Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Удивительно, но упомянутая сдержанность проникает и в дневник. Режиссёр записал лишь, что тёща не изменилась внешне, а Андрюшу он бы не узнал: «Очень вырос… Хороший, милый, зубастый мальчик». Редчайшие слова Анны Семёновны об этой встрече можно услышать в документальном фильме «Андрей Тарковский. Воспоминание».

Возвращаясь к картине Маркера, следует отметить, что её название — «Один день Андрея Арсеньевича» — выглядит то ли парадоксом, то ли ошибкой, то ли оксюмороном в духе самого главного героя. Какой именно день? 19 января 1986 года? Или 19 июля 1985-го, когда состоялись съёмки второго дубля пожара? Этому событию уделено, пожалуй, даже больше внимания. А может, речь про 24 января 1986-го, когда Тарковский впервые увидел смонтированное вчерне «Жертвоприношение» на экране телевизора? Всё это верно и неверно. Просто жизнь мастера прошла как один белый-белый день.

Позже Маркер покажет Андрею снятый материал, и тот будет огорчён: «Я выгляжу чудовищно. Как, наверное, я перепугал их! Лариса неестественна: произносит какие-то монологи вроде тостов, хотя никто их не требует…»[1074]

Сын до приезда ничего не знал о болезни отца, в Москву такие новости не сообщали, это стало дополнительным шоком. По прошествии лет он признавался[1075], что, увидев папу, почувствовал, будто не было долгих лет разлуки. Это, конечно, сильно отличается от ощущений режиссёра.

В это время Тарковский читал «Колымские рассказы» Варлама Шаламова и был впечатлён. Мало о каких книгах он говорил в терминах «невероятно» и «гениально».

20 января Марина Влади с мужем ходили на ужин в советское посольство. Наверняка, приглашали и режиссёра с супругой, но они не согласились ступить на территорию, которая, согласно официальному статусу, считается советской. В конце посол Воронцов попросил передать Тарковскому, что, при желании, он может вернуться в Москву в любой момент. Заметим, что по прошествии лет в разговоре с автором этих строк Влади опровергла, что некий обед в посольстве имел место.

21 января звонил Максим Шостакович, случай которого когда-то так вдохновлял Андрея на то, чтобы решительно переменить свою жизнь. Это удивительно и символично — разговор состоялся после того, как все события, вызывавшие некогда столько сомнений, оказались позади. В этой связи крайне показателен сон, который Тарковский запишет в дневнике через четыре дня. Режиссёру приснится, будто он «попал в самый центр, в гнездо змей. Выбравшись оттуда, долго не мог освободиться от уже мёртвых, безвредных змей, приклеившихся к телу». Видение трактуется довольно однозначно.

22 января Тарковские переехали в съёмную квартиру на Claude Terrasse, 42, квартира 71, поскольку вчетвером оставаться у Влади было уже невозможно. Самочувствие Андрея стало очень скверным, хотя лечение, по мнению доктора, протекало отнюдь не худшим образом. При этом в дневнике появляется всё больше хозяйственно-вещевых записей. Марина летела в Москву, и Тарковские отправили с ней посылку Ольге. Содержимое режиссёр описал так: марки, кольца, «о Шарле», первый том «Мифов» и фотографии. Ассорти из пяти абсолютно разных «типов» вещей: предметы коллекционирования (зачем они сейчас?!), драгоценности, сведения, книга и запечатлённое время — память на фотобумаге.

Упомянутый Шарль — новый французский знакомый Тарковского, богатый человек, располагавший имением в дальнем пригороде Парижа. По всей видимости, через него можно было устроить приезд Ольги, а то и фиктивный брак. Впрочем, как выяснится позже[1076], сама девушка вовсе не хотела эмигрировать, чем очень огорчала родителей. Да и Влади сведений «о Шарле» ей не передала, но повидалась с Олегом Халимоновым.

