Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В беседе с Брежной Тарковский наводит важные мосты между своей недавно законченной картиной и будущей: «В фильме „Ностальгия“ ставится вопрос: „Как мы должны жить, как мы могли бы найти возможность к единению в не разделённом мире?“ Это было бы возможно только путём взаимного жертвоприношения. Человек, который не способен на жертву, не может ни на что рассчитывать». Подобная интерпретация заставляет задуматься. Если Доменико, очевидно, намеревался пожертвовать собой, то акт Горчакова, скорее — услуга. Отдавал ли себе отчёт русский писатель, что, оказывается, идёт на жертву? Задумывался ли о том, что, в сущности, совершает? Вряд ли, коль скоро в кульминационной сцене герой несколько раз порывается вылезти из бассейна.

Осознанность действия, момент понимания, а точнее непонимания цели и смысла очень важен в творчестве Тарковского. Собственно, в высоком художественном акте автор сплошь и рядом не вполне отдаёт себе отчёт, а точнее, принципиально не может осознать происходящее. На практике это разумно считать одним из критериев подлинности и качества искусства. Вопреки приведённым выше словам режиссёра, этим, в сущности, объясняется и то, что его фильмы не представляли собой экранизации сценариев, но непрерывно флуктуировали, пока не застывали в целлулоиде. Очередным подтверждением тому станут рассуждения Тарковского, произнесённые в Сент-Джеймсской церкви Лондона через год. Там он отметит[847], что не мог бы жить, если бы знал своё собственное будущее… А ведь режиссёр его знал и даже снял в картине.

Рассуждая же с Брежной о планах, главный герой настоящей книги сказал, что собирается работать над постановкой «Гамлета», а потом, «возможно, будет другой фильм», имея в виду, очевидно, «Жертвоприношение». По воспоминаниям Ирины Браун, живя у неё, он работал, в основном, именно над сценарием по пьесе Шекспира. Видимо, для Тарковского ощущение «гения места», связи произведения с регионом имело некое значение, потому он даже отложил разработку шведской картины. В разговоре с Бережной режиссёр подчеркнул, что для завершения сценария «Гамлета» ему понадобится примерно три года и, не закончив этот текст, он в Москву не вернётся. Тянул ли Андрей таким образом время или действительно оценивал текущий уровень разработки замысла, как зачаточный, сказать трудно. Но удивительно, насколько это всё далеко он реального будущего. Угадан лишь срок — примерно три года. Заметим, что такое же количество «отведённого» времени будут называть все, вплоть до советских чиновников.

В Лондоне к Тарковскому приходили и представители «Movimento Popolare». Поразительно, что в дневнике режиссёр не упоминает об одной из важнейших, по его собственному признанию, встреч. Едва ли не в первые дни знакомства он спросил Ирину Браун, есть ли возможность встретиться и поговорить с митрополитом Антонием Сурожским. Известный в миру как Андрей Блум, этот священник родился в Швейцарии, в семье русских эмигрантов, и уже более тридцати лет проживал в столице Великобритании, являясь одним из наиболее влиятельных проповедников XX века. С 1965-го по 1974 год он даже был патриаршим экзархом Западной Европы. Ирина отвела Тарковского в храм Успения Божией Матери и Всех святых (Ennismore Gardens, 67), где митрополит служил настоятелем, и оставила режиссёра там на несколько часов. По воспоминаниям Браун, пока она ждала Андрея, её переполняли чувства от того, что удалось организовать встречу двух гигантов мысли и духа. Тарковский вышел чрезвычайно воодушевлённым. Митрополит Антоний стал для него одним их важнейших духовных авторитетов.

Поездка в Великобританию придала уверенности, укрепила самоощущение, что режиссёр нужен миру, а люди в разных странах слушают его с интересом. Здесь стоит вспомнить запись от 28 февраля 1982 года, сделанную незадолго до последнего отъезда из СССР в Италию: «Я никогда не желал себе преклонения (мне было бы стыдно находиться в роле идола). Я всегда мечтал о том, что буду нужен».

Москва всё молчала, не ответил никто: ни Ермаш, ни Шауро, ни Зимянин, ни Андропов… К кому же ещё обратиться? Кандидатов в СССР практически не осталось… Впрочем, муж Ольги Сурковой художник Дмитрий Шушкалов, которому не так давно тоже удалось перебраться к супруге в Амстердам, сообщил[848], что ему, оказывается, посодействовал министр иностранных дел Андрей Громыко. В то же время до Тарковского дошли слухи, будто Громыко скоро поедет[849] в Швецию и письмо от режиссёра ему готов передать сам премьер-министр страны Улоф Пальме. Далее — обычная для «Мартиролога» история: вскоре Андрей отметил[850], что такой сценарий невозможен, а слухи пусты. Ещё чуть позже[851] — что всё в силе, и Пальме сам поговорит с Громыко. Так повторялось несколько раз.

Андропову Тарковский писал через римское посольство, и поскольку ему там недавно заявили, что никакого послания от режиссёра для генерального секретаря в глаза не видели, он решился действовать несколько более вызывающе. Андрей повторно направил депешу главе государства, на этот раз от британских дипломатов. То есть после итальянского письма органы получили бумагу с указанием другого места и даты: «Лондон, 17 октября 1983». Тарковский будто показывал, что уже существует и свободно перемещается в пространстве Западной Европы, не нуждаясь в позволении. Собственно, терять было нечего, ведь пока он находился в Англии, вышла упоминавшаяся статья с одиозным названием «Политические беженцы. Приют для режиссёра», в которой, помимо прочего, утверждалось, что «этот фильм [„Ностальгия“] — практически повод для запроса убежища — рассказывает о советском путешественнике, который околдован открывшейся ему Италией». Сокровенный смысл картины не открылся полностью даже автору, а подавляющее большинство зрителей были от него бесконечно далеки. Но приведённое утверждение журналиста выходит из ряда вон.

