Афанасий Фет

«Утром, в наше обыкновенное время, т. е. в 8 часов, гости вышли в столовую, в которой жена моя занимала верхний конец стола за самоваром, а я в ожидании кофея поместился на другом конце. Тургенев сел по правую руку хозяйки, а Толстой по левую. Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила его, доволен ли он своею английскою гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английскою пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей. “Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности”.

— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.

— Конечно; это сближает благотворительницу с насущною нуждой.

— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену.

— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чём я убеждён, — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: “перестаньте!”, как, бледный от злобы, он сказал: “так я вас заставлю молчать оскорблением”. С этим словом он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: “ради Бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь”. С этим вместе он снова ушёл»400.

В сущности, сам характер перепалки был достаточно обычным — подобные пикировки между Толстым и Тургеневым происходили ещё в середине пятидесятых годов и не приводили к серьёзным ссорам. Теперь же разногласия перешли в разрыв, вызванный причинами историческими: если раньше споры могли происходить между людьми, считавшими друг друга единомышленниками, то ныне они стали восприниматься как непримиримые противоречия. Сама эпоха был наэлектризована противоречиями, идеи и взгляды превращались в поступки, а потому различия весили существенно больше. Хозяину пришлось развозить бывших друзей по их имениям по отдельности. К сожалению, обмен резкостями продолжился и после того, как новоиспечённые враги покинули Степановку; под горячую руку Толстого попал и Фет, пытавшийся заочно примирить спорщиков, — Толстой и на него перенёс неприязнь к Тургеневу. Переписка и всякие отношения временно прекратились. Это стало для Фета большой потерей, тем более что он был однозначно на стороне Толстого. Отношения между Толстым и Тургеневым возобновились только незадолго до смерти последнего.

Эта ссора пришлась на то время, когда новоявленному землевладельцу нужно было переходить от подготовительных работ к собственно хозяйствованию, от общих расчётов к конкретному воплощению, чтобы получить доход, выглядевший на бумаге вполне сносно. Между тем, как Фет признавался, он в сельском хозяйстве понимал крайне мало (может быть, он отчасти преувеличивал — всё-таки Афанасий Неофитович был хорошим хозяином, и, хотя он и не любил ни с кем советоваться и сам решал все практические вопросы в имении, детство, проведённое в хорошо ведшемся поместье, не могло совсем уж ничему не научить его пасынка). «Смешно сказать, что, покинув на четырнадцатом году родительскую кровлю, я во всю жизнь не имел ни случая, ни охоты познакомиться хотя отчасти с подробностями сельского хозяйства и волей-неволей теперь принуждён был иногда по два раза в день бегать за советом к ближайшему соседу Алекс[андру] Никитичу, куда моя серая верховая отлично узнала дорогу. Самыми затруднительными для меня были специальные земледельческие вопросы, касательно времени полевых работ и последовательности их приёмов»401.

Между тем в 1860 году вышла книга известного агронома Алексея Михайловича Бажанова «Опыты земледелия вольнонаёмным трудом», ставшая настолько популярной, что уже на следующий год потребовалось второе издание. Неудачливый помещик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал в своём романе «Убежище Монрепо»: «Я живо помню первые годы, последовавшие за эмансипацией крестьян. В то время, как раз кстати, г. Бажанов издал книгу о плодопеременном хозяйстве вообще, а г. Советов — книгу о разведении кормовых трав. Обе читались всласть, как роман, и находилось много людей, которые серьёзно думали, что теперь стоит только действовать по писаному, чтобы на землевладельцев полился золотой дождь. Закипела деятельность»402.

Удивительно, что Фету — во всяком случае по его утверждениям — даже не пришло в голову справиться с какими-либо пособиями, несмотря на то, что о работе Бажанова ему сообщил Борисов, очевидно, поддавшийся общему увлечению: «У меня для тебя есть превосходная книжица, Бажанова об вольнонаёмном труде с разными рассудительствами и выводами из опытов на здешнем хуторе... прочтёшь с умилением»403. В письме от 6 ноября 1860 года Борисов настоятельно рекомендовал передового учёного в качестве консультанта: «...вчерашний день я познакомился с таким человеком, какого ещё не встречал во всю жизнь, — это Бажанов, директор здешнего хутора, и если ты хочешь, чтобы у тебя дело хуторское шло как по маслу, то должен будешь часа на два съездить к нему и исповедать все свои болезни и печали, и он тебе всё как рукой снимет»404. Фет, однако, несмотря на свою «некомпетентность», предпочёл положиться на свой здравый смысл, трудолюбие и живой пример, последовав совету своего зятя: «На первое время Алекс[андр] Никит[ич] справедливо советовал мне держаться крестьянского правила: “как люди, так и мы”, т. е. соображать свои действия с действиями соседей; но впоследствии я узнал из опыта, что необходимо предупреждать сторонние примеры»405.

Опираясь на этот источник мудрости, Фет начал хозяйствовать — на удивление разумно и, в общем, прогрессивно. Он с самого начала, без Бажанова и Советова, по рекомендации прежнего владельца, оставившего хозяйство в неудовлетворительном состоянии, решил завести четырёхпольный севооборот, разделив пашню в 160 десятин на четыре клина по 40 десятин: яровой — озимый — пар — клевер. Это было очень прогрессивно для России, и Фет впоследствии утверждал, что только такая система пригодна для вольнонаёмного хозяйства. Он отказался от принятой его предшественником и распространённой испольной системы (при которой арендатор получал половину урожая, собираемого со своего надела), в краткосрочной перспективе выгодной, но в долгосрочной — разрушительной, поскольку она истощала землю, нарушала разумный порядок её эксплуатации из-за того, что съёмщики, в свою очередь, дробили свои наделы.

