Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Осень 1983 года следует признать насыщенным периодом жизни режиссёра. Правда, насыщен он оказался неприятными событиями — давлением со стороны органов, желающих заставить Тарковского вернуться в Москву. Чуть позже в уже упоминавшемся глянцевом «L’Europeo» выйдет скандальная заметка[833] о том, как за Андреем и Ларисой следили агенты КГБ, перерывавшие мусорные баки в поисках того, что выкидывал режиссёр. Растаяло одно из важнейших преимуществ Сан-Грегорио перед Римом, их и здесь не оставят в покое.

Как раз в это время Сизов заехал в столицу Италии по дороге с Венецианского кинофестиваля и изъявил желание встретиться с Тарковским. Андрей пригласил его в студию «Ciak». Глава «Мосфильма» был не в духе, поскольку на Мостре случился инцидент: пропал переводчик и журналист-международник Олег Битов, старший брат писателя Андрея Битова. Олег переводил на русский язык множество фантастов от Клиффорда Саймака до Рэя Брэдбери и Роберта Шекли, однако в Венецию был приглашён в качестве культурного обозревателя. Вообще, на юбилейный фестиваль отправилась довольно внушительная делегация из Москвы, хотя СССР в конкурсе представлял всего один, причём не самый сильный фильм — «Мать Мария» (1983) Сергея Колосова. В жюри же входил Глеб Панфилов. На этом «советское присутствие» в официальной части заканчивалось.

Олег не только занимался переводами, но ещё и работал в «Литературной газете», куда его устроил брат. Иными словами, Битов-старший к кино если и имел отношение, то весьма косвенное. Командировать его в Италию решили внезапно, поскольку несколько других обозревателей поехать не смогли. Так пишет в своих мемуарах[834] первый заместитель главного редактора издания Юрий Изюмов, хотя поверить, будто в восьмидесятые годы кто-то отказывался от оплачиваемой командировки в Венецию довольно трудно.

Так или иначе, Олег прибыл в Италию 1 сентября, разместился в венецианской гостинице «Villa Ada» (via Dandolo, 24) и какое-то время не выходил на связь. А 9-го появилось первое сообщения английской радиостанции о том, что он попросил политического убежища. Также анонсировалось, что вскоре Битов сам выступит с заявлением о причинах.

Можно представить, в каком настроении Сизов вернулся в Рим. На встрече с Тарковским его сопровождал Нарымов. Глава студии «неофициально» настаивал, что есть «положительное решение», но чтобы оно вступило в силу, необходимо появиться в Москве. По всей видимости, такова была коллегиальная стратегия, которой решили придерживаться чиновники, поскольку и сам Ермаш в ходе своей беседы с польской актрисой Беатой Тышкевич, подтвердил: Тарковского отпустят в Европу с семьёй, как только он вернётся в Москву.

Режиссёр отказался. С одной стороны, никакого доверия не было. С другой, за последнее время значительно повысились ставки — начиналась активная работа на Западе, многое было сделано для того, чтобы в Сан-Грегорио возник, наконец, его «дом». С третьей, нарастала внутренняя вера в успех. Своих удастся вытащить из Москвы! В общем, соглашаться было нельзя.

Кроме того, Сизов раскритиковал письмо Тарковского Ермашу, как несправедливое. Иными словами, его получение, наконец, было признано вполне официально, но что значит такая реакция?.. Ведь совсем недавно глава студии соглашался и чуть ли не одобрял отдельные тезисы этого послания… Что изменилось? Или он просто не мог повторить ничего подобного при Нарымове? Или же этим несоответствием он хотел помочь Андрею что-то понять? Впрочем, сам режиссёр уже не верил в какие-то добрые намерения земляка.

