Афанасий Фет

ЭНТУЗИАСТ С ТЕЛЯЧЬИМИ МОЗГАМИ

Между тем Восточная война двигалась к трагическому завершению: в конце 1854 года продолжались бомбардировки осаждённого Севастополя, провалилась попытка освобождения Евпатории. Смерть Николая I в феврале 1855-го повергла Фета, подпавшего под его недюжинное обаяние, в скорбь, оказавшуюся, впрочем, недолгой: «Потрясающая весть стала предметом разговора, но затем появилась кулебяка, и непосредственная жизнь вступила в свои права»261.

Весь 1855 год, когда новый царь Александр II осваивался на престоле, когда было проиграно уже бесполезное сражение при реке Черной, когда Севастополь сдался, когда ещё шли бои на других театрах военных действий, лейб-гвардии уланский полк только менял места дислокации, переходя из одного городка в другой, то выдвигался на позиции перед морем, то отводился на зимние квартиры. Офицеры играли в карты, Фет охотился, учился ловить рыбу (как заправский рыболов, он в своих мемуарах хвастается грандиозным уловом), любовался природой (увидел и навсегда запомнил великолепное северное сияние). Отдавал он дань и местным представительницам прекрасного пола; впрочем, в письме Некрасову от 27 июня 1854 года он выражал неудовольствие по поводу их темперамента: «Эстляндские дворяне по большей части живут весьма прилично. Но боги — их женщины наивны — до — до — нет слов! Если бы это была детская первобытная простота — с этим можно было помириться, а то это какая-то мелкая трава, из которой ни венка не сплесть, ни лошадей не накормить»262. И пока прогрессивная часть российского общества ожидала мирного договора и первых шагов молодого миролюбиво и либерально настроенного императора, Фет вёл, под названием военной, рутинно-идиллическую жизнь. Для России войну прекратила Парижская конференция, завершившаяся 18 марта 1856 года подписанием мирного договора; для Фета же война, по сути, так и не началась. Он навсегда остался военным, никогда не нюхавшим пороху, знавшим службу только как манёвры и фрунт.

Однако «весёлое общество» его не забывало. В начале 1855 года Фет получил письмо от Тургенева: «Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров — словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его»263. Тургенев и его друзья полагали, что для Фета такое предложение должно быть лестно. Тот отреагировал соответствующе: «Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело»264.

Тургенев проделал большую работу, отметив в своём экземпляре «Стихотворений А. Фета» 1850 года те строки, которые ему представлялись требующими исправления, а также вычёркивая строфы или целые стихотворения, которые счёл совсем не удачными. К «очистке» Тургенев привлёк практически всех участников «Современника»: Боткина, Дружинина, Некрасова и др. «...Сделай одолжение, — просил он Боткина 9 июля 1855 года, — возьми книгу Стихотворений Фета, отметь карандашом все неудачные стихи и места — и пришли мне её с этими заметками. Я прибавлю свои — и пошлю всё это Фету для исправления или переделки — я это ему обещал. Не забудь это — и если можно, сделай это поскорей»265. Подготовка нового издания фетовских стихотворений превратилась в коллективный труд, ведшийся на протяжении почти всей второй половины 1855 года. Для Тургенева и остального «ареопага», как называл своих «редакторов» Фет, разбор и обсуждение поэтических текстов превратились в своего рода интеллектуальное развлечение, от которого литераторы «Современника» получали большое удовольствие и немало веселились, пытаясь расшифровать «тёмные» или «нелепые», по их мнению, строки:

«Всего забавнее выходило толкование стихотворения “О не зови! Страстей твоих так звонок / Родной язык...”, кончающегося стихами:

“И не зови, но песню наудачу
Любви запой —
На первый звук я как дитя заплачу
И за тобой!”

Каждый, прислушиваясь к целому стихотворению, чувствовал заключающуюся в нём поэтическую правду, и она нравилась ему, как гастроному вкусное блюдо, составных частей которого он определить не умеет.

— Ну позвольте! Не перебивайте меня! — говорит кто-либо из объясняющих. — Дело очень просто: не зови меня, мне не следует идти за тобою, я уже испытал, как этот путь гибелен для меня, а потому оставь меня в покое и не зови.

— Прекрасно! — возражают другие. — Но почему же вы не объясняете до конца? Как же связать — “о не зови...” с концом: “я как дитя заплачу / И за тобой!”?

— Ясно, что эта решимость следовать за нею в противоречии со всем стихотворением.

— Да, точно! — в смущении говорит объяснитель, и всеобщий хохот заглушает слова его»266.

Иногда такие попытки завершались консенсусом. Так, вызвавшую общее недоумение строку объяснил Дружинин, и Тургенев сообщал Фету: «Не мучьтесь более над стихом “На суку извилистом и чудном”. Дружинин растолковал нам, что фантастическая жар-птица и на плафоне, и в стихах может сидеть только на извилистом и чудном суку рококо. И мы согласились, что этого стиха трогать не надо»267. Однако намного чаще непонятные стихи признавались «ареопагом» неудачными, требующими изъятия или замены. «Почти каждую неделю стали приходить ко мне письма с подчёркнутыми стихами и требованиями их исправлений», — вспоминал Фет. Мнение самого поэта учитывалось мало — сказывалось укоренившееся в кружке представление о «телячьих мозгах» и «бессознательном» характере его творчества. «Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице “один в поле не воин” вынужден был соглашаться с большинством...»268 — утверждал поэт в своих воспоминаниях. Получившимся результатом «ареопаг» остался доволен. Дружинин записал в дневнике 29 января 1856 года, после того как работу признали завершённой: «После обеда читали предполагаемое собрание очищенных творений Фета. Впечатление осталось отличное»269. Был удовлетворён и Тургенев, видевший свою заслугу в том, что, как он написал позднее в своеобразной автоэпиграмме, «Тютчева заставил расстегнуться / И Фету вычистил штаны».