После некоторого размышления Фет нанял «надсмотрщика», чтобы иметь человека, на которого должно было обращаться неудовольствие работников. Самих работников решил нанять восемь человек из расчёта по пять десятин на каждого и 16 лошадей. Нанял также рабочих для выкапывания пруда и канав, начал строить молотильный сарай — чрезвычайно необходимое помещение, поскольку молотьба — самый уязвимый для погодных условий вид работ: зерно беззащитнее перед дождём, чем колос. В первый же год купил английскую молотилку, что опять же было и очень типично для того времени, и правильно — молотьба и автоматизировалась легче остальных видов сельскохозяйственных работ, и особенно требовала автоматизации, поскольку здесь шло соревнование и с конкурентами, и с погодными условиями. Как будто вспомнив свои впечатления от поездки в Германию, Фет сумел разглядеть в песке на лугу соседней деревни пригодную для хозяйственных построек глину, едва ли не первым во всей округе стал покупать её по назначенной им же самим цене 39 копеек за четверть — и тем самым показал удивлённым крестьянам новый источник дохода, создав новый рынок и настоящую конкуренцию.

С самого начала возникали проблемы, типичные для сельского хозяйства: связанные с причудами погоды (вроде неожиданных дождей в январе), с особенностями местности, которые нелегко разглядеть при покупке и которые выявляются только по ходу эксплуатации (в пруд плохо набиралась вода). Но больше всего проблем возникало с рабочими. Как выяснилось, простые и ясные капиталистические отношения между продавцом и покупателем рабочей силы — «я плачу тебе столько-то денег, ты обязуешься мне выполнить такую-то работу в заранее оговорённый срок» — в случае русского крестьянина, нанимающегося на разнообразные сельскохозяйственные и смежные — строительные — работы, не действуют или действуют крайне дефектно. Некоторые особенности русского работника можно назвать просто национальной спецификой (например, требование разрешать после обеда брать с собой за пазуху хлеб или негодование после того, как работники узнали, что одному из них платят на пять рублей в год больше). Такие «особенности» Фета удивляли, но скрепя сердце он шёл навстречу: разрешил брать хлеб, набавил по полтора рубля платы. Сама необходимость нанимать рабочих «годовых», тогда как фактически все работы приходятся на весенне-осенний период, а летом дополнительно брать подёнщиков для скорости, была также обусловлена особенностями русского работника, который руководствуется не рассудком, а принципом «как люди, так и мы».

Но другие «особенности» приводили Фета в ярость, заставляли жаловаться в письмах друзьям. Во-первых, его поражало отсутствие у русского крестьянина дисциплины и уважения к договорам: нанятый работник мог бросить лошадь и соху и отправиться посреди рабочего дня домой за семь вёрст без разрешения нанимателя. Во-вторых, Фет постоянно жаловался на недобросовестность работников, которые землю владельца обрабатывали халатно. В-третьих, возмущало отсутствие в русском крестьянине уважения к чужой собственности, проявлявшееся и в отношении к инвентарю, выданному землевладельцем (работники постоянно ломали хомуты), и в потравах (крестьяне выпускали свиней, гусей, лошадей на чужие поля). Бороться с этим было трудно, дисциплинарные меры не действовали. Вычитать из жалованья рабочего за прогулы и поломки инвентаря он не мог, поскольку по обычаю большая часть платы выдавалась авансом. Действовать через станового пристава было трудно из-за его удалённости. Наконец, более всего Фета, получившего общие экономические представления в университете, удивляло, что русский мужик не был заинтересован в том, чтобы зарабатывать больше прожиточного минимума, поэтому и система материальных поощрений, кроме, пожалуй, раздачи водки, действовала плохо. При этом русский крестьянин был нерасчётлив и, получив большой задаток, тратил его очень быстро.

И с природными препятствиями, и с человеческим фактором приходилось бороться способами, изобретаемыми применительно к конкретным случаям. Многие из них оказались эффективными. Видя недобросовестность рабочих, Фет перестал давать задаток. Для увеличения ответственности работников, нанимаемых на год, он придумал заключать с ними письменный контракт, не имевший, конечно, никакой юридической силы, питая надежду на «врождённый трепет, с которым русский человек смотрит на всякую грамотку»406, и магическая сила «официальной» бумаги в целом срабатывала. В каких-то случаях пришлось прибегнуть к труду бывших крепостных, а теперь временнообязанных Шеншина. Для отражения набегов крестьянской скотины Фет вырыл вокруг одного клина канаву. Пруд, оказавшийся мелководным, он смог наполнить, применив познания в физике. Молотильный сарай купил у зятя, А. Н. Шеншина; чуть ли не ежедневно ломавшуюся молотильную машину починил с помощью механика-дилетанта. В ответ на сговор мужиков, требовавших за перевозку полученного хлеба к покупщику по 60 копеек с четверти, дождался снега и заставил их существенно сбавить цену. Один из важнейших уроков, которые извлёк Фет из самых первых хозяйственных дел, заключался в том, что хозяин должен управлять имением исключительно лично. И этот вывод укрепил его планы практически полностью отказаться от московской жизни.