Афанасий Фет

ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

«Вечером 1-го марта, получивши со станции письма и газеты, я вышел в переднюю спросить кучера Афанасия, хорошо ли шла молодая лошадь, на которой он ездил. Когда я отворил дверь, то, при взгляде на его лицо, предположил, что с ним случилось что-либо недоброе. Он был бледен, как мертвец, так что я невольно крикнул:

— Афанасий! что с тобою?

— Сегодня царя убили, — проговорил он каким-то глухим голосом»551.

Так Фет узнал о трагическом событии, круто изменившем жизнь страны. Начиналась эпоха Александра III, получившая у историков названия «период контрреформ», «консервативная революция». Уже в первом царском манифесте, изданном 29 апреля 1881 года, говорилось: «...Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления, в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений». Из правительства были быстро изгнаны «красные»: министр внутренних дел Лорис-Меликов, министр финансов Абаза, военный министр Милютин. На вершины власти и влияния вознёсся печально известный обер-прокурор Синода Победоносцев.

Началось торжество реакции: ограничивались все области применения выборов, гонения обрушились на либеральную оппозиционную прессу (в 1884 году завершили своё существование «Отечественные записки»), были введены новые законы о печати, гимназические и университетские уставы, ограничивающие приём лиц недворянского происхождения, сужалась область действия суда присяжных и вообще гласного судопроизводства. При Александре III проводилась ревизия курса прежнего царствования на отмену или смягчение сословного характера государства — было сделано несколько шагов к возвращению дворянам привилегированного положения в государстве. Революционное движение было сломлено, оппозиция подавлена; общество, не превратившись, конечно, в сборище верноподданных, временно исчерпало ресурс сопротивления, его активность затихла.

Всё это выглядело как воплощение надежд Фета, не раз выражавшихся публично. Были и менее одиозные стороны политики Александра III, которые также должны были быть симпатичны Фету — сельскому хозяину: протекционизм, попытки оградить отечественного производителя от сильной конкуренции с помощью покровительственных пошлин и тарифов.

Если общественная деятельность либерального толка завяла, то для консервативной, «охранительной» наставал период бурного расцвета. Канцелярия нового императора была завалена разнообразными «записками», письмами частных лиц, пытавшихся повлиять на его политический курс. Фет тоже предпринял такую попытку.

Ещё в последние месяцы правления Александра II он задумал суммировать свои взгляды на важнейшие стороны российской жизни. Первые шаги нового царя придали энергию его усилиям. Фет быстро написал второй обширный трактат, названный им «Наши корни» и предназначенный не только для печати, но и для распространения в придворных и правительственных кругах, а в конечном счёте для самого государя. Вопреки расхожему представлению, Фет не выступил в защиту крепостного права и не сожалел о его отмене — скорее видел в нём экономическую рациональность и даже выгоду как для барина, так и для мужика, и не находил экономических, основанных на «реальной почве» причин для его отмены: «...Улучшение быта крестьян предпринято не в экономических видах, а в силу трансцендентных понятий свободы, против такого стимула возражать нельзя, так как человек большею частью работает духу». Это противопоставление общих абстрактных ценностей и практической сферы делает статью как будто продолжением споров с Толстым о разуме и опыте; некоторые утверждения звучат как возражение на претензии разума учить, что есть подлинное Благо для человека: «Даже при полнейшей добросовестности чрезвычайно трудно оперировать в кабинете отвлечёнными понятиями по самым условиям логики и слова, в коих смежные понятия, их ширина и синонимы беспрестанно открывают двери софизму. В практике... единственным руководителем идущего ощупью законодателя должен быть... опыт и опыт»552.

Кабинетный («трансцендентный») характер реформы привёл к тому, что один хорошо зарекомендовавший себя с точки зрения экономики строй не заменён другим, хотя бы столь же эффективным, поскольку, освободив крестьянина «лично», реформа не освободила его «экономически». Фет, конечно, имеет в виду сохранение ненавистной ему общины: «...Смутное понимание положения вещей... обозвав крестьянина собственником, ревниво оберегает по сей день его крепостную зависимость и крепость земле». Община не только не позволяет крестьянину стать самостоятельным и ответственным участником экономических отношений, потому что обеспечивает его прожиточным минимумом и тем самым не только не стимулирует к продаже своего труда, что необходимо для развития среднего и крупного земледелия, но фактически превращает в лентяя, не имеющего стимула к эффективной обработке и закреплённого за ним надела. Не будучи реальным собственником, работник не отвечает за результат своего труда на землевладельца — нельзя взять с него штраф, продать его имущество за долги. Ленивый крестьянин, плохо обрабатывающий землю, сохраняет её за собой, в то время как экономически правильно будет, если земля перейдёт в руки человека умелого и трудолюбивого, а лентяй будет вынужден отказаться от своей лени и начать трудиться просто потому, что труд останется единственным источником его пропитания. В очередной раз Фет называет страх перед пролетаризацией, обнищанием населения главной причиной сохранения общины и утверждает, что страх этот, вытекающий опять-таки из увлечённости «общими» идеями, не имеет никакой реальной почвы — работы в российском сельскохозяйственном секторе много, человек, готовый трудиться, всегда найдёт такую возможность. Безработный бедняк в России — просто лентяй, не стоящий того, чтобы его опекали в ущерб пользе общества. Такими же абстрактными считает Фет и аргументы в пользу общины как института, якобы органичного для русского мужика: «Народ ненавидит общинное владение и барахтается с ним потому, что его из него не выпускают»553.

