Слова без музыки. Воспоминания

Четыре пути

На протяжении почти шестидесяти лет я изучаю и практикую четыре традиции: хатху-йогу по системе Патанджали; тибетский буддизм школы махаяна; даосские цигун и тайцзи, а также традицию тольтеков Центральной Мексики. Все эти традиции оперируют идеей «другого мира» — мира, который обычно остается невидимым, — и исходят из предпосылки, что незримый мир можно сделать зримым. Хотя конкретные стратегии и практики этих традиций крайне несхожи между собой, сами традиции сродни друг дружке, как братья и сестры: они отражают единую цель.

Кое-что можно некоторым образом понять, если и не изучить, читая тексты и воспоминания тех, кто практикует традиции. Однако, как доказал опыт, это нестандартное обучение и практику лучше всего направляют и стимулируют личные встречи со знающими и умелыми наставниками. Собственно, те же закономерности верны для развития музыканта. Великие учителя в сфере музыки (а я по личному опыту могу назвать четырех: Надя Буланже, мадемуазель Дьедонне, Рави Шанкар и Алла Ракха) учат точно так же: проводят индивидуальные занятия с учеником, а тот затем должен, сосредоточенно посвящая себя учебе, шаг за шагом осваивать надлежащие техники.

Только в 80-е годы мне встретился еще один йог, Свами Буа, и теперь я понимаю, что он был самым выдающимся учителем йоги на моем пути. Я не знаю точно, к какой традиции он принадлежал, но в его студии я видел фото, на котором он запечатлен вместе с Сиванандой. Снимок был сделан в 1924 году, когда Свами Буа было лет тридцать. Это мой сын Зак, которому тогда пошел четырнадцатый год, привел меня к Свами Буа на занятия йогой, в его маленькую квартиру близ Коламбус-сёркл в Нью-Йорке. Когда мы вошли в его гостиную, которая служила студией йоги, Свами сидел в дальнем углу, скрестив ноги.

— А-а, сэр, вы привели ко мне своего сына, — сказал он. — Не волнуйтесь, я за ним хорошо присмотрю.

— Нет, Свами, — сказал я. — Это мой сын привел меня к вам, и мне бы хотелось, чтобы вы хорошо присмотрели за мной!

Когда я с ним познакомился, Свами уже перевалило за девяносто, но он все еще давал по два урока в день. Мне тогда было пятьдесят с хвостиком, я без труда втянулся в занятия по его программе. Но эта программа была вдумчиво разработанной, подгонялась под меня лично, содержала много новых для меня деталей. Свами всегда был энергичен, хотя, когда он приблизился к столетнему возрасту, иногда засыпал посреди урока. В итоге его программа стала основой того комплекса йоги, который я и теперь выполняю ежедневно.

Свами Буа был строгим вегетарианцем. Иногда на уроках он начинал пламенно критиковать мясоедение. Поскольку он был ниже ростом, чем мы все: пять футов один-два дюйма, не выше, он вскидывал руку и, грозя тебе пальцем, размахивая пальцем прямо у тебя перед носом, пылко твердил:

— Ты делаешь из своего организма кладбище!

Однажды самая страстная часть этой лекции адресовалась мне: прозвучала эта самая фраза про кладбище дословно.

— Но, Свами, — запротестовал я. — Я уже тридцать лет как вегетарианец.

Его тон и выражение лица тут же смягчились. Он приподнялся на цыпочках и легонько ударил меня по лбу:

— А-а, Бог тебя благословил!

