Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Сам ход работы в Ковент-Гардене оказался чрезвычайно стремительным и необычным для всех участников[838]. Не успел режиссёр в достаточной степени скорректировать и «поиграть» с макетом декораций, подготовленным Двигубским, как соответствующие службы театра отстроили всё в натуральную величину. Они привыкли работать быстро, но совершенно не ожидали, что тогда Тарковский начнёт варьировать и менять конструкции прямо на сцене. Возможно, ни от кого другого сотрудники Ковент-Гардена не потерпели бы подобного поведения, но в случае Андрея всё было исполнено.

Финал спектакля казался режиссёру неудачным, особенно его беспокоило освещение. Именно поэтому, в виде исключения, администрация театра разрешила провести репетицию в день премьеры 31 октября. Буквально за несколько часов до того, как публику начали пускать в зал, было найдено удивительное решение с ангелом, поднимающим крылья перед затемнением в конце. В действительности, представить спектакль без этого момента теперь невозможно — это был бы не Тарковский. Найдя его и воплотив задуманную световую картину, режиссёр стал полностью удовлетворён. По воспоминаниям работавшего с Андреем художника по свету Роберта Брайана, то, что было сделано тогда — едва ли не уникальный случай в истории оперы, поскольку на сцене пришлось организовывать освещение по законам кино.

Премьера имела оглушительный успех[839] как у публики, так и в прессе. Более того, к восхвалению спектакля подключились даже итальянские газеты, популяризировавшие новейшую работу «своего» режиссёра. Триумф отмечали на шикарном ужине у Аббадо. Двигубского, кстати, Тарковский на этот праздник не допустил. Главный герой настоящей книги даже не успел уехать из Лондона, а «Бориса Годунова» уже выдвинули на британские национальные премии. Среди первых зрителей был и Тоскан дю Плантье, заявивший, что «Gaumont» готов сделать киноверсию — эта идея была страстно поддержана Аббадо. На самом деле фильм-опера интересовал его даже больше сценической постановки, дирижёр был восхищён «Волшебной флейтой» (1975) Бергмана и хотел сделать что-то подобное.

А вот как сам Клаудио вспоминает[840] работу с Тарковским: «Я любил не только репетиции, но и время между репетициями, может быть, не меньше. Мы ходили с ним на Covent Garden Square, сидели в ресторанчике, смотрели, как люди едят, танцуют: вместе с Андреем все это было увлекательно… У нас с ним были разные планы… Например, поставить „Пиковую даму“: это была его мечта. Или „Война и мир“ Прокофьева — об этом мы тоже говорили. И Моцарт… Для меня он ещё и потому большой режиссёр, что у него было огромное уважение к музыке. Предлагая что-то, он всегда спрашивал, годится ли это для музыки… Ему иногда удавалось каким-то личным воздействием сделать певца большим артистом, а это, поверьте, очень редкое явление на оперной сцене».

На встрече после премьеры оперы дю Плантье сказал также, что «Gaumont» с радостью примет участие в любом проекте Тарковского. Потрясающее и редкое предложение! Впоследствии, оно получит развитие.

В Лондоне произошло ещё несколько событий, о которых следует поговорить отдельно. Например, Тарковский дал интервью[841] швейцарской журналистке словацкого происхождения Ирене Брежне, примечательное по многим причинам. Брежна — человек, с одной стороны, далёкий от кино, но с другой — восхищённый «Солярисом» и «Сталкером», а потому несколько одержимый идеей пообщаться с режиссёром. В результате, она задала Андрею довольно нетипичные вопросы. Беседа пошла неожиданным и, в хорошем смысле, «странным» путём. Несколько раз Тарковский шутил и мило ёрничал, что трудно вообразить в ходе встреч с другими журналистами. Порой вообще теряется понимание, кто у кого берёт интервью, поскольку Ирена начинает отвечать на то, о чём спрашивает режиссёр. Иногда же создаётся впечатление, будто собеседники друг друга не слышат, потому что следующая реплика не связана с предыдущей. Так или иначе, Тарковский предстаёт в этом разговоре не «мраморным» или «золотым» изваянием, стоящим на пьедестале в Храме Искусства, а живым и усталым, но не теряющим надежды человеком. Возможно, именно потому беседа получила широкую известность и была переведена на многие языки[842].