Завершая историю про Олега Битова, необходимо сказать, что заявления о причинах его бегства так и не последовало, хотя сообщения в западной прессе продолжали появляться. Советская сторона настаивала, чтобы ей помогли связаться со своим пропавшим гражданином, но он исчез без следа. Мать братьев написала письмо Пертини, которое так же было опубликовано в газетах. Финал истории оказался неожиданным — настоящий шпионский детектив. Примерно через год Битов-старший позвонил своему знакомому советскому корреспонденту в Париже — уже упоминавшемуся Александру Сабову. Ничего конкретного он не сказал, однако подал сигнал, что жив, а через некоторое время позвонил в дверь советского посольства в Лондоне.

На пресс-конференции, созванной по случаю его возвращения в Москву, Олег поведал, как в Венеции, в холле гостиницы его ударили по голове, после чего ввели некие — это выяснилось впоследствии — экспериментальные психотропные препараты, а потом на самолёте увезли в Великобританию. Одним словом, похитили. В Лондоне его допрашивали и едва ли не пытали. Почему это случилось именно с ним? Зачем британским спецслужбам понадобился обозреватель «Литературной газеты»? Битов утверждал, что те ошиблись, приняв его за агента КГБ, прибывшего в Италию под прикрытием. Удивительно, но в дневнике Тарковский сразу заклеймил Олега «кагэбешником», так что, похоже, это была распространённая ошибка.

На родину журналист-переводчик вернулся настоящим героем, таким несломленным патриотом и даже опубликовал книгу[835] о перипетиях своего похищения. Более того, он снова стал работать в «Литературной газете», причём теперь писал, в основном, на идеологические темы в поддержу советского режима. Очевидно, подлинные обстоятельства этого случая остаются загадкой до сих пор. Даже его брат Андрей, в разговоре с автором этих строк, признался, что склонен связывать произошедшее скорее с ментальным расстройством Олега или с тем, что он, подвыпив, сам выдавал себя за высокопоставленного агента КГБ на задании.

События вокруг Битова удивительным образом совпали с одной из важнейших катастроф во внешней политике СССР. В ночь с 31 августа на 1 сентября советские военно-воздушные силы сбили над Охотским морем заблудившийся южнокорейский пассажирский самолёт, выполнявший рейс Сеул — Нью-Йорк. Погибли двести шестьдесят девять человек, среди которых был американский конгрессмен Ларри Макдональд. Трагедия породила массу противоположных гипотез[836]. Разумеется, она значительно обострила отношения СССР с Западом и, главным образом, с США. Вашингтон заявил, что за последнее время советские, в том числе и военные самолёты, несколько сотен раз нарушали границы воздушного пространства Америки, но их ВВС ни разу не открывали огонь на поражение. На это Москва ответила, что тоже многократно наблюдала разведывательные аппараты США над своей территорией и, отчасти, именно потому особо остро отреагировала в этом случае. Примечательно, что Вашингтон вовсе не стал отнекиваться, заявив, что американские разведчики, действительно, летали в том районе, но ближайший из них находился на расстоянии почти в две тысячи километров от сбитого пассажирского «Боинга». Это новая тональность разговора: то, что прежде не было принято признавать, теперь обсуждалось на самом высоком уровне.

Подобных трагических инцидентов не случалось давно. Хотя прошлый был связан с теми же участниками: 20 апреля 1978 года советские ВВС обстреляли заблудившийся южнокорейский пассажирский самолёт и вынудили его приземлиться. Но тогда погибло только несколько человек.

Однако вернёмся к Тарковскому. По всей видимости, в тот же приезд Сизов привёз ему письмо от отца. Приведём текст фрагментарно: «Дорогой Андрей, мой мальчик! Мне очень грустно, что ты не написал нам ни строчки… Я очень встревожен слухами, которые ходят о тебе по Москве. Здесь, у нас, ты режиссёр номер один, в то время как там, за границей… твой талант не сможет развернуться в полную силу… Я себя чувствую очень постаревшим и ослабевшим. Мне будет в июне семьдесят семь лет. Это большой возраст, и я боюсь, что наша разлука будет роковой. Возвращайся поскорее, сынок. Как ты будешь жить без родного языка, без родной природы, без маленького Андрюши, без Сеньки? Так нельзя жить — думая только о себе — это пустое существование… Не забывай, что за границей, в эмиграции самые талантливые люди кончали безумием или петлёй. Мне приходит на память, что я некогда перевёл поэму гениального Махтумкули „Вдали от родины“. Бойся стать „несчастным из несчастных“ — „изгнанником“, как он себя называл. Папа Ас, который тебя очень сильно любит». Разлука, действительно, стала роковой, но упрёк в том, что сын думает лишь о себе, выглядит несправедливым, принимая во внимание их семейное прошлое. Было очевидно, что, как минимум, идея этой депеши пришла поэту не самостоятельно.