Современных исследователей и поклонников творчества поэта напечатанный в феврале 1856 года в типографии Эдуарда Праца сборник «Стихотворения А. А. Фета» часто приводит в замешательство: где в нём автор, а где редакторы? Насколько это издание вообще имеет смысл называть сборником произведений Фета? Замечательный литературовед Борис Яковлевич Бухштаб писал: «По количеству переделок издание 1856 г. являет пример едва ли не уникальный в истории русской литературы. В издание 1850 г. входило 182 стихотворения. При подготовке издания 1856 г. около половины было исключено: перенесено в новое издание только 95 стихотворений; из них в прежнем виде 27, а в переделанном 68»270.

«Ареопаг» во главе с Тургеневым действительно проделал огромную работу. Она сказалась не только на отборе текстов, выглядящем беспрецедентно строгим и одновременно прихотливо-субъективным (исключались и действительно слабые стихотворения, и те, которые сейчас входят в антологии и хрестоматии), но и на композиции сборника. Разделы сохранились, но их расположение и состав резко изменились. Новая книга начиналась с раздела «Элегии» (сборник 1850 года начинался со «Снегов», «Элегии» же были под девятым номером), из которого исчезли стихотворения «Виноват ли я, что долго месяц...», «Тебе в молчании я простираю руку...», но прибавились «Не говори, мой друг: “Она меня забудет...”» и «Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?..». Отдел «Подражание восточному» переименован в «Подражания восточному» и сокращён с четырёх стихотворений до двух (оказались исключёнными «Из Саади» и «Язык цветов»). Из раздела «К Офелии» было решено исключить стихотворения «Как идёт к вам чепчик новый...», «Сосна так темна, хоть и месяц...», «Как майский голубоокий...» и «Офелия гибла и пела...»; придирчивые редакторы сочли достойными публикации только «Не здесь ли ты лёгкою тенью...», «Я болен, Офелия, милый мой друг!..» и «Как Ангел неба безмятежный...». «Снега» переместились на третье место и сохранились практически в полном составе, за исключением стихотворения «Ветер злой, ветр крутой в поле...». Мало пострадал раздел «Гадания» — из пяти текстов в новый сборник включено четыре (исчезло стихотворение «Ночь крещенская морозна...»). Зато совершенному разгрому подверглись «Мелодии»: из 35 стихотворений осталось 18. Из раздела «Вечера и ночи», первоначально включавшего 15 произведений, пропали «Долго ещё прогорит Веспера скромная лампа...» и «Что за вечер, а ручей...», зато прибавилось «Шёпот, робкое дыханье...».

Составители явно скептически относились к эпическим потугам Фета и из девяти баллад оставили только четыре («Тайна», «Ворот», «На дворе не слышно вьюги...», «Легенда»), По той же причине были отклонены поэмы «Талисман» и «Саконтала». Не оценили составители и явно дорогое автору «Соловей и роза». Зато с разделом «Антологические стихотворения» «ареопаг» обошёлся бережно: из 20 текстов, входивших в сборник 1850 года, в новом издании осталось 16: вместо выброшенных стихотворений «Когда петух...», «Нептуну», «Архилох», «Застольная песня», «Многим богам в тишине я фимиам воскуряю...», «Водопад», переводов «Из Катулла» и «Из Анакреона» были вставлены «Сон и Пазифая», «Спор», «Амимона» и перевод знаменитой овидиевской элегии «На смерть попугая».

Особенно сильно изменился раздел «Разные стихотворения» — в нём было 42 текста, а стало 59: исчезли «проходные» произведения, которых больше всего попало в этот раздел в предыдущей книжке, зато именно сюда были прибавлены 38 стихотворений — основная часть того, что было написано после 1850 года. В него же переместились три из шести текстов из ликвидированного раздела «Сонеты» (действительно слабые «О для тебя сделаюсь поэтом!..», «Смотреть на вас...» и «Рассказывал я много...» были убраны) и три перевода из Гейне («Дитя! Мои песни далёко...», «Ланита к ланите моей приложись...» и «Посейдон») из одиннадцати, составлявших в предыдущем сборнике особый раздел.

Правка, которой подверглись многие ранее напечатанные стихотворения, выглядит не менее суровой. Б. Я. Бухштаб замечает: «Способы, которыми Тургенев исправлял Фета, не могут не вызвать изумления у каждого, знакомящегося с этим материалом. Любимым приёмом исправления оказалось исключение из стихотворений целых строф — при этом в особенности последних строф. В издании 1856 г. последние строфы отрезаны у 14 стихотворений»271. Но и в тех многочисленных случаях, когда правка выглядит «косметической», касаясь одной или двух строчек, отдельных слов или их сочетаний, она часто радикально меняет текст: он перестаёт быть, как сейчас принято говорить, аутентичным, выражать авторскую волю, то есть попросту не является текстом самого Фета. Правда, большинство поправок и изменений было, видимо, внесено самим поэтом, но делал он это «под давлением», пусть и дружеским.