Самая очевидная прямая связь между моей работой над этими восточными традициями и моей деятельностью в музыкальной сфере в тот же период — произведения, основанные на этих традициях. К числу крупных произведений, основанных на индийских источниках, относится, разумеется, «Сатьяграха». В 2006 году я сочинил The Passion of Ramakrishna («Страсть Рамакришны») — ораторию для хора, солистов и оркестра. Она исполняется на английском языке, но основана на биографии Рамакришны, написанной одним из его учеников в конце XIX века. В моей Пятой симфонии (1999) есть несколько отрывков из других индийских религиозных текстов. Мое увлечение тибетским буддизмом вдохновило музыку к фильму Мартина Скорсезе «Кундун» о жизни Далай-ламы и пьесу для солистов и оркестра Songs of Milarepa («Песни Миларепы», 1997), основанную на стихотворениях тибетского йога и поэта Миларепы, который жил без малого тысячу лет назад.

Эти произведения я даже вообразить бы себе не смог — а не то что написать, если бы не углубленное обучение и практика, к которым я пришел, напрямую соприкоснувшись с традициями Индии и Тибета. В Индию я перестал ездить уже относительно давно, но мои поиски чего-то эзотерического или сверхъестественного в обычной жизни продолжились сразу в нескольких других направлениях.

Третьей традицией стал цигун, им я занялся с учителем-даосом Сат Хонем. Сат Хонь родился в Китае, приехал с семьей в США, поселился в нью-йоркском Чайнатауне, а затем, окончив Принстонский университет, вернулся в Китай, чтобы завершить свое обучение китайской медицине.

В 1996 году я приступил к изучению программы цигун, которая сильно отличается от хатха-йоги. Эта программа стала фундаментом для тайцзи — традиции, которая, наверно, известна шире. Когда я начал с ним заниматься, Сат сказал мне, что я буду изучать «практику долголетия». Я продолжал изучать цигун добрых пятнадцать лет, прежде чем он начал учить меня тайцзи. Похоже, он считал, что у меня хватит времени на практику: дело срочное, но спешка совершенно ни к чему. Он сказал, что даже в мои пятьдесят девять лет я смогу приступить к обучению с нуля, ведь тело и разум у меня в хорошей форме потому, что я сорок лет занимался йогой и тридцать лет изучал буддизм школы махаяны.

Прошло не менее десяти лет, прежде чем Сат хотя бы произнес при мне слово «даос»: вначале он показал мне кое-какие книги, потом — свои переводы китайской старинной поэзии. Помимо этого, никаких специальных занятий не было: только цигун, обучение работе с мечом и посохом, а теперь и тайцзи. Я очень мало знаю о классическом даосизме, но курс обучения продолжался и расширялся, становился все подробнее и скрупулезнее, и я отдавался учебе добросовестно и как мог глубоко. Трудно сказать, чему я научился, но подметил, что в повседневной жизни стал чувствовать некое спокойствие. Это касается не только жизни, но и темы смерти. Вот и все, что я в состоянии об этом сказать.

Я несколько раз сотрудничал с Сатом как хореографом. Первая вещь — Chaotic Harmony («Хаотическая гармония»), произведение для флейты и танцора. Вторая, недавно законченная, — Taiji on 23nd Street («Тайцзи на 23-й улице»), фильм, в котором Сат Хонь участвует в качестве артиста.

Самая недавняя встреча с одной из эзотерических традиций была совершенно неожиданной и, следовательно, чуть ли не самой поразительной. Причем у этой традиции есть особенное свойство: она целиком родилась в Северной и Центральной Америке.

Примерно шестнадцать лет назад, копаясь в отделе восточной философии в книжном магазине на Сент-Маркс, я наткнулся на труд Виктора Санчеса «Тольтеки нового тысячелетия». Это была история юноши, который отправился в паломничество с группой индейцев племени вижарика, живущего в горах Центральной Мексики. Книга стала для меня откровением. На последней странице, внизу, автор указал свой электронный адрес.

