Афанасий Фет

ЛИТЕРАТУРНЫЙ РАБОТНИК

Между тем в общественной жизни России царило большое оживление. Молодой царь, завершив, наконец, кровопролитную и бессмысленную бойню, в которую превратилась Крымская война, недвусмысленно дал понять обществу, что имеет непреклонное намерение изменить «быт крестьян», и поощрил дворянство делать предложения о способах осуществления этой задачи. Была ослаблена цензура, дано позволение писать в журналах о внутренней политике, и литераторы, критики, публицисты принялись горячо обсуждать приближающиеся реформы и спорить о методах их проведения не только в своих квартирах, но и на страницах печатных изданий. Борьба между «гоголевским» и «пушкинским» направлениями в литературе достигла апогея и уже приближалась к завершению — в «Современнике» воцарился Чернышевский, его противники — подавляющее большинство членов прежнего «весёлого общества», за исключением дольше всех упорствовавшего Тургенева — один за другим покидали журнал, печатаясь теперь либо в «Библиотеке для чтения», перешедшей под редакцию Дружинина, либо в «Русском вестнике», либо в «Отечественных записках», ведя с новым вождём молодого поколения и его многочисленными сторонниками всё более ожесточённую общественно-литературную полемику.

Фета, однако, в это время сильнее волновали проблемы частного характера.

«Однажды, когда ещё холостой Борисов стоял вместе со мною у окна залы, провожая глазами съехавшую со двора жену мою в новой карете с лакеем в гвардейской ливрее на козлах, Иван Петрович, обращаясь ко мне, сказал: “Уж и не придумаю, как ты будешь поддерживать такую жизнь”. Помню, как эти слова укусили меня за сердце...»353 — вспоминал поэт на старости лет. Простодушный Борисов неделикатно озвучил то, что Фет отчасти скрывал от самого себя, пытаясь всеми силами поддерживать иллюзию прочности и благополучия «семейного гнезда». Несмотря на то, что Мария Петровна разделяла идею разумного отношения к деньгам, на содержание такого дома, который бы удовлетворял её, требовались большие средства; процентов с имеющегося капитала на жизнь если и хватало, то с трудом. Деньги требовались не только на содержание лошадей и хорошего экипажа. Мария Петровна желала иметь «вечера», и с середины ноября 1857 года Феты стали устраивать музыкальные «четверги», на которых на рояле играла, в частности, известная тогда пианистка Екатерина Сергеевна Протопопова (впоследствии жена композитора А. П. Бородина). По средам чета давала небольшие обеды на 10—15 человек.

Фет, видевший в удовлетворении запросов, казавшихся его жене скромными, свой долг главы семьи, убеждал Боткина, жившего в Риме и регулярно сообщавшего о своих итальянских впечатлениях, что всё благополучно. Однако из расчётов, приводимых им в письме шурину от 10 ноября 1857 года, видно, что постоянные траты по-настоящему тревожили поэта: «Мы, слава Богу, до сих пор нужды не видим, и я на то бью, чтобы эта неряха нас никогда и не посещала. Но кроме того я устраиваю втихомолке так дела, чтобы в нынешнем году отложить за прожитием 5000, да тебе 550 р., чтобы пополнить сделанную женитьбой брешь. На этот конец я из жениных процентов ещё не трогал 2000 р., а отложил уже на проценты 1500 р., да её денег не трону до осени, да ещё подбавлю заработанных. Это меня ужасно занимает. Тем не менее ещё на днях купил крытую пролётку за 400 р. с[еребром]. Это необходимо для сбережения лошадей. Отношениями своими к жене я совершенно доволен и молю Бога, чтобы они не изменились». В письме Боткину от 28—29 ноября он описал даже меню семейных трапез, подчёркивая их качество и дешевизну и выставляя себя основательным экономом: «Не представляй себе, ради Бога, что мы бедствуем. Я положительно не желаю жить лучше, чем мы живём. Сервировано у нас всё чисто, прекрасно, всё на серебре. Повар у нас прекрасный, и всегда за столом хорошая бутылка вина от Депрез. Обед я всегда заказываю сам, и утром повар является в чистом фартуке и куртке и показывает провизию для нашего и людского стола. Это ежедневно, для избежания ропота и переговоров. Что я видел своими глазами, в том трудно спорить. А времени это отнимает одну минуту. Вот сегодня самый экономный обед. Суп потрох и к нему рас[с]тегайчики. Соус, макароны с сыром и жаркое — кормленная индейка. Бедней этого мы никогда не едим»354. Тем не менее итоги ведения хозяйства, которыми Фет делился с шурином, были неутешительны: за квартиру приходится платить 325 рублей в год, за удобства в квартире 1500 рублей, при совокупном доходе 3200 рублей серебром — так выглядели общие цифры семейного бюджета в январе 1858 года.