Значение ей прибавляет и то, как сама Брежна описывает[843] непростые обстоятельства их встречи: «Было нелегко выйти на Тарковского… и я пыталась сделать это окольными путями, через его ассистентов… Я вела длительные телефонные переговоры, и, наконец, выяснилось одно условие: Тарковский хотел денег. Он не хотел давать интервью бесплатно. Он потребовал около восьмисот швейцарских франков[844], а у меня такой суммы не было, и я попала в трудное положение, но, наконец, мне помог один друг. И я полетела в Лондон и с некоторым опозданием подошла к одному из этаких стандартных домов в пригороде…»

Андрей и Лариса жили тогда у упоминавшейся Ирины Браун, работавшей на постановке «Бориса Годунова» переводчицей и вторым ассистентом режиссёра. Их новая встреча с главным героем настоящей книги произошла по чистой случайности — руководство театра, узнав, что имеется русская сотрудница, попросило её сопровождать знаменитого мастера и помогать ему.

Тарковских, конечно, разместили в гостинице, но, приехав к ним, чтобы, наконец, познакомиться, Ирина сама предложила перебраться в их с мужем дом, находившийся в южном Лондоне по адресу Wakehurst Road, 4. Андрей и Лариса показались ей растерянными — им нужно было как-то организовывать своё питание и быт — потому, услышав слова Браун, режиссёр сразу ответил: «Неужели ты думаешь, что мы откажемся?» Это было чрезвычайно удобно — всего полчаса езды до Ковент-Гардена — а, кроме того, позволяло сэкономить командировочные и упростить многие повседневные хлопоты.

В дневнике Тарковский называл Ирину «женой валторниста Тимоти», и здесь следует отметить несколько моментов. Начнём с того, что Тимоти Браун — не просто «валторнист», но выдающийся потомственный музыкант, главный духовик симфонического оркестра «BBC». Да и сама Ирина — режиссёр, поставивший множество спектаклей и опер, в том числе на главной британской сцене. Одно время она руководила театром в Шотландии. Тарковский уделяет ей мало внимания в дневнике и воспоминаниях, а ведь именно Браун будет потом, после смерти Андрея, многократно восстанавливать его версию «Бориса Годунова», в том числе на подмостках Ковент-Гардена, Мариинского театра и оперы Монте-Карло. Впрочем, потрясающая карьера Ирины пойдёт в гору несколько позже. Пока же она была рада помочь режиссёру и, помимо прочего, предложила поспособствовать изданию его книг — двухтомника[845], включающего теоретические работы и сценарии. Трудами Тарковского также интересовалось старое английское издательство «Bodley Head», история которого берёт своё начало ещё в XIX веке. Его глава Юан Кэмерон — лучший друг Тимоти Брауна — собирался выпустить «Запечатлённое время» с предисловием Микеланджело Антониони или Фрэнсиса Форда Копполы, но в результате книга вышла[846] с прологом самого Тарковского. Нужно сказать, что Кэмерон сразу отметил: форма диалога не подходит для этого труда и посоветовал переработать его в монолог.

Публикация упомянутого текста в Европе не пугала режиссёра, как в случае Америки. Переговоры с издателями в разных странах шли параллельно и независимо друг от друга. С каждым из них Андрей беседовал, будто с единственным, хотя организовать их взаимодействие было бы значительно разумнее. Тем не менее судьба «Запечатлённого времени» решилась именно в Лондоне, поскольку здесь Тарковский познакомился с Кристианой Бертончини, которая выпустит этот труд первой, причём в Германии.

