Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В связи со всем сказанным необходимо привести слова Лоры Гуэрра: «Андрей не собирался оставаться навсегда. Он хотел добиться того, чтобы ему разрешили официально и свободно выбирать место на Земле, где он будет работать в данный момент». В своих консультациях с юристами, дипломатами и другими людьми, желающими помочь, Тарковский интересовался, есть ли какой-то вариант не рвать с СССР окончательно, а иметь двойное гражданство или что-то в этом роде. Ростроповича он спрашивал[899], нельзя ли кому-то в Москве платить процент со своих заработков, чтобы сделать это реальным. Нетрудно представить, как музыкант отреагировал на такой вопрос. Однако, в действительности, дело в том, что как «гражданин мира» режиссёр был не очень нужен ни советской, ни западной стороне, поскольку такой исход не означал бы победу одной из них.

Суркова уехала из Сан-Грегорио в конце апреля, причём в изрядном раздражении. Время прошло впустую, было сделано слишком мало. Досада усиливалась тем, что её имени не будет на обложке, что она не получает, а лишь тратит собственные средства на эту книгу. 28 апреля Тарковский записал: «Ольга повела себя очень странно. Какие-то разговоры насчет денег, насчет того, что не она, а я должен был ехать к ней работать…» Более всего в этой записи нас интересует многоточие. Выше мы уже говорили, что разные издания «Мартиролога» сокращены в разной степени и в разных местах. То, что было исключено из публикации в данном случае, Суркова приводит в своей книге. Точки скрывают фразу: «Во всяком случае, так сказала Лариса, и здесь следует быть осторожным». Понятны мотивы, почему подобные слова могли быть убраны супругой режиссёра при публикации. Другое дело, откуда о них известно Ольге? По её словам, Тарковская сама прислала ей копии отдельных листов «Мартиролога», имевшие к ней отношение. Случайно, по недосмотру, попал и этот. В то же время почему-то, приводя иные цитаты из заметок Андрея, Суркова использовала вовсе не копии оригинала, а переводы по изданиям на других языках. С другой стороны, русскоязычный «Мартиролог» увидел свет позже, чем книга Ольги.

После этого Тарковский больше месяца не брал дневник в руки. 30 мая он отметил, что ничего радостного за отчётный период не происходило, но между делом упомянул: деньги на «Жертвоприношение» удалось найти. Никакого ликования, всё омрачено ситуацией с семьёй. За это время режиссёр отправил депеши советским послам во Франции и Швеции с просьбой передать письма министрам иностранных дел этих стран, причём, по возможности, одновременно. Такую тонкую дипломатическую игру, в результате которой могло возникнуть мотивирующее столкновение интересов двух европейских держав, вероятно, Тарковскому кто-то подсказал.

Поскольку всё организовывала Анна-Лена Вибум, видимо, это была она. Передача писем заняла некоторое время[900].

Кадровые перестановки в советских инстанциях происходили всё чаще. Это было связано в том числе и со сменами генеральных секретарей. Находящийся у власти Константин Черненко с самого начала выглядел промежуточной фигурой, поскольку сразу был тяжело больным. Однако в дипломатических аппаратах пертурбации бушевали особенно яростно, ведь эти организации требовали спешного укрепления. Внешнеполитическая ситуация обострилась множеством событий от недавнего инцидента с южнокорейским самолётом до усугубляющегося положения в Афганистане.

Так или иначе, с каждым новым появляющимся в советских посольствах персонажем режиссёр связывал надежды на то, что ситуация сдвинется с мёртвой точки. Что кто-нибудь из них, наконец, решится начать свою работу на новом месте «громкими» мерами по делу Тарковского. Но этого не происходило.

Съёмки «Жертвоприношения» были перенесены на следующую весну, и опять в том числе из-за Свена Нюквиста, который собирался ставить собственный фильм в качестве режиссёра, а потому никто, даже сам Нюквист, не был уверен, сможет ли он участвовать в картине Тарковского. На самом деле у Свена целых пять режиссёрских работ, хотя большинство из них в соавторстве. Со своей новой лентой он в 1984-м так и не запустится из-за проблем с финансированием. В результате, единственная его постановка после 1978 года — это фильм «Бык» (1991) со Стелланом Скарсгардом. В ленте также снимались Эрланд Юзефсон, Макс фон Сюдов и Лив Ульман. Эта картина тоже станет продолжением бергмановского кинематографа ещё при жизни мастера.

30 мая Тарковский оставил в дневнике несколько слов: «Надо решаться на последний шаг». Эту ремарку можно считать началом процесса, кульминацией которого станет пресс-конференция в Милане через полтора месяца.

Теперь читателю стоит оценить совпадение: именно в это время выходит уже упоминавшаяся статья Александра Солженицына «Фильм о Рублёве». Андрей прочитает её только 3 июля и сразу отрекомендует как «слабую и невежественную». Текст, действительно, довольно однобокий. Кажется, будто писатель обвиняет Тарковского в том, что тот использовал образы древней Руси для критики современности и даже шире: «Да был ли Рублёв для режиссёра действительно центром внимания, целью раскрытия? — или только назвать собою эпоху и время, предлогом протянуть вереницу картин о мрачности вневременной России — такой, как она представляется современной образованщине?» Подобная интерпретация имеет право на существование, хоть и кажется надуманной. Не столько Тарковский использует Рублёва, сколько Солженицын использует Тарковского для пропаганды собственного мировоззрения. А ведь режиссёр был очень далёк от диссидентского пафоса. Заметим, что писатель входил в число важных для него людей по довольно неожиданной причине: для Андрея особое значение имело то обстоятельство, что в пятидесятые годы литератор излечился от раковой опухоли. Тарковский неоднократно упоминал об этом в разговорах с друзьями и коллегами. Почти наверняка исцелившийся главный герой «Ведьмы» и «Жертвоприношения» был назван Александром в честь Солженицына. Потому упомянутая статья стала чрезвычайно болезненным ударом.

Первый раз режиссёр «ответит» писателю в своём интервью Марио Корти для радио «Свобода» совсем скоро, 13 июля. Но куда более обстоятельный комментарий появится в печатной прессе лишь годом спустя в беседе[901] с Игорем Померанцевым для русскоязычного мюнхенского журнала «Форум», выходившего с 1982-го по 1990 год. Тогда Тарковский скажет: «Видите ли, дело в том, что я никогда не делал картины на злобу дня [хотя о „Ностальгии“ так всё-таки можно сказать]. Кое-кто [фамилию Солженицына он не называет] считает, например, что мои картины, в частности „Рублёв“, сделаны с позиций человека, который хочет критиковать советскую власть, ну и делает это таким эзоповым языком — рассказывает какую-то историю XIV века из жизни иконописца. Сразу должен сказать, что я отметаю совершенно это объяснение моей картины. Потому что, во-первых, никогда не стремился быть актуальным, говорить о каких-то вещах, которые вокруг меня происходят. С другой стороны, я никогда бы не посмел русскую историю использовать таким образом. Хотя должен сказать, что художник имеет право обращаться с материалом, даже историческим, как ему вздумается, на мой взгляд».

Режиссёр резюмировал в «Мартирологе»: «Очень трудное время». Впрочем, это связано не столько с Солженицыным, сколько с общим состоянием. Через одну запись в дневнике он отмечал: «Как здесь всё сложно». Ещё через одну: «Ужасное время». А 4 июля более развёрнуто: «Не приспособлен я как-то к этой жизни: она для меня страдание».

При этом следует подчеркнуть, что всё-таки между Тарковским и Солженицыным было и осталось взаимное уважение. Как мы говорили выше, в поездку за границу Андрей взял с собой портрет писателя. Александр же включил режиссёра в достаточно короткий список приглашённых на празднование вручения ему Нобелевской премии. Это было в 1972 году, том самом, когда, будучи в Тамбове, он впервые увидел фильм о Рублёве. Иными словами, для литератора впечатления от картины никак не влияли на приглашение.