Процесс привыкания к скромным условиям жизни у Марии Петровны шёл трудно; некоторые траты, делаемые ею, вызывали недовольство супруга, и «гнёздышко» попадало в небольшие грозы, в которых Фет был склонен видеть неизбежные препятствия на пути к идеалу, как он философически писал Боткину 17 января 1858 года: «...Слова “берегите своё тихое и простое счастье” выразили всю задачу семейной жизни. Я их 5 раз кряду прочёл Мари. Но жизнь, к тому же многолюдного города, до того сложна, что много надо силы воли и толку, чутья, чтобы в этом сложном найти всё-таки своё простое. Дух человека по природе своей находится в постоянных колебаниях, в приливах и отливах, а чужое слово, взгляд иногда могут всколебать его до бури. До бурь у нас, слава Богу, не доходило. Мари так ко мне добра и мало помалу приучается ясней и ясней видеть моё, а затем и своё положение, что я совершенно счастлив...» В небольших столкновениях Фет постепенно завоёвывал авторитет подлинного главы семьи, о чём он сообщил 21 октября 1857 года в письме тому же корреспонденту: «Жена меня любит и довольна, что я, а не другой ей выпал на долю, и привыкает меня слушаться»355. Мария Петровна начинала видеть в супруге едва ли не идеал мужчины и всякую критику в его адрес воспринимала как проявление зависти. «Ах, Basile, — писала она брату 4 ноября, — Юлия женщина решительно без малейшего такту: например, она говорит Фету в глаза: ах, Боже мой, какой вы, Фет, толстый, и мне постоянно говорит: что это, Маруся, какой Фет толстый. Одним словом, много что, я и не упомню. Она до сих пор не может переварить, что я вышла замуж за Фета»356.

И всё-таки Фет ощущал непрочность финансового положения семьи. Нужен был источник дополнительного дохода, которым, думал поэт, вполне могла стать литература. «...Мне надо в нынешнем году много трудиться, чтобы довести дела до желаемого результата. Не далее как в декабре мне нужно рублей 600; но всё это будет при одном условии, если мои честные труды будут честно вознаграждаться»357, — писал поэт Боткину 28—29 ноября 1857 года. Основания для таких надежд у Фета были. Вероятно, литературная деятельность могла бы его кормить уже в сороковые годы, в конце же пятидесятых окончательно превратилась в профессию. Общая либерализация жизни, ослабление контроля за печатью породили настоящий бум на литературно-журнальном рынке: хотя старые журналы, как «Москвитянин», закрывались, но на смену одному прекратившему существование появлялось несколько новых: к «Русскому вестнику» присоединились «Русская беседа», «Русское слово» и много других изданий и со словом «русский» в названии, и без него. Спрос на пишущих людей существенно вырос и привёл в литературу целое поколение разночинцев, «новых людей» (яркие образчики которых Фет видел в доме Кушелева-Безбородко), действительно кормившихся журнальной работой. И Фет, не разделяя ни их взглядов, ни художественных принципов, вступил в ряды этих новых литературных пролетариев — благо в отличие от них он был знаменитым поэтом, чья подпись под текстом стоила дорого.