Андрей ответит значительно позже, написав отцу то, что потом будет повторять из интервью в интервью: «Мне очень грустно, что у тебя возникло чувство, будто бы я избрал роль „изгнанника“ и чуть ли не собираюсь бросить свою Россию… Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино — около семнадцати был безнадёжно безработным». Двойное «без» придёт даже этому посланию поэтический оттенок. Но куда важнее другие слова: «Я всю жизнь любил тебя издалека и относился к тебе как к человеку, рядом с которым я чувствовал себя полноценным… Но вот в чём я тебя упрекну — не сердись за слово „упрекну“, — ты всю жизнь считал меня ребёнком, мальчишкой, а я втайне видел тебя другом». Упомянутое слово «издалека» будто бы отвечало на отцовский укор за эгоизм.

При содействии Джона Тули режиссёру удалось вновь получить британскую визу — на этот раз её поставили в приложение к паспорту — поскольку вскоре после встречи с Сизовым нужно было лететь в Лондон. Перед поездкой Тарковский потерял все документы, включая временный вид на жительство в Италии, а также деньги. Это была настоящая катастрофа! Больше всего Андрей боялся, что паспорт отдадут в советское посольство, и он его уже не получит. В ужасе режиссёр отправился к Анжеле, и та пообещала: всё найдётся. Так и произошло. По её воспоминаниям[837], она сразу «увидела» «похитителя», внушила ему, что найденное необходимо вернуть, а также — это особо важно — передала адрес Франко Терилли. Вскоре последнему подкинули пропавшие документы Тарковского. Деньги «злоумышленники» всё-таки оставили себе.

К произошедшему можно относиться по-разному: оплошность это или воровство… Но факт остаётся фактом: паника режиссёра сменилась эйфорией, поскольку после сотворённого Анжелой чуда не было сомнений, что в Англии всё сложится прекрасно! Так и вышло. Опера «Борис Годунов» стала едва ли не самой лёгкой и радостной работой Тарковского в смысле атмосферы в ходе постановки. С Аббадо они ладили прекрасно. Возможно, имело значение и то, что в детстве, учась в музыкальной школе по классу рояля, Андрей мечтал стать именно дирижёром. Даже вспомогательный персонал радовал. Огорчал только Двигубский, которому, помимо многого другого, режиссёр вменял в вину, что тот не учёл особенностей сцены.

Действительно, имевший опыт театральной работы художник мог предугадать «паразитный свет» и принять во внимание зауженность поля зрения публики. Однако выгнал его Тарковский не за это. Причиной стало то, что Николай позволил себе сказать Джону Тули, будто он не согласен с видением Андрея. Режиссёр был разъярён до такой степени, что потребовал, чтобы Двигубский не выходил на поклон после спектакля. Разумеется, он всё-таки выходил, но более они вместе никогда не работали. Если заглянуть в дневник, то в очень похожих выражениях Тарковский писал о Рерберге и других людях, с которыми рвал навсегда. Тем не менее когда уже после смерти режиссёра, в 1990 году его версию «Бориса Годунова» будут переносить в Мариинский театр, Николай примет в этом участие на правах соавтора спектакля, ведь роль художника-постановщика трудно переоценить. Будут приглашены и многие артисты из лондонского состава, подбор которых, в кои-то веки, Тарковский считал удачным. Так исполнителем главной роли в ленинградской постановке останется Роберт Ллойд (см. фото 140).