всех сил и времени, Фет воспринял, можно сказать, как смену профессии. О своём нежелании заниматься литературой он почти «официально» сообщил в несохранившемся письме Дружинину. Критик пророчески ответил: «Насчёт Вашего намерения не писать и не печатать более скажу Вам то же, что Толстому: пока не напишется чего-нибудь хорошего, исполняйте Ваше намерение, а когда напишется, то сами Вы и без чужого побуждения измените этому намерению». Примерно о том же писал Фету незадолго до смерти Николай Толстой, которого поэт также известил о своём решении: «Но ведь не боги горшки обжигали; бросьтесь в практичность, окунитесь в неё с головой, и я уверен, что она вытеснит из Вас байбака, да ещё выжмет из Вас какую-нибудь лирическую штучку, которую мы с Тургеневым да ещё несколько человек прочтём с удовольствием. А на остальной мир — плевать!»398 Так благословлённый своими литературными и нелитературными друзьями и моментально освобождённый ими от своего зарока Фет стал делать первые шаги в новой жизни.

Для начала нужно было создать хотя бы подобие «семейного гнезда». Домик, в котором предстояло поселиться супругам, был очень скромным, хотя, скорее всего, и не сильно хуже московской квартиры; во всяком случае, новоявленному землевладельцу он понравился: «При крайней скромности требований, расположение комнат показалось мне удовлетворительным. Небольшая передняя с дверью направо в кабинет и налево в спальню, на противоположной входу стороне дверь в столовую, из неё в гостиную, а из следующей за нею комнаты дверь налево в ту же спальню»399. Перезимовав в Москве, где почти ни с кем не виделся, в конце января 1861 года, оставив Марию Петровну в доме на Маросейке (от собственной квартиры в Москве супруги решили отказаться, чтобы не платить за месяцы, в которые будут отсутствовать), Фет помчался в Степановку. Предстояло покрыть заново крышу, отштукатурить стены, выложить пол специально приобретённым паркетом (по справедливому расчёту новоявленного фермера, вещь дорогая, но наиболее практичная), перевезти мебель, выкопать пруд. Всё это, не без неурядиц, было сделано к началу весны 1861 года. И только после этого Фет решился на приезд супруги. Мария Петровна прибыла в марте; по стечению обстоятельств в пути её на каждой станции догонял гроб с телом Тараса Григорьевича Шевченко, затрудняя получение лошадей.

В мае в Степановку нагрянули Тургенев и Толстой, которых с трудом удалось разместить — одного в гостиной, другого в комнате, носившей название библиотеки, и три великих писателя провели целый день в дружеских беседах. Второй день прошёл, однако, гораздо менее удачно: