Итальянские маршруты Андрея Тарковского

—

Рождество и Новый год Тарковский отмечал во Флоренции, в «своей» квартире, в доме, который любовно подготовила для него жена. Вот только пребывание здесь оказалось недолгим. Стоило лишь начаться желанной «новой жизни», за которую супруги боролись много лет, как Ларисе стало известно о болезни мужа. Узнала она всё не от него, Андрей так и не решился поговорить с ней на эту тему, но случайно обмолвился Яблонский. С супругой режиссёра случилась затяжная истерика.

Трудно не думать о том, что согласно первоначальной задумке, главный герой «Ведьмы» — будущий Александр из «Жертвоприношения» — страдал от онкологического заболевания. Совсем недавно в упоминавшемся французском интервью Тарковский говорил: «Я никакой не пророк». Но в более ранней беседе он сообщал совсем другое: «Поэтическая картина, которую я когда-либо выдумываю, становится конкретной, осязаемой действительностью, которая материализуется и начинает — хочу я этого или не хочу — оказывать воздействие на мою жизнь. Разумеется, обращение с такой возникшей помимо меня действительностью, берущей, однако, своё начало в мире представлений того человека, которого она вдруг настигает, — всё что угодно, только не приятная вещь. Напротив, воспринимаешь себя как инструмент или как меч, прекращаешь быть личностью в автономном, ответственном за себя смысле, чувствуешь некую раздвоенность, воспринимаешь себя как медиум, не владеешь более полностью самим собой. Если жизнь буквально по пятам следует за идеями, которые высказываешь, то тогда эти идеи уже больше не свои, они — только послания, которые получаешь и передаёшь дальше. В этом смысле Пушкин прав, когда говорит, что каждый поэт, каждый подлинный художник — помимо своей воли пророк».

Лещиловский узнал о болезни режиссёра после Рождества. Он приезжал во Флоренцию для того, чтобы получить новые наставления по поводу озвучивания. В начале января Михал отвозил Тарковского в аэропорт — тот снова летел в Париж. По дороге Андрей попросил его изменить дедикацию, которой заканчивается фильм. То, что картина будет посвящена Тяпе, было решено давно, хотя впервые запись об этом появляется в «Мартирологе» лишь 10 декабря. Ранее режиссёр представлял себе титр так: «Посвящается моему сыночку Андрюше, которого так заставляют страдать». Во флорентийском аэропорту он попросил Лещиловского написать: «Моему сыну Андрюше, которому я завещаю бороться также неустанно». Возникает слово «завещаю», и суть меняется разительно. В конечном же итоге формулировка будет более аморфной и менее радикальной: «Посвящается моему сыну Андрюше, с надеждой и утешением[1067]». Возможно, отказ от глагола «завещать» связан с тем, что совсем скоро они с сыном всё-таки увидятся, но стоя в зале аэропорта было ещё невозможно поверить, что режиссёр получит шанс лично произнести, глядя в глаза своему Тяпе: «Посмотри этот фильм, там всё, что я хотел тебе сказать». Приведённую фразу Андрей Тарковский-младший станет повторять в интервью многократно.

Нетрудно заметить, что работы, которые главный герой настоящей книги снимал в СССР, были ориентированны в прошлое, тогда как снятая за рубежом «Ностальгия» — картина о будущем. Пришло время сказать, что более сложным эффектом предиктора обладает «Жертвоприношение», которое идёт дальше, за пределы бытия своего автора, становясь его посмертным заветом сыну. В интервью[1068] Тарковский говорил: «Произведение искусства не всегда зеркально отражает внутренний мир художника, особенно его наиболее тонкие стороны, хотя, безусловно, существует определенная логика в их соотношении».