Халимонов входил в то неформальное творческое братство, которое сформировалось некогда в Большом Каретном переулке. Иными словами, он — друг юности не только Тарковского, но и Высоцкого, потому Марина хорошо его знала. Будучи моряком, широкому кругу Олег известен единственной ролью в кино: он снимался в фильме «Один шанс из тысячи» (1968), соавторами сценария которого были Тарковский[1077], Артур Макаров и Левон Кочарян — хозяин квартиры в Большом Каретном, где и собирались друзья. Кочарян же выступал режиссёром.

В упомянутой роли сниматься собирался Высоцкий, но он уже был слишком известен и занят, а потому предложили Халимонову. Главного же героя воплотил Анатолий Солоницын. Тем не менее с фильмом связана большая драма: в процессе съёмок выяснилось, что Левон тяжело болен и доделывал фильм другой их общий друг — Эдмонд Кеосаян. Вскоре Кочарян скончался.

Так или иначе, получить весточку из самого сердца своей юности Тарковский будет очень рад. Он вообще с большой нежностью вносил в «Мартиролог» записи о контактах с дорогими ему людьми из Москвы. В том числе, о контактах сугубо эфемерных. Так, в дневнике появлялись заметки о том, что ему снились Александр Мишарин[1078], Николай Гринько и Марианна Чугунова[1079].

23 января в Париж к режиссёру приехал Михал Лещиловский и привёз практически законченный фильм. Всего в ходе работы над «Жертвоприношением» он приезжал из Швеции четырежды, чтобы показывать материал и получать корректирующие комментарии мастера. Однако именно этот визит имел особое значение. Картину смотрели на следующий день, когда прибыли Анна-Лена Вибум, Свен Нюквист и Лейла Александр-Гарретт. Крис Маркер вновь снимал происходящее. То, как в ходе просмотра, в чрезвычайно редкий теперь эпизод любимой работы режиссёр меняется в лице, как лежащий на кровати человек буквально оживает, производит огромное впечатление.

Именно увидев фильм на небольшом телевизоре в съёмной квартире, Тарковский высказался по поводу колористического решения. Он хотел, чтобы насыщенность цвета становилась всё меньше после того, как герои увидели сообщение о войне… по телевизору. Как рифмуются эти два бытовых прибора, расположенные на расстоянии в полторы тысячи километров! Нюквист предлагал увеличить контраст снов. Тарковский подчёркивал, что не должно быть «математически правильного соотношения между тенями и светом», но нужно «такое состояние… потрясающее совершенно… Здесь не должно быть сепии никакой». Цветность убавили. Для этого потребовалась довольно необычная обработка плёнки. Денег на сложный химический процесс «выбеливания» вновь не нашлось, опять выручили японцы.

Супруга Тарковского в просмотре участия не принимала, однако в этот день навестить пациента заехал Шварценберг. В своей книге[1080] Александер-Гарретт приводит странный эпизод: «Совершенно неожиданно он [Леон] отвёл меня в сторону и сказал, что в доме постоянно до поздней ночи люди, застолья, водка, шум, базар. (Из кухни в самом деле доносились чьи-то приподнятые, оживленные голоса.) Заметив моё смущение, ведь я посторонний человек, он с нескрываемой галльской горячностью сказал: „Андрею нужен покой, а здесь его нет! Пожалуйста, увезите Андрея отсюда!“ Андрей с постели грустно подтвердил: „Увези меня отсюда…“ Я спросила, почему он сам не настоит на том, чтобы жена Андрея создала тишину и покой и прекратила базар, ведь он же врач, на что он только махнул рукой: пробовал!» Это не единственный подобный эпизод, описанный в упомянутой книге.

Работа Тарковского с Михалом продолжилась и на следующий день. Лёжа на кровати, режиссёр изменил некоторые диалоги, а также нашёл, где сократить фильм ещё на две с половиной минуты.

В квартире бывало множество гостей. Многократно приходили Кшиштоф Занусси с супругой, Робер Брессон, Мстислав Ростропович, Пио Де Берти, Кристиана Бертончини, Андрей Яблонский и многие другие. Сюда будет присылать письма Тарковскому Акира Куросава. Являлись и те, кто хотел запечатлеть режиссёра — Крис Маркер, Эббо Демант и, разумеется, Михал Лещиловский. На Claude Terrasse, 42 состоялось множество очень значимых встреч, что тем более удивительно, если принять во внимание, как мало времени Андрей провёл здесь.