И Фет действительно вёл себя в это время как настоящий продавец своего пера, для которого главное — гонорар, а не идеи и принципы. Поэтому писал он много (1857 год — один из самых продуктивных в его творчестве), особые надежды материального характера возлагал на переводы, более объёмные, чем его лирика. Он так описывал свою тогдашнюю семейную жизнь: «Я прилежно был занят переводами из Шекспира, стараясь в этой работе найти поддержку нашему скромному бюджету, а вечера мы почти безотлучно проводили в нашей чайной»358. Фет был готов печататься в любом журнале, который согласен ему платить раз и навсегда установленную им самим ставку — 25 рублей за стихотворение, и его оригинальные поэтические произведения и переводы в 1857—1858 годах появились в «Отечественных записках», «Современнике», «Русском вестнике», «Библиотеке для чтения».

С Некрасовым, в котором он перестал видеть приятеля, отношения превращались в сугубо деловые и неуклонно портились: Фет вступал с ним в споры, пытался уличить редактора «Современника» в нечистоплотности и требовал заплатить полагающиеся ему гонорары: «...Написал, собравшись с духом, к Некрасову, что появление моего стихотворения в журнале считаю признанием его, т. е. стихо[творения], в 25 р. сереб[ром]»359. Особенные надежды поэт возлагал на Каткова, в котором видел оптового покупателя и лирики, и переводов. Он писал Боткину 10 ноября 1857 года: «Толстой засел в Питере и до сих пор не едет в Москву, а он мне нужен для моих литературных соображений. Я послал с ним Гейневские переводы, а за них следует 190 р., а это для меня не шутка. Когда я их помещу, то могу выслать и оригинальные штуки, а то Гейне отодвинут в сторону. Катков рвёт у меня всё новое из рук с поклоном. Если успею к Новому году кончить Антония, то примусь за Юлия Цезаря — а Каткову подал мысль издать всего Шекспира стихотворного. Ему эта мысль очень нравится, и он на неё налегает»360 (В результате перевод, который просили и «Современник», и «Русский вестник», появился в 1859 году в только что начавшем выходить «Русском слове»).

Кажется, Фет несколько преувеличивал свои литературные успехи. Требования его далеко не всем казались справедливыми и легко выполнимыми, а стихи — такими уж желанными. Некрасов в ответ на претензии Фета отвечал в начале октября 1857 года: «За стихи 25 р[ублей] тяжело платить нам, однако буду платить, печатая сколько в состоянии». А 18 декабря писал: «Милейший друг! <...> За что Вы меня подвергли расходу и хлопотам? Вы уступили мне “Две липки” за 25 руб. (в этом я убеждён), а теперь требуете сто — цена неслыханная за перепечатку нескольких страниц! а главное — отступающая от уговора. Так как VIII т[ом] “Л[ёгкого] чт[ения]” уже почти весь отпечатан, то придётся мне эту вещь вырезывать вон. Впрочем, делать нечего!»361

Видимо, такова была позиция и остальных редакторов, в том числе тех, кого Фет считал своими верными поклонниками: они соглашались платить ему требуемую ставку, но оговаривали для себя возможность печатать стихи выборочно, исходя из собственных потребностей. Это, несомненно, наносило удар по самолюбию автора и его материальному положению; но всё-таки ситуация до поры была приемлемой, и подрабатывать литературой Фету действительно удавалось. Однако долго придерживаться стратегии всеядности, готовности печататься в любом органе независимо от его направления было невозможно. Сама вовлечённость в литературный рынок, в тесные отношения с журналами неизбежно должна была привести Фета в самый центр борьбы, кипевшей в это время, и вынудить занять место на одной из противоборствующих сторон.