Слова без музыки. Воспоминания

Ришикеш — Катманду — Дарджилинг

В последующие годы я проводил в Дели по нескольку недель кряду, но в мой первый приезд мы пробыли там недолго: ведь почти все, чем я тогда интересовался, находилось в других городах. Я составил перечень мест, которые хотел посетить в районе Гималаев — на родине индуистских и буддистских йогов. Первым в списке значился Ришикеш в Северной Индии — одно из самых знаменитых средоточий индуистской йоги, там много ретритов. Считалось, что там жили, в пещерах или под открытым небом, сотни йогов-одиночек. Там же находились несколько авторитетных ашрамов — например «Общество божественной жизни» и «Лесная Академия Йоги и Веданты» Сивананды.

До Ришикеша мы добрались так: из Дели поездом на северо-восток до Хардвара, а оттуда автобусом. Сразу же отправились в ашрам Сивананды, где меня, ученика Сатчидананды, приняли радушно. В ашраме нам выделили комнату, питались мы тоже в ашраме, но могли свободно осматривать город и окрестности. Именно здесь я впервые увидел садху и йогов, которые жили под открытым небом и ходили в чем мать родила, они были костлявые, кожа чем-то размалевана, в руках — посох или трезубец. Они редко попадались на глаза, потому что жили не в Ришикеше, а в окрестных лесах, поодиночке. Местные утверждали, что в лесах то и дело слышится «ОМ», поскольку там живут в отшельничестве бесчисленные йоги. Когда мы прогуливались по многочисленным тропинкам в лесу, нам попадались йоги, но мы с ними ни разу не разговаривали. Почти всякий раз йог, идущий навстречу, ослепительно улыбался в знак приветствия, еле заметно кивал и проходил мимо. Я взял несколько уроков йоги у одного юноши, жившего в ашраме, но те асаны, которые он хотел мне показать, я уже знал: похоже, его это огорошило.

Узнав, что я музыкант, обитатели ашрама настоятельно посоветовали мне познакомиться с «музыкальным» йогом, пожилым мужчиной, который жил в этом же ашраме. Меня ему представили, но он так и не завел со мной разговор. Когда я вошел в его покои, он уже играл на струнном инструменте, который называется «ви́на» и традиционно используется для аккомпанирования певцам или как сольный концертный инструмент. Все те несколько часов, пока я у него пробыл, он пел гимны и религиозные песни. Он сильно уступал известным мне великим музыкантам, но пение и игра на музыкальных инструментах явно помогали ему впадать в экстаз. Мне сказали, что он поет и играет почти беспрерывно, когда не спит.

Я узнал, что в Ришикеше есть и ашрам Махариши Махеша Йоги, основоположника школы Трансцендентальной Медитации, но в том ашраме я тогда не побывал. Позднее, на обратном пути, снова оказавшись проездом в Нью-Дели, я сходил на большую публичную лекцию Махариши Махеша. Джордж Харрисон, кажется, познакомился с ним примерно тогда же или даже гостил у него. Махариши Махеш чувствовал себя совершенно непринужденно перед огромной толпой слушателей, без труда удерживал наше внимание. Я так и не познакомился с ним лично, но позднее повстречал много людей, изучавших его трансцендентальную медитацию.

Пожалуй, самым памятным впечатлением для меня стало освежающее купание в Ганге. В этих местах Ганг неширок, но течение быстрое, вода свежая, чистая. Мы с Джоанн нашли тихое местечко за городской окраиной, разделись и выкупались в Ганге. Небо было синее и ясное, солнце припекало. Мы совершенно не чувствовали холода, хотя находились в предгорьях Гималаев в ноябре.

Из Ришикеша мы — опять же автобусом и поездом — вернулись в Дели, но на сей раз не стали останавливаться в храме Бирла, в общежитии, очень похожем на амритсарское. После месяца странствий мы уже переросли систему храмовых общежитий, так что нашли маленький отель в районе Коннахт-Серкл, вблизи всего, что нас интересовало.