Вообще, рассуждая о шведском фильме мастера, нельзя не вспомнить про эстетизм Оскара Уайльда — писателя, которого режиссёр в дневнике не упоминал ни разу. Уайльд полагал человеческую жизнь бессмысленной и не имеющей формы. Её можно сравнить с тестом, вылезающим из квашни. Искусство же — это готовый пирог. Оно имеет форму, цель, строгость, красоту, эталоны и… ритуалы. Оскар писал в пику Аристотелю, утверждавшему обратное: «Не искусство копирует жизнь, а жизнь копирует искусство». Последние, провидческие работы Тарковского подтверждают этот тезис как ничто другое. Да и тезаурус понятий загадочным образом схож у этих двух чрезвычайно далёких авторов. Известно, что в определённый момент биографии Уайльд чрезвычайно полюбил читать лекции — Тарковский тоже. Один из наиболее известных его эпатажных примеров истинности эстетизма состоял в том, что Японию придумали прерафаэлиты. Ясно, что именно он имел в виду: действительно, художники этого направления создали моду и представление европейцев о далёком государстве, но почему он выбрал именно Страну восходящего солнца?.. Вероятно, по тем же причинам, по которым это делал в своих суждениях режиссёр.

В начале января Тарковские снова в Париже. Сперва они поселились у Занусси, но потом в гарсоньерке осталась одна Лариса, поскольку Андрей перебрался в больницу. Мог ли Кшиштоф предположить, какая причина приведёт коллегу к нему в гости, когда предлагал воспользоваться своей квартирой «в случае необходимости». Главный герой настоящей книги приехал, чтобы лечиться у знаменитого французского онколога Леона Шварценберга. Попасть к нему в клинику было бы почти невозможно, если бы не одно обстоятельство — в 1981 году за него вышла замуж Марина Влади. По воспоминаниям актрисы, Тарковский позвонил ей сам и попросил помочь. В первый раз они даже не поговорили — режиссёр оставил сообщение на автоответчике. Боли стали невыносимыми, метастазы попали в кости, и отказываться от лечения было уже невозможно.

Режиссёра госпитализировали 5 января. Деньгами на оплату медицинских услуг сильно помог Кончаловский. Исходя из мемуаров[1069] последнего, Тарковский попросил его об этом, несмотря на то, что в дневнике называл[1070] порой не меньше, чем «подонком». Впрочем, не так важно, кто кому позвонил. История дружбы и совместной работы двух Андреев полна и взаимных претензий, и прекрасных образов, обусловленных удивительной художественной когерентностью. Споры и сцены ревности перемежаются в ней со странными поступками и периодами, когда они жили в одной квартире. Эти двое были вместе годами, встречались и тогда, когда оба устроились за границей. По мнению Кончаловского, имелся и личный повод для того, чтобы отношение друга к нему испортилось — ревность. В шестидесятые годы и один, и второй были увлечены Валентиной Малявиной. Казалось бы, дело давнее, но если у Тарковского менялось отношение к человеку, оно сохранялось в отрыве от причин.

Впрочем, важнейшую, в том числе и денежную, помощь оказала сама Влади. По воспоминаниям Марины, режиссёру помогало очень много людей, хотя лечение в больнице было бесплатным. Доктор Шварценберг принял решения начать химиотерапию одновременно с лучевой в пять приёмов по пять дней с перерывами. Как только процедуры стартовали, Андрею сразу стало легче. Впрочем, вскоре появились боли другого рода, которые вызывало облучение.

Почти сразу Шварценберг написал о состоянии Тарковского советскому послу Юлию Воронцову, Влади принесла эту депешу дипломату лично, сопроводив собственной просьбой о помощи. Ходят также слухи, будто Марина и Леон обращались ещё к Франсуа Миттерану и Михаилу Горбачёву, но сама актриса их опровергла в разговоре с автором этих строк. Так или иначе, письмо Воронцову имело далеко идущие последствия, и 19 января из СССР приедут сын и тёща режиссёра. Удивительно, но то, чего Тарковский добивался долгие годы, теперь произошло буквально за считанные дни. По воспоминаниям выросшего Тяпы, решение об их поездке было принято в течение суток.

10 января Влади рассказала главному герою настоящей книги, что родные скоро будут здесь, и он написал: «Неужели нужно смертельно заболеть, чтобы быть вместе! Теперь, Андрей, надо жить!» Когда-то было невозможно представить, каким потоком восторга отразится в «Мартирологе» эта новость. Сейчас же всё было иначе.