Следует сказать, что Тарковский внёс большую смуту в ряды диссидентов уже тем, что вовсе не горел желанием в них вступить. Слишком многие — и друзья, и враги — ждали от него подобного шага. Да ещё эта злосчастная статья Солженицына… Для одних инакомыслящих он являлся настолько непререкаемым авторитетом, что они приняли высказанную писателем оценку «Андрея Рублёва», будто собственную. Другие, напротив, поднялись на защиту Тарковского. Среди них были такие знаковые фигуры диссидентского движения, как Георгий Владимов.

Идея организовать пресс-конференцию и даже её окончательная дата — 10 июля — появилась в записях режиссёра 16 июня, после консультации с Максимовым. Идею сразу активно поддержал Ростропович. Формальным организатором выступало общество «Movimento Popolare», они и предоставили площадку — миланский пресс-клуб «Circolo della Stampa», находившийся, как уже отмечалось в палаццо Сербеллони, по адресу корсо Венеция, 16. Впрочем, формально запись с прямым указанием места появится лишь 3 июля. По совету друзей было решено пригласить Феллини и Рози. Тарковский с самого начала сомневался, что они придут — так и произошло. Однако, приехал Антониони, но не выступал, а просто побеседовал с русским коллегой перед мероприятием, потом сидел в зале, а по завершении дал несколько комментариев прессе.

Руководитель «Movimento Popolare» Роберто Формигони в прошлом был монахом, и такая биографическая деталь чрезвычайно импонировала Тарковскому. Этот человек вообще был симпатичен режиссёру. В миру политическая карьера Формигони пошла на зависть многим. До 1975 года он являлся активистом «Comunione e Liberazione», а потом создал на базе этой организации «Movimento Popolare». В 1995 году Роберто уже станет президентом Ломбардии от Христианской демократической партии Италии. Опыт и возможности Формигони имели огромное значение для пресс-конференции. Впоследствии он же будет поднимать вопрос о семье Тарковских в Европейском парламенте.

С одной стороны то, что вскоре нужно будет официально заявить о невозвращении, казалось шагом чуть ли не предопределённым. С другой, Андрей сомневался и боялся как никогда. В середине июня режиссёр склонялся к тому, чтобы остаться… в Америке. Просить политического убежища в США было гораздо выгоднее и действеннее. Вероятно, в этом его небезосновательно убеждал Ростропович. Вот только как американцы отнесутся потом к тому, что работать он будет больше в Европе, ведь в Швеции фильм уже готов к запуску? Об этом Тарковский беспокоился всерьёз, но напрасно. Журналистка и общественная деятельница Ирина Иловайская-Альберти, тоже подключившаяся к делу режиссёра, объяснила, что США пойдут на это из-за исключительности случая. Такая формулировка чрезвычайно важна! Советские инстанции обращались с Андреем, как с докучливым мальчишкой, тогда как на Западе он чувствовал себя Художником. То, что Тарковский — случай исключительный, за границей не нужно было никому объяснять.

Сам факт участия Иловайской-Альберти имел большое статусное значение, и этим Андрей тоже был обязан Владимиру Максимову, ведь Ирина входила в редколлегию «Континента». Кстати сказать, по одной из гипотез именно она впервые ввела понятие «новый русский». В свете недавно вышедшей статьи о «Рублёве», нельзя не отметить, что с 1976-го по 1979 год, находясь в американском Вермонте, Иловайская-Альберти была секретарём и ближайшим соратником Солженицына. Многолетняя дружба связывала её с Андреем Сахаровым и Еленой Боннэр, о которых режиссёр так беспокоился. Становится ясно, насколько, в сущности, был узок тот круг, в котором находился Тарковский.