Мы решили, что следующим пунктом программы станет Катманду — хотели увидеть древнюю громадную ступу Боднатх. Некоторые считают ее главной из тех святынь тибетского буддизма, которые находятся за пределами Тибета. Из Нью-Дели нам следовало отправиться на восток через Патна-Джакшен — крупный железнодорожный узел на северо-востоке Индии, а оттуда долго ехать по ухабистым дорогам на автобусе до Катманду. Непал был и доныне остается страной, где смешались индуистская и тибетско-буддистская культуры. Для нас это была полнейшая экзотика. Очевидно, Катманду влек людей из самых дальних мест. Здесь мы вновь увидели бродячих садху, их было еще больше, чем в Ришикеше. Жили мы, насколько я помню, в отеле «Синяя луна Тибета», скромном, но аутентичном, и я впервые попробовал тибетскую еду, чай и пиво.

В 1966-м Катманду был намного меньше, чем сегодня, напоминал скорее деревню; улицы были грязные, немощеные. В то время ступа Боднатх была за городом, теперь город расширился. В первый же день мы взяли такси и отправились к Боднатху. Проехали миль десять-двенадцать, по дороге между полей. Ступа выглядит весьма впечатляюще, со всех четырех сторон на ней нарисованы огромные глаза, символизирующие, что сострадание Будды не иссякает. Когда мы осматривали ступу, нас почему-то провели к директору храма, которого называют Чиниа-лама. Похоже, он очень нам обрадовался. По-английски он говорил замечательно. Мы выпили с ним чаю, а затем, к моему несказанному удивлению, он поинтересовался, не желаю ли я купить танку. Дотоле я и не думал, что такие картины вообще продаются. Чиниа-лама воспринял мое замешательство как утвердительный ответ и показал мне две яркие картины размером примерно шестнадцать на двадцать дюймов. Собственно, картины были написаны маслом на кусках холста, пришитых к большим лоскутам китайской шелковой парчи. По бокам основного изображения свисали две красные ленты. Танки не были старинными — они были написаны лет десять-двадцать назад, цвета еще не поблекли. Позднее я досконально изучил изображения на холстах. На одном было незамысловатое изображение Будды Шакьямуни, на другом — какого-то божества, на образ которого принято медитировать. Я подумал, что у нас слишком мало денег с собой, чтобы купить такие великолепные произведения, но цена оказалась сходная. Я сказал Чиниа-ламе, что должен подумать, а на следующий день мы вернулись и, не торгуясь, заплатили за обе танки семьдесят пять долларов. Так я серьезно заинтересовался тибетским искусством, и в Европу мы привезли семь танок. Почти во всех случаях местные сами предлагали мне купить их или выменять.

Вернувшись из Катманду в Нью-Дели, мы взялись планировать последний и важнейший этап своего путешествия по Индии — поездку в Западную Бенгалию на дальнем северо-востоке страны. Поезд, идущий из Дели через Лакхнау, Варанаси и Патна-Джанкшен, через пять дней доставит нас в Силигури, на железнодорожную станцию, которая ближе всего к Гималаям. Оттуда еще день езды на машине по извилистой, кое-где однополосной дороге до Дарджилинга, а там придется потратить как минимум два дня на оформление пропусков в Калимпонг. Нас предостерегли, что дорога займет, самое малое, восемь дней. Вдобавок, когда мы добрались до Дарджилинга, обнаружилось, что по пропуску мы сможем пробыть в Калимпонге лишь пять дней подряд; следовательно, придется немедленно просить о продлении пропусков, так как, хотя обычно их соглашались продлить, оформление отнимало около четырех дней. В итоге, впервые приехав в Калимпонг, мы остались там на пятнадцать дней, так что все время, пока мы там находились, наши паспорта путешествовали без нас — кочевали между полицейскими участками в Дарджилинге и Калимпонге. Эта ситуация почему-то крайне забавляла меня, хотя и немножко нервировала.