Единственным принципом, который может обеспечить процветание российского сельского хозяйства, а значит, и России в целом, является принцип свободного рынка труда, когда правительство только следит за выполнением правил, одинаково беспристрастно относится ко всем его участникам, гарантирует наказание за неисполнение ими законов: «Лозунгом реформы была свобода и равенство перед законом. Держитесь этого лозунга в здравом значении, указываемом наукой. Не навязывайте никому ни экономически дурного, ни хорошего. Свободный человек сам сыщет хорошее, зная, что никакой опекун не придёт его выручать»554.

И в остальном работа представляет собой квинтэссенцию воззрений Фета, не изменившихся со времён записок о вольнонаёмном труде: те же нападки на образовательную систему, «семинаристов», ратование за духовенство как главного воспитателя народа и за элитарность знаний. Многие суждения высказаны резче и аргументированы логичнее, чем в предыдущих статьях, — очевидно, энергии придавала надежда, что теперь его голос будет услышан.

И надежда оправдалась. Старый друг Иван Петрович Новосильцев, оставшийся шталмейстером и при новом царе, активно распространял «Наши корни»: благодаря ему с трактатом ознакомились член Государственного совета С. Г. Строганов, сменивший Лорис-Меликова на посту министра внутренних дел Н. П. Игнатьев и ряд других высокопоставленных лиц, включая, скорее всего, и человека, отныне во многом определявшего политику правительства, — Победоносцева. Трактат имел успех, хотя некоторые читатели и пеняли на присутствие в нём ссылок на Шопенгауэра, с точки зрения крупных бюрократов, не идущих к серьёзному делу. Новосильцев же, весьма сочувствовавший содержанию статьи, взял на себя труд представить её Александру III, видимо, для большей убедительности называя себя её соавтором. Государь довольно долго читал небольшой текст и в целом одобрил, ответив на вопрос Новосильцева о его впечатлении: «Очень нравится, к сожалению, много правды». Император лично позволил печатать «Наши корни»; статья была опубликована в «Русском вестнике» с подписью «Деревенский житель», а затем вышла отдельной брошюрой. Фет получил в придворных кругах и у высшей бюрократии некоторую известность и репутацию человека вдумчивого и благонамеренного, однако главной цели — внушения царю мыслей о необходимости уничтожения общины — не достиг.

Вопрос, столь радикальное решение которого предложил Фет в своём полемическом сочинении, был одним из самых значимых для российской жизни. Полемика об общине велась в России ещё с середины века и была очень горячей. К экономическому аспекту примешивались аспекты национальные и политические: какая форма собственности — общинная или частная — больше соответствует характеру «нашего народа»? какая из них лучше способствует сохранности самодержавия (или, наоборот, построению справедливого общества)? Общественное мнение склонялось в сторону общины. Это, безусловно, характерно для ненавистного Фету левого, радикального спектра: сначала нигилисты, затем народники со времён герценовских работ «Русский народ и социализм» (1851) и «Развитие революционных идей в России» (1851) относились к общине как к понятию священному. Из либерального и консервативного лагерей периодически звучали одиночные голоса в пользу частной индивидуальной собственности на землю, например в нашумевшей книге В. И. Герье и Б. Н. Чичерина «Русский дилетантизм и общинное землевладение» (1878); однако в целом и эта часть общества сочувствовала общине, а потому работа профессиональных историков вызвала общее негодование. В царствование Александра II этот вопрос периодически обсуждался и в правительственных кругах, но голоса в защиту частной собственности там никогда не преобладали.

В начале нового царствования эти дискуссии закономерно возобновились, и даже при дворе были сторонники частной или подворной собственности (таковым, например, являлся министр императорского двора и уделов, близкий к императору граф И. И. Воронцов-Дашков). Тем не менее Александр III склонился к мнению Победоносцева и Каткова, имевших сильную поддержку в кругу старых и новых славянофильских публицистов И. С. Аксакова и К. Н. Леонтьева. Царь, склонный к защите «слабых», ненавидевший буржуазию и капиталистов, был намерен не только сохранить, но и укрепить общинное землевладение: в его правление постоянно циркулировали предложения об отмене 165-й статьи «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (1861) — основного документа, регулировавшего новый сельский быт, — дававшей возможность выйти из общины, хотя и очень трудным путём. В целом политика Александра III носила патерналистский характер: выкупались в казну железные дороги и предприятия, имевшие стратегическое значение; сохранение общины в неё органично укладывалось. В результате этот институт будет существовать в России до знаменитых реформ Столыпина 1910-х годов.