Бертончини пришла в тот же дом, что и Ирена Брежна, в сопровождении галериста, культуртрегера и продюсера Натана Федоровского, умолявшего Андрея об интервью. Федоровский был человеком авантюрного склада, чему имеется масса подтверждений в воспоминаниях очевидцев. Уговорить Тарковского на беседу не удалось, и с Натаном вместо режиссёра поговорила Ольга Суркова, тем самым невольно поспособствовав сближению главного героя настоящей книги с Бертончини и её спутником. У произошедшего в тот день было множество последствий в широком диапазоне: от того, что Андрей потом выступит в берлинской галерее Натана, а сам Федоровский станет всеми силами набиваться в съёмочную группу «Жертвоприношения», до того, что долгие годы «Запечатлённое время» не будет содержать упоминания Сурковой в качестве соавтора. Заметим тем не менее что со временем Натан, бывший вдобавок близким товарищем проживавшего в Берлине Фридриха Горенштейна, станет одним из любимых собеседников режиссёра, а за долгую работу, верность и инициативу Андрей будет чрезвычайно благодарен Бертончини.

Однако вернёмся к воспоминаниям Брежны: «Звоню, и мне открывает дверь невысокий человек, весьма нелюбезный, кутается в плед и говорит мне, что он совсем меня не ждал. И что он вообще не настроен говорить со мной. Но деньги были, и я положила их на стол. И Тарковскому пришлось говорить». Режиссёр, действительно, болел. Кроме того, он был странно настроен. В ходе разговора Андрей обронил неожиданную фразу о том, что не верил в приезд Ирены. Интервью сначала не клеилось. Мастер сделал традиционный, но вялый выпад в сторону Бондарчука, противоречиво высказался о том, будто популярность его не интересует, но в СССР, Англии и Германии публика к нему «относится с большим вниманием». Присутствие в этом перечне Советского Союза довольно неожиданно. Так или иначе, но на этом беседа вполне могла закончиться, если бы Брежна не нашла провокативную тему: почему в фильмах Тарковского доминирует мужской мир, а женщина не имеет собственной, не связанной с сильным полом жизни.

Режиссёр, очевидно, удивился и начал высказывать свои патриархальные соображения, которые в «Ностальгии» он вложил в уста пономаря. Заметим, в разговоре Андрей ни разу не упомянул Эуджению, согласившись, что «женщины есть» только в двух его фильмах — «Солярисе» и «Зеркале». Очевидно, речь идёт о «самодостаточных и независимых» героинях. В этой связи упоминание Хари, наложившей на себя руки из-за мужчины (вряд ли же режиссёр называл бы женщиной дубликат, порождённый Океаном), выглядит неожиданным. Автору этих строк представляется, что таковой, наряду с матерью из «Зеркала», как раз является переводчица из «Ностальгии», которая, хоть и искала взаимности, но, не найдя, отправилась строить свою жизнь самостоятельно.

Пожалуй, это интервью является наиболее подробным рассуждением Тарковского по вопросам гендера и семьи. Андрей считал необходимым, чтобы женщина растворялась в мужчине, совершая тем самым своё естественное, предписанное природой жертвоприношение. При чтении расшифровки данной беседы, начинает казаться, будто это не столько мнение, сколько заветная мечта. Что у него дома не совсем так.

В ходе рассуждений на эту тему режиссёр здорово разговорился и почувствовал себя крайне мужественно: «Меня всегда злит, когда люди перекладывают на других ответственность за то, что им мешает жить. Когда мне говорят, что мы не свободны, я злюсь. Если хочешь быть свободным, будь свободным». В человеке, произносящем эту фразу со скрытой цитатой из Козьмы Пруткова, нет и капли того ипохондрика, которым Тарковский представал прежде, заявляя о невозможности работать… нигде. Далее в ходе интервью он сказал, что, в сущности, для него нет разницы, снимать в СССР или на Западе, лишь бы фильм рождался в строгом соответствии с замыслом, поскольку компромиссов быть не может. Опять же, как это контрастирует с ситуацией на «Сталкере», где режиссёр поддался хаотичной стихии, и о замысле рассуждать не получится.