В то время я лишь начинал знакомиться с военно-политической обстановкой в этой части Индии. В 50-х годах китайцы постепенно взяли Тибет под свой контроль, видимо для того, чтобы освободить тибетцев от власти самих тибетцев. В то время было немало крупных глобальных проблем — например, «холодная война». Проблемы Тибета — страны, практически неизвестной остальному миру, — и возникшие на их почве нелады с китайско-индийской границей попросту не волновали мировое сообщество. Я сам узнал о новейшей истории этих мест, только когда оказался на пограничье Индии/Тибета/Китая. Вскоре я увидел десятки лагерей беженцев, где жили тибетцы, которые бежали в Индию в 1959-м году вместе с Далай-ламой или еще позднее. Пропуска в этих местах были не пустой формальностью, а необходимым документом: на подъездах к приграничным районам часто попадались блокпосты индийской армии, где пропуска тщательно проверялись. Потому-то переход через реку Титса по пути из Дарджилинга в Калимпонг мог отнимать несколько часов.

И вот началось наше путешествие из Дели в Силигури; как и ожидалось, мы провели в поезде целых пять дней. Переоформить билеты на второй класс не удалось: слишком много было желающих, и мы проделали весь путь в третьем классе. Наш вагон напоминал скорее деревню на колесах, чем современный железнодорожный транспорт; абсолютно на каждой станции из вагона вытекала настоящая людская река, а потом такой же поток вливался: одни пассажиры сходили, другие садились. Но какую панораму жизни мы повидали в поезде и за окнами поезда! У меня было чувство, что это не последнее мое посвящение в индийскую жизнь; но от той Индии теперь мало что осталось. Дни и ночи тянулись бесконечно. Людские полчища распирали вагон, и было совершенно без разницы — сидеть на скамейке или на полу. Бывало, вокруг тебя устраивалось целое семейство, и ты проводил в окружении этих людей несколько часов, а затем, на каком-то случайном полустанке, семейство исчезало, но появлялась другая семья в полном составе. Мы с Джоанн обороняли, как могли, наш лоскуток пространства на полу вагона, когда она или я были вынуждены отлучаться в туалет или бегать на платформу за апельсинами или арахисом. Несомненно, то было самое трудное путешествие за всю мою жизнь. Однако в длинных железнодорожных переездах был один утешительный нюанс. На каждой станции — хоть большой, хоть маленькой — имелся книжный лоток, где продавались книжки издательства «Пенгуин», прибывавшие из Лондона. Четко помню, что между Лакхнау и Патна-Джанкшен я читал «Бирманские дни» Оруэлла, а между Патна-Джанкшен и Силигури — «Трех мушкетеров» Дюма.

На каждой станции продавалось съестное, но к тому времени я усвоил, что в Индии с едой и напитками надо быть поосторожнее. Мы обходились бананами, мандаринами и арахисом, часто сидели на таком рационе несколько дней подряд и пото-му никогда не болели дизентерией. Готовясь к последующим поездкам, я покупал батон и делал впрок дюжину сэндвичей с желе и арахисовым маслом. В дороге мы никогда не пили никаких жидкостей, даже горячего чая, поскольку воду для чая обычно не доводили до кипения. Единственным источником жидкости для нас были свежие апельсины или мандарины, с которых мы сами снимали кожуру. Безусловно, в этих поездках было трудно, но я ни минуты не скучал. В третьем классе я никогда не видал, чтобы билеты проверяли — собственно, даже кондукторов не видел, ни одного контролера. Возможно, поездная бригада обслуживала только вагоны первого и второго классов. Однажды, спустя много лет, я как-то поехал первым классом, в спальном вагоне. Вечером заснул, а утром проснулся и обнаружил, что вагон уже отогнали на боковой путь. Тихий стук в дверь купе — стучал човкидар (так, кажется, обобщенно называют охранника) — известил о прибытии. Но в нашем первом железнодорожном путешествии через всю Индию такой услуги не было, да она и не требовалась: все просыпались сами.