В ходе пребывания в Лондоне Тарковский познакомился и с Эндрю Энгелем, сооснователем дистрибьюторской компании «Curzon Artificial Eye», которая занималась прокатом его фильмов в Великобритании. Формально они уже были представлены, встречались в Каннах в марте, но тогда разговора не получилось. Энгель проявлял большой энтузиазм, но режиссёр на фестивале слишком волновался из-за конфронтаций с Брессоном и Бондарчуком. Теперь же о встрече с этим человеком осталась такая запись в дневнике[852]: Андрей спросил, почему Эндрю занимается показами его фильмов, и тот признался, что Тарковский является для него «священной коровой». Было приятно, но стоит отметить, что подобное отношение на Западе стало чуть ли не обычным делом. Поражённые талантом режиссёра, многие люди начинали ему помогать и даже служить его искусству.

Именно благодаря усилиям Энгеля в Лондоне началась ретроспектива Андрея в арт-центре «Riverside Studios» (Aspenlea Road, 65). Билеты на «Ностальгию» нужно было покупать, как минимум, за день, а то и за два.

В ходе поездки Тарковские также побывали в Кембридже — туда их отвезла Ирина Кириллова, русская по происхождению англичанка, которая до сих пор работает в легендарном университете, ныне — на кафедре славяноведения факультета современных и средневековых языков. Кириллова — выдающийся учёный и один из тех людей, которым удалось не только «прижиться», но и реализоваться за рубежом, причём в сфере, связанной с русской культурой. В своём относительно недавнем интервью[853] на вопрос о том, чувствует ли она ностальгию, Ирина ответила: «Несмотря на фильм Андрея Тарковского с таким названием — нет. Это неконструктивно. Я бы даже сказала, что это сентиментальное чувство носит нездоровый характер. Конечно, надо знать, помнить и хранить, но не сожалеть постоянно о том, чего вернуть просто нельзя».

В конце октября супруги ездили в Солсбери, где располагался загородный дом семьи Браун, доставшийся Тимоти от родителей. Ольга Суркова вспоминает[854], что они также посетили шикарное жилище его сестры Айоны Браун, выдающейся скрипачки и концертмейстера[855]: «Надо сказать, что дом произвел на Ларису с Андреем огромное впечатление, как их мечта, уже воплотившаяся у кого-то». Сам город путешественники осмотрели подробно, включая собор, кладбище и музей Уильяма Голдинга, который здесь жил, а также преподавал философию и английский язык в местной школе епископа Вордсворта. Литературоведы отмечают, что Солсбери проник в его произведения — многие места художественного мира писателя имеют реальные прототипы здесь.

Заметим, что семья Голдингов когда-то дружила с семьёй Браунов. Близком товарищем Уильяма был отец Тимоти и Айоны. Тарковский чувствовал себя чрезвычайно комфортно в этой компании представителей британского аристократического рода и, одновременно, заветного мира классической музыки.

Разумеется, невозможно было не посетить и ключевую окрестную достопримечательность, претендующую на звание главного туристического аттрактора всей страны — легендарный Стоунхендж. Заметим, что режиссёр побывал и в других городах Англии, хоть и не отражал этого в дневнике.

Супруги ходили в гости к Юрию Любимову, который тогда находился в Лондоне. Он приехал несколькими месяцами раньше для постановки «Преступления и наказания» в одном из столичных театров, и с ним тоже работала Ирина Браун. Любимов сразу дал западной прессе ряд интервью, в которых резко критиковал СССР. Самое нашумевшее из них вышло незадолго до упомянутой встречи с Тарковскими, 5 сентября, в газете «Times». По словам[856] Юрия, после этого с ним связались из советского посольства и сообщили, что «преступление налицо, а наказание будет». Творческая работа Любимова тоже проникала в судьбу, вскоре его лишат гражданства, но он получит разностороннюю поддержку на Западе. Впрочем, у Юрия всегда имелся широкий спектр возможностей для работы в Европе. То же «Преступление и наказание» он поставил в Венгрии раньше, чем в Москве, а свою первую оперу в миланском Ла Скала сделал ещё в 1975-м. Работал Любимов и в Ковент-Гардене.

Казалось бы у них с Тарковским была масса тем для обсуждения: эмиграция, Достоевский, опера, Высоцкий… Прибавим к этому и то, что один из первых запрещённых спектаклей Юрия в театре на Таганке — «Борис Годунов». В каком-то смысле, упомянутая работа и стала причиной отъезда режиссёра. Хотя не меньшую роль сыграла и посвящённая легендарному артисту постановка «Высоцкий». Невзирая на кардинальные различия во взглядах и методах, Любимов и Тарковский были в чём-то чрезвычайно близки. Недаром их манили одни и те же произведения «большой литературы», и в результате творческая судьба Юрия включает множество проектов, которые так и останутся неосуществлёнными мечтами Андрея.

Ещё в 1979-м Любимов выпустил «Бориса Годунова» в Ла Скала, и дирижировал всё тот же, едва ли не одержимый этой оперой, Аббадо. О разнице между постановщиками Клаудио скажет удивительные, немного неожиданные слова[857]: «Любимов целиком был привязан к России, к Москве, к Таганке. И это не качество („лучше“, „хуже“), а свойство. Не только Любимова. Возьмите Феллини. Его как режиссёра не только нельзя представить помимо Италии, но даже помимо Средней Италии, Рима. Уже Северная Италия для него чужая. Андрей… был ему противоположен. Он был открыт всем впечатлениям, открыт для мира. Он для меня был человеком европейской ментальности…»