Приближалось мое шестидесятилетие, и мой друг Орли Бейгел, занимавшийся организацией концертов в Мексике, устраивал грандиозные торжества и несколько концертов в главном концертном зале Дворца изящных искусств в Мехико в наступающем 1997 году. Я написал Виктору Санчесу — сообщил, что мне понравилась его книга, поинтересовался: «Если вы живете в Мехико, не могли бы мы встретиться за ланчем?» Он ответил, что живет в Мехико и будет рад со мной познакомиться, и, кстати, я, случайно, не композитор? Я крайне удивился, что он вообще обо мне слышал. Но все получилось, как по заказу. И мы встречались за ланчем в Мехико каждый день, пока я играл концерты, — то есть пять дней подряд.

Виктор когда-то учился в университете на антрополога, но называл себя «антиантропологом». Он был убежден, что единственный способ исследовать автохтонную культуру — погрузиться в нее самому. Разумеется, с академической, научной точки зрения это было совершенно неприемлемо. В то время считалось нормой, что антрополог сохраняет дистанцию между собой и предметом исследования. Но Виктор инстинктивно отверг этот подход и бросил университет, что дало ему свободу для поиска инструментов и знаний, к которым влекло его самого. Он проводил очень много времени с племенем вижарика, и книга, которую я прочел, была его отчетом о проделанной работе.

Другого способа узнать эту традицию, кроме личного участия, не существовало. У этой культуры есть устная традиция, но нет письменной. Для племени вижарика знания — вовсе не то, что можно отыскать и прочесть в книгах. Пустыня и горы — такова их энциклопедия. Poderíos — Силы: солнце, луна, огонь, земля, ветер, океан, Синий Олень и «маленький» Синий Олень — их учителя. Племя вижарика — ученики. Они научились прислушиваться к Деду Огню и обрели голос, которым могут разговаривать с Ним. Никакой практики, подобной асанам в йоге, буддистским текстам или даосской поэзии, у них не существует. Есть пустыня, горы и Poderíos. Однако есть и кое-что большее. Есть путь открытия, что-то вроде технологий и технологического процесса — в данном смысле буквально означающего «как все делается», которые, если они и не практикуются в узком смысле, все равно нужно испытать на своем опыте. Заодно с этим практикуется, с одной стороны, развитие сосредоточенности, а с другой — почти буддистское «не-деяние», которое в этом племени знают и культивируют в себе.

На данный момент я совершил вместе с Виктором уже пятнадцать или шестнадцать поездок, каждая длилась от десяти дней до двух недель. Много времени мы провели в горах Сьерра де Каторсе, но бывали и на реках в Сан-Луис-Потоси, и в экспедициях к древним памятникам и руинам на юге Мексики и в Мехико, а также в джунглях Гватемалы и Гондураса. Такие путешествия бывают нелегкими, обычно приходится обходиться без отелей и ресторанов.

В пути мы по вечерам немного разговариваем, но днем, пока лазаем по горам и совершаем пешие переходы, почти все время молчим, обычно путешествуем маленькой группой — вчетвером или впятером. В этих местах можно, несомненно, увидеть то, что в иных обстоятельствах ускользает от твоих глаз. Но бывают и совершенно другие моменты, когда самый заурядный мир может наводить ужас. Это не туристические расслабоны, а глубоко воодушевляющий опыт.

Недавно я играл с двумя музыкантами из племени вижарика. Даниэль Медина де ла Роса поет и играет на самодельной скрипке, Роберто Карильо Косио играет на самодельной гитаре. В Каса де Культура — Доме культуры — в Реаль-де-Каторсе есть небольшой синтезатор «Ямаха», и мы сыграли там концерт для шести десятков зрителей — учтите, на деле это означало, что зал был битком набит, — который записали на диск под названием «Концерт 6-го солнца».

Мы, очевидно, прикованы к своей собственной культуре. Осмысляем мир строго определенным образом — так, как нас научили его видеть. Вот почему из нас вырастают американцы, или индийцы, или эскимосы. Мы видим мир в соответствии с тем способом видеть, который был вложен, чуть ли не вдолблен в наше сознание в раннем детстве. Но сделать шаг за пределы этого мира… Да, это тоже возможно.