Мир менялся стремительно, и обвинения в том, что сын так и не увидел умирающего отца, могли иметь опасный внешнеполитический эффект. Кроме того, в жёстком запрете не осталось смысла на фоне тотального обновления, заявляемого советским правительством. Не менялся лишь сам Тарковский. Он таял на глазах, но не менялся. Крис Маркер в своём фильме приводит такую историю: когда двое из посольства — Виктор Якович и Александр Аристов — сообщили, что Андрюша и Анна Семёновна скоро прилетят во Францию, режиссёр принял их за убийц подосланных КГБ. Киллеров для умирающего бессильного человека. Заметим, что с Яковичем у Тарковского неожиданно потом сложатся приятельские отношения, он будет в курсе всех дел главного героя настоящей книги и отправится в Канны, чтобы наблюдать за судьбой «Жертвоприношения». Последнее, честно говоря, может косвенно подтверждать связь с органами.

С 12 января несколько недель Андрей жил в доме Марины Влади, расположенном в ближнем, чрезвычайно респектабельном предместье Парижа Мезон-Лаффит. Этот ставший легендарным особняк[1071] актриса купила в 1953 году на свои первые гонорары, заработанные, кстати сказать, в Италии. Одно время здесь обитала вся её семья: мама, сёстры и четырнадцать их детей. В нём останавливался Владимир Высоцкий. И тут же состоялось самое долгожданное событие последних пяти лет жизни Тарковского. В ожидании приезда своих, он писал[1072] в дневнике, что важно найти дом, где можно их встретить — даже в такой ситуации он беспокоился о доме. В конце месяца больной режиссёр начнёт принимать у Влади архитектора Бруно, который работал над проектом итальянского жилища семьи Андрея на этот раз — в Роккальбенье. Идеи зодчего Тарковский отвергнет. Та же история повторится в середине марта[1073], то есть проект, над которым архитектор будет работать два месяца, категорически не устроит заказчика, и тогда он передаст Бруно собственные чертежи. Всё-таки доверить кому-то создание желанного и выстраданного дома Андрей не мог. Разговоры о строительстве будут происходить в промежутках между чрезвычайно болезненным лечением. В Роккальбенье, однако, режиссёр более не побывает.

Пока же в Париже он рассматривал варианты того, что можно арендовать. Французские власти, в свою очередь, обещали спешно оформить гражданство, предоставить квартиру и даже оплачивать медицинские услуги за счёт государства.

Так незаметно начиналась война между Францией и Италией за территорию под названием «Тарковский». Война, которую СССР уже давно проиграл. Но то ли это сражение, о котором режиссёр писал: «Эту войну, которую я веду, надо выиграть. (Вывезти и Ольгу и выздороветь — хотя бы на несколько лет, чтобы сделать несколько картин.) И в том, что я её выиграю, — нет сомнений, Бог поможет! А моя болезнь — это сотрясение, помогшее вывезти Тяпу и Анну Семёновну. Я выиграю, потому что мне нечего терять, я пойду до конца». Однако 17 января ему очень плохо, он чуть не упал в ванной. И физическое состояние ухудшается психологическим — отвращением к своей немощности.

Режиссёр думал, что родные должны прибыть не самолётом, а поездом, поскольку иначе при досмотрах в аэропорту они не привезут всё, что нужно. Об этом ли сейчас стоило беспокоиться? Тем не менее как выяснится потом, волновался Тарковский не зря. Андрюшу с Анной Семёновной долго будут не пускать в самолёт из-за некой формальной ошибки в визе. Пустят в последний момент, и, в итоге, потеряют одну из сумок багажа. Крис Маркер встречал родных режиссёра в аэропорту вместе с Ларисой. Здоровье главы семьи, конечно, ему поехать не позволяло. Вышло так, что в объектив камеры Маркера попали ключевые моменты последнего года жизни мастера, его реакции, его лицо. Съёмки продолжились дома у Марины Влади, где Тарковский ждал сына и тёщу. Сам Андрей перед камерой с усилием сдерживает эмоции. Такое долгожданное событие! Впрочем, сколько ни повторяй этот эпитет, передать ощущения невозможно. Однако, безусловно, режиссёр поразительно сдержан. Он осознаёт, что его снимают, но не просит выключить камеру. Кино — это вся его жизнь, вот только из создателей Андрей превращается в его героя. А может, он просто возвращается в собственное прошлое, когда, приехав в Италию, Тарковский собирался снимать материал своей жизни на шестнадцатимиллиметровую камеру.