26 января Тарковский в онкологическом институте, расположенном в северном пригороде Парижа Сарселе по адресу avenue Charles Péguy, 1. Есть надежда, Шварценберг настаивает, что всё идёт хорошо. Однако нет определённости: режиссёр пишет в дневнике, что если сможет снимать следующий фильм, нужно решить, будет это «Гамлет», «Святой Антоний» или «Голгофа» («Евангелие по Штайнеру»). На следующий день он добавил в список для размышления и четвёртую картину — по откровениям святого Иоанна на Патмосе, резюмируя решительно: «Никаких „Гофманиан“»!

Упомянутую «войну», развернувшуюся между Францией и Италией, последние стремительно проигрывали. 31 января Тарковский отметил в «Мартирологе», что никто и никогда не относился к нему так прекрасно и гостеприимно, как французы. В очередной раз возникают сомнения в справедливости этого утверждения. Он будто забыл все те тернии и пуды соли, съеденные с итальянцами, сделавшими для него возможной эту жизнь в пути, о которой режиссёр то ли сожалел, то ли мечтал. Но, действительно, в описываемый период, например, Тонино Гуэрра в дневнике не упоминается. И более упомянут не будет. Друзья достаточно правдоподобно изобразили ссору. С другой стороны, факт остаётся фактом: министр иностранных дел Франции заявил, что они готовы дать Тарковским гражданство немедленно, без малейших проволочек. Словно чиновники куда-то опаздывали…

Ситуацию понимали и итальянцы, потому в Париж спешно приехал Де Берти, готовый к работе над «Святым Антонием», а также имеющий к режиссёру несколько предложений быстрого заработка на сценариях. Пио тоже понимал, что без участия Франции уже не обойтись, и в качестве продюсера планировал привлечь сестру жены Франсуа Миттерана, которая работала в индустрии.

Впрочем, Де Берти искренне хотел помочь, потому сказал, что заплатит Тарковскому за любую заявку на фильм, снимать ничего не придётся. Андрей высоко оценил такой жест. Возможно, именно потому, невзирая на все прошлые накладки и нынешнее обилие предложений, он рассматривал именно «RAI» как основного партнёра по работе, например, над «Святым Антонием».

8 февраля режиссёр записал набросок «липового» фильма для Де Берти: «Некто любит совсем юную девушку. Чтобы добиться её любви и чтобы сделать её заведомо счастливой, он реализует „предсказанное“ ей и тем самым заставляет, вернее, организует счастье на двоих. Она узнает об этом (о тайне „алых парусов“) и, оскорбленная, разрушает эфемерный замок их счастья. Ибо он лишил её права осуществить свободу воли. Как бы детектив, но не материальный, но на уровне высоких чувств». Вскоре эта затея начала изрядно нравиться Тарковскому и, быть может, при иных обстоятельствах, приняла бы форму кинокартины. Однако состояние здоровья не позволит даже написать заявку в срок.

1 февраля режиссёру сделали операцию, удалив доступную часть опухоли, а также установили микроинфузионную помпу для более эффективного обезболивания. 3-го он вернулся из больницы в парижскую квартиру, чувствуя себя прескверно. Вскоре начали появляться ощущения онемения, озноба, сильные мигрени. Шварценберг говорил, что это не столько «нормально», сколько неизбежно. В ежедневных коротких дневниковых записях этого периода сквозит ощущение, будто Тарковский осознавал положение обречённого. По крайней мере, он отдавал себе отчёт, что передовое[1081] лечение в парижской клинике не приводит к исцелению. На что же было рассчитывать? Только на новейшие открытия в медицине, и режиссёр принялся следить за тем, что происходит в мире исследований, а также расспрашивал Шварценберга, когда тот приезжал с международных конференций. Вдобавок, Ростропович охотно рассказывал о прорывах, сделанных американскими докторами.